Таким образом, Мария вынуждена была довольствоваться своим положением пленницы, а королева, ни на секунду не выпуская из вида свою дорогую сестру, тем не менее была полна решимости показать людям, что королевы неподвластны людскому суду, несмотря на выдвинутые против них обвинения.
Это было необходимо также и потому, что Эми Робсарт имела неспокойную привычку время от времени напоминать о себе. Людям нельзя позволять делать нежелательные сравнения.
В это время случилось так, что трещина в отношениях с Испанией расширилась настолько, что ее уже нельзя было не замечать.
Для Англии королева была символом. Собрав вокруг себя красивых мужественных людей, она являла собой прекрасную мечту, была их госпожой, которой они все хотели услужить, потому что были влюблены в свой идеал. Но еще она была их матерью, и их благосостояние составляло самую большую заботу всей ее жизни. Она была нежной Женщиной и, как все, смертной, но, будучи помазанницей Божьей, становилась неуязвимой и неприступной. Она хотела, чтобы ее люди оказались смелыми, чтобы они ради нее шли на приключения и совершали подвиги, таких она награждала улыбками и осыпала своими милостями.
Она была владычицей их дум, и они должны хранить ей верность. Им следует постоянно искать, чем бы ее порадовать, предназначенные ей слова и мысли должны стать словами и мыслями влюбленных в нее людей. Они все должны любить ее, для них она должна быть идеальной женщиной. Но им никогда не следует забывать, что для них всех она является госпожой. И в то время как для ее красивых и галантных придворных, для ее советников и солдат она была царственной госпожой и возлюбленной женщиной, они никогда не должны забыть, что для своего народа она была Матерью — принимающей всех под свое крыло Матерью, — ее помыслы и вся ее энергия направлены на благо ее народа.
Она желала, чтобы Англия стала счастливым домом для ее народа — процветающим домом, — а так как, по ее убеждению, ни один дом нельзя считать счастливым и процветающим, если в нем не будет царить мир, то она питала отвращение к войне.
Елизавета часто говорила своим министрам, упрекая их в том, что они толкают ее предпринять против другой державы какие-либо действия, которые она не одобряла: «Мой отец растратил огромные богатства на войну. Я изучала историю разных стран, но ни разу не замечала, чтобы кому-нибудь война приносила хорошие плоды. Она всегда несла с собой бедность, голод, боль и горе, но никак не добро. Я не король, чтобы добиваться побед на поле брани. Меня это не привлекает. Я — королева, мать моего народа, и я хочу, чтобы он был счастлив в своем доме. Я знаю, что такое счастье им могут принести удачная торговля, хорошие урожаи. Мой народ станет меньше меня любить, если я обложу этих людей непомерными налогами, которые они станут платить для войн, как делали до меня другие. А я такая мать, которая хочет сохранить любовь своих детей».
Королева настолько ненавидела саму мысль о войне, что сердилась от одного только упоминания о ней, и частенько во время заседаний Совета она давала советнику пощечину или снимала свою туфлю и швыряла в него, потому что ей казалось, будто он подстрекает своих сотоварищей к проведению слишком воинственной политики.
Тем не менее, она мечтала, чтобы Англия стала великой. Англия уже начала осознавать себя владычицей морей. Джон Хокинс положил начало торговле рабами, которая для Англии обернулась выгодным делом, он отправлял на плантации Центральной Америки и Вест-Индии суда с невольниками из Западной Африки. Его младший двоюродный брат Френсис Дрейк присоединился к Хокинсу. Двое этих бесстрашных моряков из западных графств то и дело вступали в яростные схватки с испанцами в открытом море и возле берегов Мексики и Перу. Мартин Фробишер задался вопросом, почему моря и новые земли нужно отдавать на откуп Испании и Португалии. Разве англичане не такие же отважные, как испанцы! Даже если английским кораблям не хватало изящества испанских галеонов, то храбрость английских моряков окупала это с лихвой. Более того, разве они не служат королеве, которой хотели бы продемонстрировать свой успех!
Она одобряла их, но только молча. Она была госпожой, перед которой они могли ходить гоголем, у ног которой они обязаны сложить свои сокровища. Но им следует зарубить себе на носу, что они не должны причинять вреда ее родственникам. Если эти искатели приключений в открытом море рассматривали испанцев как своих кровных врагов, если они надели на себя личину пиратов и грабили добро, ранее награбленное испанцами, это хорошо и чудесно, но ее родственники должны оставаться в безопасности. Она не ввяжется в войну ради пиратов. То, что они делают, — это их личное дело. Они должны сами добывать себе средства, она не станет облагать их налогами для пополнения своей казны. Пусть они докажут, что они настоящие мужчины, мужчины, которые верят в удачу, и она еще больше станет их за это любить.
Таким образом, она негласно поощряла этих искателей приключений. Испания же взирала на них с холодным бешенством. Ну что можно поделать с этой женщиной?! Она жила по своим собственным законам. Когда ей было выгодно, она пользовалась женской логикой.
