Она испытывала какое-то новое чувство, неодолимо тянувшее ее куда-то, отчего хотелось смеяться, петь, взобраться на самую высокую гору и закричать так, чтобы все услышали ее радость. Но это чувство и тревожило ее. Даже пугало. И она вдруг начинала упрекать себя: «Глупая, нашла время!..» Еще неизвестно, когда и как кончится война, а она, видите ли, влюбилась. А то и забыла, что ее счастье, как и многих, зависит только от исхода войны. «Ну, полюблю, а дальше что? — шептала она, смотря в одну точку. — Как дальше сложится судьба?.. Дальше — туман и мрак».
Но тут же, заглянув в осколок зеркальца, Наталка поправила косы и пошла наверх, зная, что там, кроме Сергея, сейчас никого нет.
Глава двадцать четвертая
Там, где кончаются луга и начинается предгорье, виден кирпичный красный дом, напоминающий старинный особняк. В этом бывшем кулацком доме много лет размещалась контора МТС, но недавно она эвакуировалась, и здание опустело. В нем осталось все, как было, за исключением важных бумаг, которые сотрудники увезли с собой.
Хардер, как всегда, не доверяя ординарцу, осмотрел помещение и облюбовал для себя одну из лучших комнат на втором этаже. Дымя сигаретой, он долго объяснял ординарцу, как поудобнее расставить мебель: устраивался как будто навечно.
Рядом с комнатой командира горнострелкового батальона — штаб. Внизу — командиры рот. Солдаты рассыпались по всей усадьбе, отрыли множество щелей под тенистыми липами. Замаскировали в кустах минометы, легкие вьючные орудия. Приспособились кто как мог.
Новое место вполне устраивало Хардера, отсюда он и начнет поход в горы. А пока можно отдохнуть. Он распорядился внести в комнату две койки: для себя и для штурмбанфюрера. Штурмбанфюрер бывает у него наездами и нередко остается ночевать.
Выступление в горы задерживалось: штаб полка с остальными батальонами еще только подтягивался к исходному пункту. В ожидании его обер-лейтенант запросил топографические карты, но и их все еще не присылали. Вчера он снова направил в полк нарочного и с нетерпением ждал его: офицер-порученец должен был вернуться с минуты на минуту.
В последние дни обер-лейтенант изрядно скучал. Привыкший к перемене мест, он не знал, как убить время. Вчера до поздней ночи играл с офицерами в карты, а сегодня, встав чуть свет, выпил рюмку коньяку и искал, к кому бы придраться, на ком бы сорвать злость за вчерашний проигрыш. Впрочем, все это не удовлетворяло Хардера. Хотелось чего-то нового, свежих впечатлений. А какие могут быть свежие впечатления в этой забытой богом дыре?
В такие поганые дни обер-лейтенант и часа не мог просидеть спокойно. Отправлялся в подразделения, придирался к подчиненным, жестоко наказывал их за малейшие проступки.
Так было и в этот день. Обер-лейтенант случайно заглянул в бывшую мастерскую МТС, где расположилась ремонтная команда, и увидел солдат, занятых делом, не имеющим ничего общего с распорядком дня, который он собственноручно подписал. Солдаты, склонившись над тазом, старательно мыли пустые консервные банки. Они так увлеклись этим занятием, что не заметили вошедшего командира.
— Это что за производство? — сразу вскипел Хардер.
Солдаты вытянулись, застыли на месте, словно по ним прошел электрический ток.
— Я спрашиваю, что это такое? — еще резче повторил Хардер, указывая на таз, полный банок.
Высокий рыжеволосый ефрейтор, запинаясь, начал объяснять, что команда с его разрешения готовит посылки к отправке домой, в фатерланд.
Хардер, багровея, шагнул в угол, где с паяльниками в руках стояли два солдата, и увидел груду банок, пирамидой сложенных на полке. Банки были уже готовы к отправке, килограммовые, наполненные сливочным маслом. Их оставалось лишь уложить в ящики и сдать на полевую почту. К удивлению солдат, командир не сделал на этот раз ни малейшего замечания. Он подержал одну из банок в руках, понюхал оставшееся в ведре масло и поспешно ушел.
