- Кто? Кому это нужно?
Перебрав в уме всех сослуживцев, он пришёл к выводу, что выгодно это молодому специалисту, общественному обвинителю на суде - больше некому. Теперь этот мерзавец станет руководителем, а помощников подберёт себе таких же, как он сам. Всё-таки большая ошибка начальника, что принял эту мразь на работу.
Но не зря говорят: сколько верёвочке ни виться - всё равно конец будет. Такова система, именно так она работает. Придёт время, и безжалостная, созданная и управляемая сверху машина заберёт, затянет в своё нутро, перемелет, раздавит нового начальника точно так же, как раздавила до него многих и многих…
***
Прения, наконец, закончились. Было заслушано «последнее слово» подсудимых, которые искренне раскаялись в содеянном, и суд удалился в совещательную комнату писать приговор. Тоня смотрела на мужа и начинала понимать, что увидит его не скоро, а может так случиться, что не встретятся они больше никогда.
- Выдержит ли он лагерное надругательство? – переживала Антонина. - Ведь ему уже пятьдесят пять, а за плечами - три войны и одна революция! Что с мамой? Неужели умрёт? А если её парализует, если годами будет лежать больная? Нет, пусть лучше больная, чем мёртвая! Как же я останусь одна?
У Тони, в который раз за сегодняшний день, на глаза навернулись слёзы. Ей было до боли жалко и себя, и детей, и мать, и мужа. К горлу подступил комок. Она встала, сделала несколько шагов вперёд и бросилась к Василию... Конвойные с трудом оторвали обезумевшую женщину от родного человека. Хотели вывести в коридор, но несчастная со слезами умоляла, чтобы её не разлучали с мужем, которого, быть может, видит она в последний раз…
Конвоиры были в замешательстве. Судья находился в совещательной комнате, и распоряжение отдать было некому. Антонину оставили в покое, и она заняла своё место в зале. Когда немного пришла в себя, то почувствовала, что держит в сжатом кулаке аккуратно свёрнутый листок бумаги. Узнав почерк Василия, не разворачивая, спрятала чудом попавшую к ней записку.
***
- Встать, суд идёт! - щёлкнуло по нервам у всех присутствующих.
Судья в сопровождении народных заседателей вышел, наконец, из совещательной комнаты. В народе этих двух молчаливых архангелов, вечных спутников блюстителя закона, прозвали кивалами, потому что никогда, особенно в сталинские времена, они не смели возразить председательствующему, всегда безропотно соглашаясь с любым решением, с любым мнением Народного судьи и послушно кивая ему головами. Приговор был написан заранее, за несколько дней до процесса и, как обычно, согласован с руководством. Судье оставалось только зачитать этот вердикт, тем самым завершая выполнение возложенной на него формальности.
Начальнику дали десять лет, главному - пять, а главбуху - небывалое дело - всего один год! Радость и удивление были первыми чувствами Василия. Такой мизерный по сталинским временам срок не принято было давать никому! Почему суд проявил к нему снисхождение? Это так и осталось тайной за семью печатями. Наш герой понял одно: здесь не обошлось без помощи парторга. Но говорить об этом вслух - означало погубить друга, который и так рисковал слишком многим. У Антонины, однако, были по этому поводу свои соображения. Она думала, что именно её слёзы, её отчаянный поступок повлиял на решение суда, что судьи проявили сочувствие к ней, к горю несчастной жены и матери. Не знала слабая женщина, что приговор был написан заранее и согласован в высших инстанциях.
Небольшой шум в зале отвлёк Антонину, и она не дослушала решения суда до конца. А концовка была довольно существенной:
- Все обвиняемые приговариваются к отбыванию срока в колонии общего режима с понижением в правах, без права переписки и с конфискацией имущества.
Правда, Василию назначили не полную конфискацию, а всего лишь возмещение причинённого ущерба. Но лишение возможности переписываться с семьёй стало для него серьёзным испытанием, а понижение в правах больно ударило по самолюбию бывшего коммуниста.
