— Стрелял? — Головеня нахмурился.
— Я его, Сергей Иванович, сразу узнала, как только он к костру подошел. Неужто наши, советские, могут так поступать?
Головеня помолчал, подумал. Сказать ей, что и у самого не лежит сердце к Зубову? Нельзя: солдат. Но проверить его надо. И, чтобы отвлечь мысли девушки от этого человека, заговорил о другом:
— Очень хорошо, что вы пришли. Думаю назначить вас санитаркой, нашим доктором…
— Справлюсь ли? — вскинула Наталка глаза.
— Справитесь! Меня-то вы еще как вылечили. Значит, и дальше все будет хорошо. А о Зубове…
Закончить фразу помешал Донцов: доложил, что пулемет установлен. Лейтенант встал и, опираясь на палку, медленно пошел к пулеметчикам.
Глава двадцать вторая
Лейтенант прицелился, переместил ствол пулемета влево, потом вправо и заметил, что амбразура очень узка: часть лежащего впереди пространства недоступна для огня. Он тут же показал, как надо исправить ошибку, и предупредил, что пулеметное гнездо и подход к нему должны быть тщательно замаскированы.
Расчет снова принялся за работу. Солдаты переделали бруствер, расширили амбразуру, соорудили из камней узкий извилистый подход к пулемету с тыла. Командир не уходил до тех пор, пока пулеметчики не сделали все как надо.
Продолжало устраиваться и стрелковое отделение. Головеня увидел здесь своеобразный бастион.
— А как же в случае воздушного налета? — спросил он у Подгорного.
— Используем расщелины, — ответил тот.
— Та-ак, — протянул командир. — Что ж, давайте попробуем. — И подал команду: — Воздух!
Солдаты бросились кто куда. В одну из расщелин забилось несколько человек.
— Отставить! — махнул рукой лейтенант. — Никуда не годится! Людей у нас мало, а вы все в одну щель забились. В случае чего — одной бомбы хватит. Надо, чтобы каждый имел свое укрытие и как можно дальше от других. Оборудуйте ячейки так, чтобы они служили и укрытиями и из них же можно было вести огонь по самолетам. Спрятаться в скалах легко, но кто же тогда воевать будет?
— Понятно, товарищ лейтенант, — виновато козырнул Подгорный. — Разрешите выполнять?
— Выполняйте!
Вернувшись на КП, Головеня принялся просматривать солдатские книжки. Судя по записям в них, бойцы в основном были из одной армии, но из разных полков и дивизий. Командир решил составить список личного состава. Раскрыв блокнот, он задумался: как же озаглавить этот список? Взвод? Нет. Отряд? Не годится: это больше к партизанам относится, а тут регулярные войска. И вдруг мелькнула мысль: «Гарнизон Орлиные скалы!»
Всего оказалось двенадцать человек, включая деда, Наталку и Егорку.
Лейтенант еще раз просмотрел список, стараясь запомнить незнакомые фамилии, и, не найдя в нем фамилии Зубова, приказал Егорке вызвать солдата.
— Слушаюсь, вызвать Зубова! — лихо откликнулся мальчик. Он как-то сразу вошел в роль посыльного и успел уже перезнакомиться со всеми солдатами.
Зубов вскоре явился, но, увидев Серко, лежащего возле КП, затоптался на месте. Пес сразу вздыбил шерсть на загривке, оскалил желтые клыки.
— Да не бойтесь! — подал голос Егорка, успевший вернуться на КП. — Смело идите!
Но Зубов не двигался.
— Идите же! — повторил Егорка.
— Не командуй. Придержи лучше свою дворнягу!
— А я что делаю? Тоже мне — солдат, простой собаки боится!
— Ну-ну, не очень, — Зубов подошел к лейтенанту. — Рядовой Зубов по вашему приказанию явился!
Головеня кивнул, предложил сесть.
— Как ранение? — спросил он.
— Ничего, заживает…
— Ну что ж, хорошо. А почему вы до сих пор не сдали книжку? Ведь приказ был.
— Не знал… То есть мне Донцов говорил, а я…
— Надо выполнять приказания!
— Виноват, товарищ начальник…
— Впредь называйте меня только по воинскому званию. Вы же не первый день в армии, пора знать!
— Понимаю, виноват… — промямлил солдат, пряча встревоженные глаза.
Но Головеня будто не заметил этого.