Вернувшись к себе, Хардер схватил клочок бумаги и начал что-то быстро подсчитывать. Даже глаза его засверкали от удовольствия, когда он убедился, как основательно можно нажиться на кубанском масле! Вскоре, по его вызову, в штаб явился фельдфебель, ведающий солдатским питанием, и получил приказ: ни одной банки не выбрасывать, ежедневно докладывать командиру о наличии свободной тары.
Жена Хардера, Гертруда, не раз писала, что, если война затянется, их торговле придет конец: все меньше и меньше продуктов остается на полках их магазина, все труднее доставать товар для продажи. Так недолго и до нищеты дойти… Хардер знал: Гертруда, конечно, преувеличивает трудности, но в отношении закупки товаров она права. Но ничего, килограммовые банки с прекрасным кубанским маслом сразу исправят положение. Там, в Нейсе, страшная дороговизна, и Гертруда по-настоящему оценит мужа, поймет, что он не только воин, но и опытный коммерсант!
Солдатам было приказано делать ящики, готовить посылки. И на следующее утро полевая почта уже увезла в Нейсе первые подарки Гертруде.
Хардер приказал отныне готовить пищу для солдат только из консервированных продуктов. В станице Зеленчук под угрозой оружия шла усиленная заготовка масла. День и ночь работали упаковщики: ремонтная мастерская превратилась в цех консервированного масла.
Хардер потирал руки, прикидывая чистую прибыль. Он уже радовался, что вышла задержка с картами, что так долго не возвращается офицер, посланный за ними в штаб полка. Чего ради торопиться? Не лучше ли придумать причины, которые позволят задержаться здесь подольше? Причин много. Во-первых, батальон нуждается в пополнении: у него такая недостача в живой силе, что часть оружия совершенно не используется, особенно мины…
Все эти размышления разом рухнули, когда к особняку подкатила полковая бронемашина с нарочным, доставившим карты и приказ о выступлении. В приказе говорилось, что с выступлением нельзя медлить: в горах организуются партизанские отряды, которые, по мере продвижения немецкой армии, окажутся у нее в тылу и могут причинить немало вреда. Хардеру предлагалось закупорить тропу и тем отрезать русских, ушедших в горы, от населенных пунктов.
Хардер скривил губы в презрительной усмешке: паникеры! Кто, как не он, знает, что делается в горах? Вот она радиограмма Зубова: «В горах пусто, за исключением мелких, почти безоружных групп». А Зубову можно верить.
В отдельной записке из штаба сообщалось, что следом едет командир горнострелкового полка Вольф. «Хитрит, старая лиса, — подумал Хардер, — загонит меня в горы, а сам останется сидеть в своей норе, делая вид, будто воюет». О, Хардер прекрасно изучил повадки старого полковника: мастер науськивать! Кроме того, обер-лейтенант знал, что оставить занятую дорогу на Эльбрус Вольф не может. А поход в горы представлялся Хардеру тяжелым, ничего не обещающим. Леса, голые скалы, безлюдье… Скучная калькуляция!
Со злостью выхватив из пакета еще одну бумажку, Хардер радостно вздрогнул: боже мой, какое счастье! Отныне он — капитан! Да, капитан Хардер! Вот оно, долгожданное!
Отбросив почту, Хардер подскочил к чемодану, вывалил содержимое его на стол, начал рыться в коробочках, в узелках. Еще в Греции приобрел он расшитые особой, дорогой канителью капитанские погоны. Два года возил их в чемодане, волновался, ждал, и — наконец-то!
— Эй, Пауль! — гаркнул офицер.
В комнату вбежал ординарец и, увидев в руках командира витые капитанские погоны, в изумлении застыл на месте. Хардер кивнул ему на новый мундир:
— Живо!
…Через два часа рота горных стрелков уже вытянулась на тропе. В хвосте колонны солдаты вели тяжело навьюченных лошадей и мулов. Роте предстояло углубиться в горы и стать хозяином тропы, ведущей на перевал.
А Хардер еще с двумя ротами батальона остался на усадьбе МТС. Он был озабочен не столько походом в горы, сколько своими личными делами. Запасы консервных банок иссякли. Надо было что-то придумать: требовалась тара. И солдаты уже кроили листы белой жести, обнаруженной на складе, готовя упаковку.
Война войной, а он и мысли не мог допустить, чтобы прикрыть торговлю. «Будь умна, моя крошка, — писал Хардер жене. — Жди, война несет нам счастье».