Суд закончился, и конвоиры начали выводить осуждённых. Антонина, будто заворожённая, смотрела и никак не могла насмотреться на любимого человека, мужа, которого отбирали у неё надолго, быть может навсегда.
- Сколько их, безвестно павших от изнурительного труда, от голода, от болезней навсегда осталось там, за колючей проволокой, в неволе! – думала бедная женщина. – Сколько молодёжи погибло, пытаясь противостоять лишениям. Сможет ли выдержать всё это её гордый стареющий Василий?
Никто не подошёл, как бывало, не утешил Тоню. Каждый боялся замараться, запутаться, разделить судьбу осуждённых... Она вспомнила вдруг, что где-то там, за стенами суда ещё один близкий её сердцу человек, её родная мать находится на грани жизни и смерти. Но сил больше не было, и только подчиняясь обстоятельствам, несчастная медленно, по инерции, покинула зал заседаний и пошла одна, не разбирая дороги.
3.
Добравшись, наконец, до больницы, Антонина спросила у дежурной сестры о больной матери. Но девушка почему-то отвела глаза и, не отвечая, ушла, сделав вид, что сильно занята. Почуяв каким-то шестым или седьмым чувством неладное, Тоня вдруг поняла, что несчастья ещё не кончились, что беда не приходит одна, что случилось нечто ужасное, непоправимое и что матери у неё, похоже, больше нет...
И тут - как озарение, как вспышка, перед её воспалённым взором возник яркий необычный сон, который она видела прошлой ночью: чёрный потолок в паутине, разделённый чьей-то неумолимой рукой на четыре части. И каждая четверть - это дорогой её сердцу человек: двое детей, муж и мать.
Три четверти Антонина сумела очистить, но четвёртую - так и не смогла. Выходит, что мать – это и есть несмываемая, оставшаяся в косматой чёрной паутине последняя четверть потолка. Да, умершего человека не вернуть. Но три-то части ей удалось спасти. Выходит, что муж и дети её очистятся, останутся невредимыми. Надо только приложить усилия! Надо ждать, надо терпеть, надо стараться, и тогда она сумеет найти выход из создавшегося тупика. Антонина хотела куда-то бежать, кого-то спасать, но всё поплыло перед глазами, она пошатнулась и, цепляясь рукой за стол, медленно осела, упала в обморок прямо в комнате медсестры...
Тоня плохо помнила, как прошли похороны, как она рыдала над гробом, как осталась совсем одна на чужом кладбище над свежей могилой родного человека…
***
Согласно решению суда, семья осуждённого должна была возместить ущерб, нанесённый Василием государству. Понятно, что ценных вещей у Антонины не было. Жили на квартире, дети учились, и копить было не из чего. О существовании домика в Донбассе здесь никто не догадывался, а потому конфисковали часть мебели, кровать мужа, радиорепродуктор, ещё что-то, оставив одинокой осиротевшей женщине лишь самое необходимое.
Борис с Валентином приехали спустя две недели после похорон. Антонина долго не могла оправиться от потрясения и вызвала их с большим опозданием. Да это и к лучшему – меньше огласки. Людям не стоит напоминать, что у врага народа есть ещё и дети. На семейном совете Борис, на правах старшего мужчины, огласил записку Василия и решил, что поступить надо так, как советует отец. Он опытнее, лучше знает обстановку, ему виднее. На том и порешили. Отметили сорок дней после смерти бабушки, сходили на кладбище, собрали пожитки и отвезли мать в родной городок в Донбассе. Домик их был ещё цел (спасибо родне), и Антонина осталась там жить, ожидая возвращения мужа.
4.
Борис окончил десятилетку в 1941-м, навеки врезавшемся в память народную грозном и ужасном году. Война неожиданно быстро подкатилась к Донбассу, и он, семнадцатилетний подросток, вместе с отцом был эвакуирован за Урал, в город Барнаул.
