Глава XVIII КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ
Сумерки сгущались медленно и с каким-то виноватым видом, будто стыдясь, что на них возложена неприятная обязанность положить конец прекрасному летнему деньку. На западе за деревьями все еще слабо тлела вечерняя заря, а серебряный серп новой луны уже повис над сараем. Салли вышла из дома и отвесила три поклона, на счастье. Она сошла с крыльца и стояла на усыпанной гравием дорожке, впитывая сладкие вечерние запахи и радуясь жизни.
Сумерки, поначалу ленивые, теперь принялись за дело энергично, желая выполнить работу быстро и основательно. Небо приобрело ровный темно-синий оттенок, зажглись неяркие звезды. Белесая асфальтовая дорога, ведущая в Патчогу, Бабилон и другие крупные центры, растворилась в ночи. В домах на другом конце поля зажглись огни. Со стороны питомника донесся сонный лай, и маленький белый пес, скакавший у ног Салли, замер и вызывающе пискнул.
Вечер был так тих, что шаги Рыжика, медленно возвращающегося из деревни, куда он ходил за провизией, вечерними газетами и шерстью для свитера, который вязала Салли, стали слышны задолго до того, как он свернул к воротам. Салли не видела его, однако, глядя туда, откуда доносились звуки, она вновь затрепетала от счастья, как случалось с ней каждый вечер вот уже год.
— Рыжик, — позвала она.
— Э-гей!
Мохнатый песик, издав еще один важный писк, засеменил к дороге, чтобы лично заняться этим делом. Приветствовали его прохладно. Несмотря на свою любовь к собакам, Рыжик так и не признал Тото. Он долго протестовал, когда с месяц назад Салли, увидев, как убивается миссис Мичер над своим любимцем, которого одолела какая-то пугающая вялость, предложила больному гостеприимство и деревенский воздух.
— Просто чудо, что ты сотворил с Тото, мой ангел, — сказала Салли, когда Рыжик подошел, холодно увертываясь от приветственных прыжков этого любопытного создания. — Он стал другим псом.
— Повезло ему, — заметил Рыжик.
— Когда я жила у миссис Мичер, он передвигался исключительно величавой поступью. Ни разу не ускорил шаг, а теперь все время носится.
— Это животное с рождения закармливали, — сурово сказал Рыжик. — Потому он и болел. Посидел немного на строгой диете, и все наладилось. Мы сможем, — сказал он, просияв, — отправить его назад уже на следующей неделе.
— Мне будет его не хватать.
— А я чуть не хватил его ботинком сегодня утром, — сказал Рыжик. — Он забрался на кухонный стол и жрал бекон. Так что надо было принять меры.
— Дикарь! — прошептала Салли. — Я всегда говорила, есть в тебе что-то жестокое. Рыжик, что за вечер!
— Ну, надо же! — воскликнул Рыжик, когда они вступили в освещенное пространство у кухонной двери.
— Что еще?
Он остановился и пристально посмотрел на нее.
— Знаешь, с тех пор как я ушел в деревню, ты, кажется, еще похорошела!
Салли обняла его.
— Возлюбленный мой, — сказала она, — ты купил отбивные?
Рыжик замер в ужасе.
— Ну и ну! Совершенно забыл.
— Ох, Рыжик, старый болван! Что ж, придется тебе, как Тото, посидеть немножко на строгой диете.
— Надо же… Ты уж прости. Я купил пряжу.
— Думаешь, ее можно есть?
— А что, у нас совсем ничего нет?
— Фрукты и овощи.
— Отлично! Хотя, конечно, если ты хочешь отбивных…
— Нет, что ты! Я живу духовной жизнью. Кроме того, говорят, овощи хороши для давления или что-то в этом роде. Конечно, про почту ты тоже забыл.
— Нет, что ты! Пришло два письма от людей, которые хотят купить эрделей.
— Не может быть! Рыжик, мы делаем успехи!
— Дела идут, — согласился Рыжик благодушно. — Если так будет и дальше, скоро мы сможем купить маленький автомобиль. Тебе тоже письмо. Вот.
— Это от Филлмора, — сказала Салли, рассмотрев надпись на конверте, когда они вошли в кухню. — Наконец-то. Я уже несколько месяцев ничего не получала от него.