Глава двадцать пятая
Дед Матвей с солдатами прибыл в Орлиные скалы на рассвете.
Последние сутки весь гарнизон ожидал их с северной стороны, а они, вопреки ожиданиям, явились с южной.
— Вот тебе и на! — удивился лейтенант Головеня. — Какими судьбами?
Еще недавно и Пруидзе, и Митрич уверяли его, что обойти Орлиные скалы невозможно. А выходит, враги могут появиться с тыла?
Митрич прищурил глаза:
— Куда им… Далеко куцему до зайца!
— Но вы-то прошли?
— Да то ж мы! Мы тут росли, все знаем!
Но лейтенанта трудно было разубедить. Такая неожиданность расстраивала все его планы. Надо было срочно принимать какие-то меры: что там ни говорит Нечитайло, а если прошел он, могут пройти и враги. Придется срочно перестроить оборону. Но как? Это связано с большими трудностями: нужны дополнительные силы, оружие, а где все это взять?
Вано тоже пытался успокоить командира. Он взял палку и начал чертить на песке скрещения оврагов и тропок, где, по его мнению, требуется особенное чутье, чтобы попасть в тыл Орлиных скал. Прежде чем нащупать обходной путь, надо знать, когда и куда повернуть с главной тропы, уметь разобраться в тропках, найти спуск в нужный овраг. А оврагов столько, что в них сам черт голову сломит!
— Что же вас заставило идти в обход? — спросил Головеня.
— Разведка ихняя! — ответил дед.
— Так точно, товарищ лейтенант, — подтвердил Пруидзе. — Мы только на поляну…
— А они — шасть в кусты! — вставил Митрич.
Пруидзе строго посмотрел на старика:
— Только на поляну, а их трое…
— Шут их поймет, может, и больше, — снова вмешался дед.
— Не больше, а трое, товарищ лейтенант, — настаивал на своем Пруидзе. — Дед очки потерял, вот и не разглядел.
— Оно, конечно, без очков не того, — сконфуженно признался старик.
Сообщение о вражеской разведке еще больше встревожило командира гарнизона. Дело не в том, сколько было разведчиков. Здравый смысл подсказывает, что, если разведка появилась, значит, недалеко и основные силы врага. В горно-лесистой местности разведка далеко не отрывается.
Приказав Подгорному усилить наблюдение и выставить дополнительный пост, Головеня принялся расспрашивать солдат о том, что они видели и слышали на территории, занятой фашистами. Спрашивал всех по очереди, пока черед опять не дошел до Митрича. Тот поправил пояс на фуфайке, откашлялся, как бы готовясь произнести целую речь. Егорка не сводил глаз со старого пастуха: казалось, дед скажет сейчас такое, что все ахнут! В глазах Егорки дед был героем: на поясе у него огромная, как кочан капусты, противотанковая граната, в руках — винтовка, карманы полны патронов. И сам дед как будто помолодел в эти минуты.
— Ну, значит, мы выползли на опушку, — начал вспоминать Митрич, — а кругом тишина мертвецкая.
Светает, Что ж, говорю, подкрепиться надо. Заворачивай, хлопцы, на бахчу! Ну, хлопцы довольны: почитай, с того утра, как ушли отсюда, маковой росинки во рту не было. Прилегли мы на меже и давай кавуны кроить. Подкрепляемся, значит… Глядь, по дороге фашисты скачут наметом! Скажи на милость, тоже кавалерия! Нас, конечно, не видят, а мы их — как на ладони! Дело-то, видишь, в том, что на машине в горы не проедешь, а потому конь и есть решающая сила… — Митрич, помолчав, продолжал: — А часть ихняя, это правильно, под горой стоит, у мэтаэсэ. Оттуда и тропа начинается. Дальше пускай товарышок Вано обскажет: сам туды ползал, разведку вел.
Пруидзе, как всегда в таких случаях, принялся чертить на земле палкой. «Это — дом. Это — липы, — пояснил он. — А тут, понимаешь, они… Получалось, вся усадьба изрыта щелями. По меньшей мере там находится триста — четыреста гитлеровцев».
Дед, слушая Пруидзе, развязал мешки и начал выкладывать на траву масло, головки сыра. Пшено оказалось вперемешку с патронами и кубиками тола, похожими на бруски мыла. Командир удивился, как они донесли все это.