— В каком полку служили? — раскрывая книжку, спросил он.
— В сто двадцать первом.
— Пулеметчик?
— Так точно. Второй номер!
Зубов встал, вытянул руки по швам, хотя лейтенант и не требовал этого. Лицо его все время менялось: то бледнело, то покрывалось красными пятнами. «Волнуется», — подумал лейтенант.
Полистав книжку, он выписал из нее необходимые сведения и, к удивлению солдата, вернул назад.
— Беречь надо… Вон как истрепали!
— Так она ж у меня с финской войны, товарищ лейтенант.
— Вижу. На каком направлении были?
— На Ухтинском.
— А призваны?
— Первого января тридцать девятого года! — отчеканил солдат. И опять подумал: «Ишь куда гнет. Хитро подкапывается».
Лейтенант прищурился:
— Так, так… Значит, ветеран. Вторую войну воюете. Опыт, как говорится, есть…
Солдат переступил с ноги на ногу и шумно выдохнул, помрачнев еще больше. А лейтенант, вынув из кармана щепотку табаку, отсыпанного дедом, свернул козью ножку и в упор спросил:
— Скажите, вы когда-нибудь встречались с гражданкой Нечитайло?
— Это кто же такая? Впервые слышу. — Зубов пожал плечами.
— Вы сегодня обедали?
— Так точно, товарищ лейтенант.
— А кто для вас обед готовил?
— Ах, вот вы о ком! Я, признаться, фамилии ее не знал. — Зубов ухмыльнулся, показав неровные зубы. — Да, эту, как ее, повариху нашу видел. На хуторе одном, перед тем как с вами встретиться.
Головеня помедлил:
— И как же произошла ваша встреча?
«Все рассказать успела, стерва», — обожгла Зубова догадка. И тут же, решив идти напролом, он покаянно опустил голову:
— Виноват… Сам не знаю, как получилось… Выпил, вот и попутал бес…
Лейтенант покачал головой:
— Ну и солдат, нечего сказать. Да ведь за такие поступки в штрафную роту направляют! Но к сожалению, штрафной роты у нас нет, да и время не то. Идите и помните о солдатской чести!
Зубов повернулся по всем правилам, чеканя шаг, направился в расчет.
— Товарищ Зубов! — послышалось вдогонку.
Солдат обернулся.
— Вы все-таки зайдите на перевязочную.
Солдат заулыбался:
— Не к чему, товарищ лейтенант. Скоро совсем повязку сброшу.
Вернувшись на огневые, он увидел одиноко сидящего Крупенкова, присел рядом. Их почему-то тянуло друг к другу, и оба рады были провести вместе свободную минуту.
— О чем так долго судачили? — поинтересовался Крупенков.
— О службе, конечно… Книжку, понимаешь, не вовремя сдал. Вот и нагоняй.
— Да, он такой, этот лейтенант.
— А ты что, давно его знаешь?
— Еще бы! Полгода с ним прослужил.
— Интересно… И часто от него солдатам попадало?
— Кто заслуживал, тому попадало.
— А тебе?
— Было…
— За что же? Расскажи, Ваня!
— Так, ни за что… Затвор у меня, понимаешь, потерялся. Ищу его — нету, как в воду канул. А тут заваруха началась: фашисты лезут…
— Так, так… И дальше?
— Я, может, совсем и не виноват, потому как бежал, зацепился за куст, затвор и выпал…
— А он? Лейтенант ваш?
— Пристрелить хотел…
— Скажи ты, а? Так и погибнуть можно!
— Ничего, жив остался, — пододвинулся ближе Крупенков. — Вот она, штрафная, — и показал правую руку, на которой вместо мизинца была культяпка. — Кровью вину искупил.
Зубов сочувственно посмотрел на солдата, обнял его за плечи:
— Да, брат, дела… Ни за что мог погибнуть. Ты вот скажи-ка мне, зачем мы тут остановились? Ведь скоро немецкие дивизии придут, все погибнем! А спрашивается, за что? Что мы туг защищаем? Ни заводов, ни фабрик, ни даже паршивого села не видно… Я, брат, не первый год на войне, не с такими командирами приходилось в бой ходить… Нашему не ровня! Где особых ценностей нет, стороной обходили такие места, чтобы зря солдат не гробить. Командир солдата жалеть должен. Без солдат любой командир — ноль без палочки!