Салли присела и открыла конверт. Рыжик тоже уселся за стол, устроился поудобней и принялся за вечернюю газету. Но, пробежав спортивную страничку, сложил ее и обратил свой взгляд к склоненной головке жены, испытывая неземное блаженство.
Они были женаты уже год, однако Рыжик до сих пор бродил в волшебном мире недоверчивый и изумленный, так и не сумев полностью осознать, как такое счастье возможно. В свое время он повидал немало вещей, которые на расстоянии выглядели хорошо, но ни одна не прошла тест на близкое знакомство. Ни одна, кроме этого брака.
Брак с Салли оказался одной из тех редких вещей, где все было без обмана. И честные глаза Рыжика сияли, когда он смотрел на жену.
Салли вдруг тихо рассмеялась.
— Рыжик, ты только посмотри!
Он наклонился через стол и взял у нее листок бумаги, который она ему протягивала. Жирным шрифтом на листке было отпечатано следующее:
«Попп»
Потрясающие
Пирожки со свининой
Сочно — сытно — аппетитно
(Скажи: «Попп!» Это может и ребенок)
Рыжик разглядывал шифровку, наморщив лоб.
— Что это? — спросил он.
— Это Филлмор.
— Что ты имеешь в виду?
В горле у Салли забулькало от смеха.
— Филлмор и Глэдис открыли ресторанчик в Питтсбурге.
— Ресторанчик! — Рыжик был шокирован. Конечно, он знал, что на посту директора этот современный Наполеон потерпел полный крах, однако уважения к шурину, которого считал выдающимся умом, не потерял. Чтобы Филлмор Николас, Избранник судьбы, опустился до какого-то ресторана — и не ресторана даже, ресторанчика — это просто неприлично!
Салли, напротив, пришла в восторг, поскольку сестры никогда не питают должного уважения к величию своих братьев.
— Это просто великолепно, — сказала она с энтузиазмом. — Кажется, Филлмор, наконец, нашел занятие по себе. Начали они скромно, торговали пирожками со свининой…
— Но почему «Попп»? — прервал ее Рыжик, желая разобрать вопрос, который его глубоко озадачил.
— Просто название, глупый. Глэдис замечательно готовит. Так вот, она пекла пирожки, а Филлмор продавал их с лотка. И так у них это хорошо пошло, что они открыли ресторан, и он пользуется большой популярностью. Вот послушай, — Салли вновь издала булькающий смех и перевернула страницу— Где же это? Ах вот: «…прочно встали наноги. Нас ждал мгновенный успех, так что я решил расширяться. Бизнесом движут великие идеи. В настоящее время я обдумываю перспективы развития нашего предприятия и в короткое время планирую открыть филиалы в Нью-Йорке, Чикаго, Детройте и других крупных городах. В каждом поставлю управляющего, и в дополнение к обычным блюдам будем продавать Потрясающие пирожки «Попп». Как только это будет сделано, собираюсь выйти с нашими пирогами на британский рынок…». Ну, не чудо ли!
— Головастый парень. Я всегда говорил.
— Признаюсь, прочитав это, я забеспокоилась. Я столько уже видела этих Великих идей! Филлмор всегда так. Как только что-нибудь у него получается, он начинает это расширять, и в конце концов все лопается. Хорошо, что теперь за ним присматривает Глэдис. Она тут прибавила постскриптум. Всего четыре слова, но какое утешение для сестры! «Я так не думаю!» — вот, что она написала. Не знаю, удавалось ли кому-нибудь меня так ободрить. Слава Богу, она крепко Держит его в руках.
— Пирожки! — задумчиво произнес Рыжик, который уже испытывал приступы здорового голода. — Жаль, они не прислали нам свой потрясающий пирожок. Я бы его съел.
Салли встала и взлохматила ему волосы.
— Бедняга Рыжик! Я знала, ты ни за что не сможешь выдержать. Пойдем, вечер отличный. Давай прогуляемся в деревню и устроим пир в трактире. Мы скоро станет миллионерами, так что можем себе позволить.
Ранние рассказы
Перевод С. Кузнецова (Ссмита).