— Так мы на коне! — сказал Пруидзе.
— Именно так! — оживился дед. — Вышли, значит, на луг, смотрим — стоит! В седле, честь по чести. А казак-бедолага, хозяин его, руки раскинул, вечным сном спит. Закопали, вечная ему память, а коня взяли. Только он на глаза оказался порченым. Слеза так и бьет: осколком, видать, посекло.
— Дедусь, а куда вы коня дели? — заинтересовался Егорка.
— Туда и дели… То есть, значит, как заметили разведку, так по боку его — иди гуляй, с тобою не спрячешься! После оно тяжковато было, да что поделаешь — жалко добро бросать…
Командир остался доволен походом первой группы. Одно огорчало: на всем пути, туда и обратно, солдаты не встретили ни партизан, ни кого-либо из отставших советских воинов.
Гарнизон продолжал укрепляться. Солдаты выкладывали из камней ходы сообщения, расчистили пещеру под лазарет. Минер Якимович подготовил к взрыву скалу над тропой, иссеченную глубокими трещинами. По расчетам, она, рухнув, должна была завалить тропу и сделать ее непроходимой. Гарнизон вгрызался в камни, осваивал расщелины, отроги, превращал Орлиные скалы в крепость.
После полудня, взяв с собой Донцова, командир пошел в ту сторону, откуда ожидалось появление фашистов. Добравшись до рощи, они принялись внимательно разглядывать Орлиные скалы. Ничего не выдавало там присутствия человека. Острые шпили утесов, глыбы, рухнувшие от времени, зияющие черные расщелины — все казалось мертвым, необитаемым. У самого подножия скал виднелась чахлая растительность, напоминающая терновник… Маскировка что надо.
Лейтенант прикинул на глаз расстояние до скал: метров триста — четыреста. Но ведь глаз может подвести. И, осторожно ступая на больную ногу, Головеня медленно пошел к скалам, считая шаги. Донцов шагал следом, тоже шепча про себя. Солдат быстро обогнал хромающего командира и, когда тот приковылял наконец к ущелью, сказал:
— Моих — триста!
— Ничего себе! — рассмеялся лейтенант. — Верблюд и тот позавидует. У меня больше на сорок четыре.
— Вы же совсем по-воробьиному шли.
— Нет, братка, давно выверил: шаг — метр. Ты не смотри, что нога забинтована. Хочешь — проверь.
Впрочем, разница в длине шагов не меняла положения. Ясно было, что вести огонь по площадке надо с прицела два.
Они постояли еще немного, разговаривая о товарищах, ушедших за оружием: пятый день на исходе, а их все нет. Не занята ли уже тропа фашистами? Если так, больше никто не пройдет по ней и надеяться на пополнение гарнизона нечего.
— Еще бы с десяток стрелков, — вздохнул лейтенант.
— И еще бы хоть один пулемет, — добавил Донцов. — Вот тогда бы…
— Оно, конечно, и миномет не плохо бы, — в тон ему продолжал Головеня.
Они посмотрели друг на друга, понимая, что желания так и останутся желаниями, и пошли на огневые.
У пулемета лежал Зубов.
— Как настроение? — спросил командир.
Зубов вскочил и четко ответил, что настроение у него самое прекрасное.
Командир и Донцов пошли дальше к скале, о чем-то разговаривая вполголоса. Зубов проводил их недобрым взглядом. Настроение! Какое у него может быть настроение в этой дурацкой обстановке? До каких пор придется торчать здесь? Нет, надо уходить. И чем скорее, тем лучше! Но как? С кем? Одному плохо в горах: чуть свернул с тропы в сторону — и пропал… Пробовал подговорить Крупенкова, вроде бы поддается, но кто его знает: не притворяется ли? Да и что Крупенков? Серость. Гор не знает. К тому же хилый, от такого не жди помощи…
Лейтенант вернулся в штаб, когда уже стемнело. Под скалой он увидел спящую Наталку: свернулась калачиком, прикрывшись шалью, и кажется совсем маленькой.
Рядом — Егорка. Поодаль отдыхают караульные. Лежа на спине и обняв винтовку, храпит Черняк.
Лейтенант опустился на охапку травы возле деда и увидел, что он не спит.
— Бодрствуете, Митрич?
— Все думаю. Плохи дела, сынок.