Работая на производстве, парень просился на фронт, где решались судьбы Отечества. Но отец, помня первую мировую и гражданскую войны и понимая масштабы новой бойни, употребил весь свой авторитет и строго наказал сыну:
- Ты поостынь немного, Борис. Воевать надо уметь. Сначала освой азы военного дела, научись бить врага, выбери оружие, и только потом отправляйся на фронт. А если придётся отдать свою жизнь, то отдать её надо с толком, захватив с собой на тот свет как можно больше фашистских извергов. Подумай, сколько полегло и ещё будет убито наших ребят! Молодых, зелёных, необученных - одна винтовка на троих...
- Но Родина в опасности, немцы под Москвой! - не унимался Борис.
- А если мы здесь не наладим массовый выпуск автоматов, то чем, палками будем воевать? - хмуро сказал отец, давая понять, что разговор окончен.
Понял или не понял Борис, но подчинился отцовской воле и работал на производстве целый год, до восемнадцатилетия. Потом были краткосрочные курсы при военном училище, где учили воевать молодых, зелёных ещё курсантов. Учили искусству убивать штыком, ножом, голыми руками, а также при помощи пистолета, винтовки, автомата, пулемёта... И вот, наконец, молодой обученный боец попал в действующую армию, в элитные гвардейские воздушно-десантные войска, недавно сформированные и перешедшие в резерв ставки Верховного Главнокомандования, в резерв самого Сталина. Подходил к концу 1943 год. Немцы к тому времени получили своё и в Сталинграде, и под Курском, а Верховный придерживал резервы для решительного наступления, используя их только в случае крайней необходимости.
Первой большой полномасштабной операцией, в которой довелось участвовать молодому воину, было взятие Будапешта. Парашютный десант высадился в тылу у фашистов. Захват и удержание плацдарма прошли чётко, по отработанному сценарию. Враг наступал, пытаясь уничтожить парашютистов. Но подоспели основные силы, и поставленная задача была выполнена с честью, несмотря на большие потери. Оставшиеся в живых хоронили погибших. Борис в составе похоронной команды подбирал тела убитых товарищей, чтобы предать их земле. До этого момента всё было легко и просто, хоть и страшновато немного - бежали, кричали: "Ура!", стреляли. Но потом… На изрытой осколками земле валялись мёртвые, развороченные тела ребят, с которыми ещё вчера он курил, шутил, ходил в самоволку…
Юноша не мог смотреть без содрогания на обескровленные, бледные куски человеческой плоти: руки, ноги, головы, лежавшие отдельно… Психика не выдерживала, давала сбои, желудок выворачивало наизнанку. Закрывая глаза перед сном, он видел горы трупов, рядами уложенных в чёрную яму… Потом всё это приходило к нему в ночных кошмарах, которые долго терзали бойца, а спустя годы - ветерана этой ужасной бойни, заставляя его вдруг просыпаться среди ночи, хватаясь рукой за больное, бешено бьющееся сердце.
Но самое страшное, что довелось увидеть на войне Борису - это тело обнажённой женщины, почти девчонки - без обеих ног и с перебитой, но не оторванной до конца рукой. Прекрасные, изуродованные разорвавшимся снарядом формы неделю стояли перед глазами молодого, не знавшего женской ласки парня. Именно здесь, глядя на зловонные трупы погибших молодых ребят, он осознал, понял и умом, и сердцем, и печёнкой, от чего отец, этот умудрённый опытом человек, хотел его оградить. Действительно, очень трудно нормальному, не нюхавшему пороха молодому человеку объяснить, рассказать, довести до него полную ужаса картину этого безумства, носящего короткое имя - ВОЙНА.
В одной из операций молодого десантника ранили. Когда через полгода он вернулся в действующую армию, то удивился произошедшим переменам. На дворе был май 1945го. Война была близка к завершению, и всеобщему ликованию победителей не было предела. Ходили по домам местных жителей, пили, ели, веселились, стреляли в воздух от избытка чувств... Командирам подчинялись с видимой неохотой, да и то - только своим, боевым. Так долго продолжаться не могло, и победителей отправили домой, заменив их новыми, не нюхавшими пороха, но дисциплинированными войсками.