Боец жадно слушал все это, и ему казалось, что Зубов говорит правду. К тому же и патронов, что называется, в обрез, и жрать нечего. А ты лежи и стереги эти никому не нужные скалы!
— Я тебе вот что скажу, Ваня, — опять заговорил Зубов, — подумай, как и что. Дома небось отец с матерью ждут?
— Ждут… Под Краснодаром…
Глава двадцать третья
Три молодых парня уныло стояли перед лейтенантом, время от времени поглядывая на него. На одном из них, что повыше, вместо рубахи — женская кофта с рукавами до локтей, зимние штаны, из которых торчат клочья ваты. Остальные — в крестьянских косоворотках, в рваных шароварах навыпуск. Все трое босые, без шапок.
— Кто такие?
— Минометчики, — угрюмо ответил высокий.
На усталом, давно не бритом лице его словно было написано: «Неужели не видно, кто мы такие?»
— Красноармейские книжки есть?
— Сожгли.
По тону, по выражению глаз опять угадывалось невысказанное: «Окажись ты на нашем месте, тоже бы так поступил».
Лейтенант задумался.
В этих понурых фигурах он угадывал людей, на долю которых выпали многие испытания. Головеня готов был пожалеть их, а в душе шевелилось сомнение: «Мало ли что может быть в такие дни?» Он, командир, не должен забывать о бдительности.
— В каком полку служили? — опять спросил он.
— Сто двадцать первом, — на этот раз хором ответили все трое.
Лейтенант оживился, прищурился: сто двадцать первый? Да это же полк, в котором служил Зубов!
— Пятой дивизии?
— Нет, мы из двадцать второй.
— Двадцать второй, — разочарованно протянул лейтенант.
И, помолчав, еще строже спросил:
— Оружие бросили?
— Сховали, товарищ командир, — отозвался приземистый украинец. — Нияк не можно було. С косами по полям шли: в плен боялись попасть.
— Плен что смерть, — подхватил молчавший до этого низкорослый паренек в синей, с богатырского плеча, косоворотке.
— Что же мне делать с вами, косари беззащитные? — задумчиво нахмурился лейтенант. Он уже не сомневался, что это честные люди, прошедшие суровую школу отступления. Такие же, как и те, что пристали к его группе раньше, голодные, полураздетые, но не сдавшиеся врагу.
— Говорите, припрятали?
— Так точно.
— И место хорошо запомнили?
— А як же! Всэ, як слид. Враз отшукаемо!
Искренняя горячность солдата погасила последнюю искру сомнения, и лейтенант, улыбаясь, сказал:
— Зачисляю! Но сегодня же двое из вас отправятся за оружием.
— Посылайте меня! — вызвался высокий.
— Я тэж пиду, — поддержал украинец, — здорови, як волы, а без винтовок… Аж соромно!
Лейтенант не сомневался, что они голодные, хотя ни один ни словом не обмолвился об этом. Новичков надо было накормить, но в гарнизоне почти не оставалось продуктов. С часу на час ждали Митрича с солдатами, а их все не было. «Поделимся последним», — решил Головеня и позвал Егорку.
Черноглазый мальчик лет тринадцати с большим трофейным кинжалом на поясе, подаренным ему кем-то из солдат, выслушал командира и повел новичков в ущелье, к Наталке, которая одновременно была и санитаром, и поваром.
А лейтенант вытянул блокнот и под столбиком фамилий дописал: «Виноградов, Убийвовк, Стрельников».
На рассвете подошли еще четверо таких же уставших, измотанных боями солдат. По их рассказам, к дороге, ведущей на перевал, приближается вражеская часть. По всей вероятности, горная: они не заметили ни одной автомашины, кроме мотоциклов, видели лошадей и мулов, которых фашисты поили в речке. Четверке удалось незаметно снять вражеского часового, солдаты взяли у него автомат, гранаты и какую-то книжечку в темнозеленом переплете.
Лейтенант заинтересовался книжечкой, но не смог разобрать в ней почти ни слова. И тут он вспомнил рассказ Наташи о том, что она собиралась учиться в институте иностранных языков. Егорка живо сбегал за девушкой.
Наталка развернула книжечку, и лейтенант поразился, как легко она перевела первые же фразы. Книжечка оказалась дневником фашистского солдата, где подробно описывался путь, проделанный им из Греции во Францию на пароходе. Затем шли записи о родных местах, по которым вез его поезд. «Жди нас с победой, родной Франкфурт!» — гласило написанное.