Редактор Н. Трауберг
СОСЕД СВЕРХУ
Когда стучали в дверь, Аннет Бруэм проходила три стадии. Сначала ей становилось чуть-чуть не по себе. Погруженная в сочинение нового вальса, она почти не замечала стука. На второй стадии ей казалось, будто кто-то погрузил в ее мозг раскаленные щипцы, чтобы отвратить ее мысли от музыки. Наконец, дрожа от гнева, она понимала, что это — личное оскорбление; какой-то невидимый дикарь невзлюбил ее игру и выразил свои взгляды каблуком.
Она выжала педаль и ударила по клавишам.
Сверху послышался знакомый стук.
Аннет встала. Лицо ее залил румянец, подбородок вздернулся. В глазах заблистал воинственный огонек. Она вышла на лестницу и отправилась на верхний этаж. Если бы у нее оказался случайный свидетель, он бы пожалел несчастного, который, не зная о кознях рока, победно стоит за дверью, куда вот-вот постучат.
— Входите! — выкрикнул довольно приятный и бодрый голос; но что такое голос, когда черна душа?
Аннет вошла. Комната оказалась обыкновенной мастерской художника почти без мебели и совсем без ковра. Посередине стоял мольберт, из-за мольберта выглядывали мужские ноги. Над мольбертом клубами подымался никотиновый дым.
— Прошу прощения, — начала Аннет.
— Натурщиц мне пока не надо, — ответил Дикарь.-. Оставьте карточку на столике.
— Я не натурщица, — холодно заметила Аннет. — Я просто зашла…
На этот раз Дикарь, наконец, выглянул из-за укрытия и вынув изо рта трубку, швырнул откуда-то стул.
— Прошу прощения, — сказал он. — Присаживайтесь. Как беспечна природа, распределяя свои дары! Мало того что у подлого невежы — приятный голос, он еще и с виду привлекателен! Сейчас он немного растрепан, волосы стоят дыбом, но в остальном он вполне мил. Даже во гневе Аннет не утратила справедливости.
— Я думал, это еще одна натурщица, — пояснил он. — Как только я здесь поселился, от них никакого отбою нет, приходят по десять штук в час. Сначала я не возражал, но, примерно после восемнадцатого порождения солнечной Италии, они стали действовать мне на нервы.
Аннет терпеливо ждала, пока он закончит.
— Мне очень жаль, — сказала она с интонацией «сейчас-ты-у-меня-получишь», — что моя игра беспокоит вас.
Казалось бы, только эскимос в шкурах и теплом белье выдержит такую манеру; но Дикарь и не поежился.
— Мне очень жаль, — повторила Аннет, намного ниже нуля, — что я вас побеспокоила. Я живу этажом ниже, и слышала, как вы стучали.
— Ну что вы! — дружелюбно запротестовал молодой человек. — Мне ваша музыка очень нравится!
— Тогда зачем стучать? — отозвалась Аннет, поворачиваясь к выходу. — Пожалейте, хотя бы, мою штукатурку, — сказала она через плечо. — Надеюсь, вы не обиделись. Всего хорошего.
— Нет! Постойте!
Она остановилась. Он смотрел на нее и приветливо улыбался. С большой неохотой она признала, что у него приятная улыбка. Его спокойствие все больше действовало ей на нервы. Он давно должен был лежать во прахе у ее ног.
— Понимаете, — начал он, — я люблю музыку, но то, что вы играли, — не мелодия. Одно и то же, одно и то же, как будто пластинку заело.
— Я пыталась закончить фразу, — важно, но уже не так холодно, отвечала Аннет, поневоле оттаивая. Было в этом растрепанном человеке что-то очень привлекательное.
— Фразу?
— Да. Музыкальную. Для моего вальса. Я пишу вальс.
На лице его отобразилось настолько непосредственное, почти детское восхищение, что последний остававшийся лед незаметно растаял, и Аннет ясно поняла, что этот возмутитель спокойствия ей положительно нравится.
— Вы пишете музыку? — потрясенно спросил он.
— Я написала одну-две песенки.
— Наверное, это просто здорово, — что-то творить… ну, писать музыку.
— Вы ведь тоже творите? Пишете картины. Молодой человек бодро покачал головой.