5.
Демобилизовавшись, Борис вернулся к родителям в Молодечно, в Белоруссию. В те далёкие годы «чистая» анкета была обязательным условием для продвижения молодого человека по работе, по службе, где бы то ни было. Но ничто не вечно под луной. Испортить анкету мог сам её обладатель, проронив на людях неосторожное слово, могли его родственники, проживающие за границей либо судимые. Но самым страшным пятном в этом документе было происхождение. Гражданам СССР дворянского рода или из буржуазии не было хода никуда. Причём, их в первую очередь забирали органы, подозревая в самых страшных преступлениях - вплоть до измены Родине.
Но молодой защитник Отечества пролетарского происхождения, вступивший в Партию на фронте, мог рассчитывать на многое. Не хватало только высшего образования, и Борис, по совету отца, решил поступать в Московский Горный институт. Тем более, что тогда на слуху был лозунг: "Шахтёры - гвардия труда". Так из гвардии армейской он шагнул в гвардию трудовую. Документы об окончании десятилетки были утеряны, и за полгода парень сумел подготовиться и сдать сначала выпускные экзамены за десятый класс, а затем и вступительные в ВУЗ.
На амурном фронте у будущего студента тоже был полный порядок. Знакомая девчонка-десятиклассница по имени Нина помогала ему готовиться к экзаменам. Совсем незаметно молодые люди сдружились и поняли, что не могут жить друг без друга. Пожениться им мешало только то, что после поступления учились они в разных городах - она в Минске, а он в Москве. Нина не хотела выходить замуж до окончания учёбы, и встречались влюблённые урывками, от случая к случаю. До тех пор, пока не грянул гром.
Арест отца всё изменил в жизни Бориса. Клеймо сына врага народа закрыло перед ним многие двери. Пришлось отказаться от работы в ЦК КПСС, которую предлагал ему фронтовой товарищ. Очень перспективное было место, но чёрное пятно в анкете, которая в обязательном порядке заполнялась при приёме на любую работу, ставило жирный крест на будущем молодого коммуниста. Нет, из Партии его не исключили, но путь во власть, как, впрочем, и многие иные пути, были для него закрыты.
Очень многое в жизни людей зависит от их воспитания. От того, что с молодых ногтей было вложено в души будущих граждан страны. В те далёкие годы умели воспитывать патриотизм и гражданскую ответственность, особенно у молодёжи.
- Раньше думай о Родине, а потом о себе, - гремели из больших чёрных репродукторов, стоявших в каждом доме, слова популярной песни.
И Борис, будущий инженер, решил, что не затем он пять лет осваивал премудрости горного дела, чтобы просиживать штаны в кабинетах:
- Стране нужен уголь, и все свои силы, знания и умение надо отдать этому важному делу, - так думал он, так думали миллионы его соотечественников.
Люди жили полной насыщенной жизнью. Пусть небогато, но была какая-то уверенность в завтрашнем дне, надежда на светлое будущее...
Однако всесильный Паук не дремал и время от времени выхватывал из рядов строителей Коммунизма людей, которые начинали сомневаться, задумываться или даже высказывать вслух крамольные мысли. Большинство понимало, что делать этого нельзя, что не стоит идти против течения. И молчали, стараясь рассуждать так, как было предписано. Мысль вправо, мысль влево – расстрел! Или, в большинстве случаев - лагеря и принудительный каторжный труд…
Пункт в записке отца о том, что надо порвать все связи с Молодечно, навсегда расстаться с Ниной, был самым тяжёлым для Бориса. Но Василий, кроме всего прочего, писал, что в их городе есть люди со связями, готовые ради своей выгоды окончательно уничтожить их семью. Он писал, что оставить всё так, как есть - более чем опасно, что надо быть крайне осторожными. И старший сын, начинавший понимать скрытую суть происходящего в стране, внял советам отца.