— А вот тут говорится, — сказала Наталка, — как он ехал в Румынию, как несколько дней бродил в порту Констанца.
Далее излагался разговор с друзьями о России, куда они, наверное, попадут. Им хотелось скорее увидеть эту, по их словам, нищую страну, скорее рассчитаться с большевиками, навести там новый, европейский порядок. Порой в дневнике проскальзывала нотка тревоги, на автора нападало уныние. Затянувшаяся война, как видно, была ему не по душе.
Наталка перевела еще одну из записей, которая особенно заинтересовала лейтенанта:
— «Сегодня 15.8.42 г., — читала она, — только что вернулся от обер-лейтенанта X…»
— Минуточку, — перебил лейтенант. — Пятнадцатого августа? Значит, шесть дней назад… Ну-ну, что там?
— «…На душе приятно, радостно, — продолжала Наталка. — На моем мундире горного стрелка, украшенном цветком эдельвейс, — первый Железный крест!»
— Мундир горного стрелка, цветок эдельвейс… Да ведь это же горная дивизия! Что там об этом цветке говорится?
Наталка переводила:
— «Эдельвейс — цветок любви и счастья! О, сколько исходил я за ним в Альпах! Я нашел и готов был вручить его Марте в день помолвки — таков обычай. Но счастье изменило мне: началась война…
И вот я иду по военным дорогам с цветком любви и счастья у самого сердца. О милая моя Марта! Я пронесу цветок, предназначенный для тебя, через всю войну! И пусть он будет сухим и жестким, похожим на тот, что нашит на мундире, но ничто не засушит нашей любви!..»
— Да вот же он, этот цветок! — воскликнула Наталка и показала заложенный между страничками белый высохший, похожий на морскую звезду, эдельвейс.
— Читайте дальше, — попросил лейтенант.
Девушка полистала книжечку, пропуская многочисленные даты, когда были посланы письма Марте, и сказала:
— Тут совсем из другой оперы. Вот послушайте: «О, если бы меня увидела фрау Эди! Она ни за что не узнала бы своего лавочника, эта старая, хитрая фрау! Кончится война, нарочно явлюсь к ней: пусть полюбуется победителем. Но чтобы в лавку — ни за какие деньги! Свой магазин открою! Пусть завидует, ведьма! Так и напишу: „Бакалейная торговля кавалера Железного креста Фрица Штерна“. Здорово, черт побери!»
Лейтенант уже не слушал: он думал о другом. Совершенно ясно, что у подножия горы стоит или вражеский полк, или по крайней мере батальон. Фашисты из дивизии «Эдельвейс» собираются идти в горы. А все ли он сделал, чтобы преградить им путь? Нет, далеко не все. В скалах нет продуктов, мало патронов, считанное количество гранат. Не ошибка ли — его решение преградить путь врагу? Да, он отдает себе отчет в том, что это может стать роковым для людей, доверившихся ему. Но иначе он поступить не может. Надо только связаться со своими войсками. В горах наверняка есть советские части или хотя бы такие же группы солдат, как здесь, в Орлиных скалах. Есть, конечно же, и партизаны, а значит, надо скорее найти их!
Приняв это решение, Головеня поднял голову и увидел Наталку. Девушка смотрела на него с таким глубоким, с таким искренним сочувствием, что у лейтенанта вдруг чаще забилось сердце.
— Девочка вы моя! — невольно вырвалось у Головени.
Наталка вспыхнула, покраснела, но глаза не отвела. Так близко она еще никогда не видела его. И эта близость словно подтолкнула ее, заставила сказать то, что уже много раз обдумывала:
— Вы, Сергей, хороший… — начала она и, не договорив, сорвалась с места, побежала вниз, в ущелье, прыгая с камня на камень.
Вернувшись на кухню, Наталка не находила себе места. Она присаживалась, но вдруг поднималась, начинала кружиться в танце. Егорка с удивлением смотрел на нее, ничего не понимая.
Наталке хотелось снова вернуться к Сергею, присесть рядом и говорить, говорить… Все равно о чем говорить. Пусть о самом грустном, но только бы слушать его приятный, чуть приглушенный голос, чувствовать его дыхание… «Я люблю его», — почти вслух произнесла она. Он спокойный, выдержанный, а когда разговаривает, то обдумывает слова, словно взвешивает их. И ему нельзя не верить…