— Из меня бы вышел неплохой маляр, — заметил он, — Мне нужна площадь, обычное полотно меня стесняет.
Казалось, он не был этим огорчен, скорее, находил это забавным.
— Позвольте мне взглянуть. Она подошла к мольберту.
— Я бы вам не советовал, — предупредил он, — А вы не боитесь? Не пожалеете? Что ж, если вам этого действительно хочется…
На взгляд искушенного критика картина и впрямь могла показаться грубоватой. На ней был изображен темноглазый мальчик с большой черной кошкой. Статистика утверждает, что в сутках нет такого момента, когда где-нибудь на земном шаре начинающий художник не рисует детей с кошками.
— Я назвал это «Мальчик с кошкой», — сказал молодой человек. — Довольно точно, а? Сразу поймешь, что к чему. Вот это, например, — он предупредительно указал трубкой на край картины, — кошка.
Аннет принадлежала к той немалой группе людей, которым нравится или не нравится картина в зависимости от того, что на ней изображено. Детей и кошек она любила. К тому же он так хорошо отозвался о ее музыке.
— Я думаю, она просто замечательная, — сказала гостья. Лицо молодого человека отразило скорее удивление, чем радость.
— Правда? — воскликнул он. — Тогда я умру счастливым!
Конечно, если вы мне позволите спуститься к вам и послушать ваши песни.
— А вы будете стучать в пол!
— Я больше никогда в своей жизни ни разу не стукну ни по единому полу, — пообещал бывший дикарь. — И вообще, я ненавижу, когда кто-нибудь стучит по полу. Никогда не понимал таких людей.
В Чэлси дружба зреет быстро. За час с четвертью Аннет узнала, что молодого человека зовут Алан Беверли (за что она, скорей, пожалела его), что у него есть небольшие деньги, так что он не зависит от работы, и очень этому рад. С самого начала их беседы он ей все больше нравился. Он оказался совсем не похожим на художника-неудачника. В отличие от Реджинальда Селлерса, который жил в том же доме и иногда заходил к ней выпить кофе и выплеснуть эмоции, он не приписывал свои неудачи непроходимой тупости и подлости публики. Она настолько привыкла к высказываниям Селлерса о филистерах и горьком уделе гения, что была нимало удивлена, услышав в ответ на свою сочувственную реплику, что, если речь идет о нем, Алане, публика проявляет здравый смысл. Если бы он отчаянно хотел завоевать ее уважение, он не смог бы придумать лучшей фразы. Она терпеливо выслушивала обиженных гениев, поощряя их на дальнейшие рассказы, но ей очень хотелось запустить в них чем-нибудь тяжелым. Аннет не сочувствовала нытикам. Она была бойцом, и ей не нравилось, когда опускают руки под ударами судьбы. Нередко, возвращаясь с очередного обхода издателей, она была готова разрыдаться в подушку, но на публике гордость велела ей быть веселой и приветливой.
В тот день она впервые поделилась своими тревогами. Этот молодой человек со смешной прической располагал к доверию. Она рассказала ему, как трудно сейчас издать хорошую песню, если за это не заплатишь.
— Но те три песни, которые вы играли, — спросил Беверли, — они же изданы?
— Да, всего три.
— А как их раскупают?
— Очень плохо. Понимаете, песни не покупают, пока их не споет какая-нибудь знаменитость. А те иногда обещают, но обещаний не сдерживают. На них нельзя рассчитывать.
— Назовите их имена, — сказал Беверли, — завтра же всех перестреляю. Неужели ничего не придумать?
— Ждать, что ж еще!
— Я бы хотел, — сказал он, — чтобы вы, как только затоскуете, приходили сразу ко мне и изливали всю горечь. Не держите ее в себе, это вредно. Или позвольте мне спускаться к вам. Просто постучите по потолку.
Она засмеялась.
— Не смейтесь вы! — попросил Беверли. — Это нечестно. Вы не знаете, как чувствительны бывшие обстукиватели полов. Либо вы поднимитесь, либо я спущусь, хорошо? Обычно, чтобы разогнать хандру, мне бывает достаточно выйти на улицу и пристукнуть полицейского, но вам это не подойдет. Так что ничего не остается, как постучать по потолку, и я мигом сбегу к вам.