За эти годы любовь народа к Елизавете еще больше возросла. Они принимали ее такой, какой она сама себя считала — чем-то большим, чем просто человеческое существо. Но она все равно постоянно показывала им, как она человечна, постоянно отбрасывала формальности, которые, как она говорила, были созданы для королевы, а не королева для них. Она придумала уменьшительные имена для тех, кто ей служил. Первыми, конечно же, шли ее любимые Глаза, а теперь и другой молодой человек, Кристофер Хэттон, стал пользоваться ее благосклонностью. Красивый, обаятельный, способный произносить цветистые речи, он оказался еще и самым хорошим танцором, какого ей когда-либо приходилось встречать. Она прозвала его своими Веками. Тогда как Сесил стал ее Умом.
После высылки из Мадрида ее посла доктора Манна возросло напряжение в отношениях с Испанией. Елизавета сдержалась. Она сказала, что королева так просто не забудет оскорбление со стороны Испании. И добавила, что Филипп никогда ей не простит того, что она отказалась выйти за него замуж, и именно поэтому он прислал этого одиозного Де Спеса, заменившего на посту посла своего очаровательного предшественника. Де Спес не говорил ей комплиментов, не льстил ей, и она сильно его невзлюбила, она пребывала в уверенности, что он собирается очернить ее в глазах своего хозяина.
А вскоре поступило сообщение, что на четыре испанских корабля, идущих во Фландрию, напали французские пираты и заставили их укрыться в Саутгемптоне, Фалмуте и Плимуте.
Когда Сесил и Роберт принесли ей эти вести, Елизавета расплылась в довольной улыбке.
— А что у этих кораблей в трюмах? — спросила она.
— Золотые и серебряные слитки, — сказал Сесил. — Их направили генуэзские купцы в качестве займа для Альбы во Фландрии.
— А ваше величество прекрасно знает, кому предназначаются эти деньги, — вставил Роберт.
— Знаю. Чтобы заплатить солдатам, благодаря которым он остается на этой несчастной земле и мучает ее народ.
— Боюсь, что это так, ваше величество, — сказал Сесил.
— Мне очень грустно даже подумать об этих бедных душах, — ответила она, — оставленных на милость Альбы и его инквизиции.
— Многие из тех, кому удалось убежать, нашли пристанище на нашей земле, — напомнил ей Роберт. — Они будут до конца своих дней благословлять ваше величество.
— Бедные люди! Бедные люди! И эти слитки предназначены для оплаты солдат… солдат, которые служат таким тиранам. Что вы думаете, мои дорогие Глаза? Что думаете вы, сэр Ум, по поводу того, что предпримет его всекатолическое величество, если слитки никогда не попадут в руки этому тирану герцогу?
— Он скажет о вашем величестве такие слова, которые я не осмелюсь и вымолвить, — ответил Роберт.
— Я спросила, не что он скажет, Роберт. Я спросила, что он предпримет.
Сесил ответил:
— У него связаны руки. Он ничего не сможет сделать. Он не распоряжается своими силами. Ему нужно держать под контролем слишком большую территорию. Если слитки не достанутся Альбе, вполне вероятно, что его солдаты взбунтуются.
Она весело рассмеялась, и ее глаза заблестели.
— В таком случае, милорды, слитки не должны достаться Альбе. Разве французские пираты не предприняли попытку напасть на суда в моих портах? Пусть слитки отправятся в Лондон на хранение. Ведь это частная собственность, не так ли? Это частная собственность генуэзских купцов. С моей точки зрения, они не больше принадлежат его всекатолическому величеству, чем мне. Мы можем воспользоваться займом, разве не так? И вот он здесь, у самого нашего порога.
Сесил не проронил ни слова. Роберт ликовал.
— Черт побери! — воскликнул он, пользуясь одним из ее богохульств. — Почему бы нам не разрушить католическое господство? Почему бы вашему величеству не стать главой протестантского мира?
— Это говорит солдат, — произнесла она, резко шлепнув его по щеке. — И пусть разразится война, чтобы милорд Лестер смог отличиться и овеять славой свое имя! Нет, Роберт, все хорошее достигается мирным путем. Разве не так, господин Сесил?
— В данном случае, мадам, конфискация слитков будет достаточно дерзким поступком.
— Какие ответные меры могут быть предприняты нашим милым святошей в его Эскориале [Эль Эскориаль — резиденция испанских королей под Мадридом.]?
— По моему мнению, он не в состоянии сделать слишком много. Но нельзя забывать о торговле шерстью, ведь, как хорошо известно вашему величеству, нашими основными покупателями являются Нидерланды. Альба сможет арестовать там товары наших купцов.
— В таком случае, мы сможем арестовать товары Нидерландов в Англии, и мне кажется, что их здесь значительно больше. Вспомните те состояния, которые сколотили голландцы в нашей стране. Да если мы арестуем их товары и собственность у нас, они поднимут такой шум, что испанцы окажутся вынужденными уладить это дело мирным путем. Нет, милорды, это не принесет вреда. Мы примем слитки в качестве предназначенного нам займа, и это научит испанцев проявлять больше уважения к англичанам в открытом море. Эти испанские гранды дурно обошлись в Мексике с Хокинсом. Разве я могу допустить, чтобы с моими подданными обращались подобным образом?
— Но ведь и Хокинс не остался в долгу, ваше величество, — вставил Роберт.
— Не остался в долгу? Нет, более того, он действовал так, как я и ожидала от настоящего англичанина.
Она казалась такой довольной, что Роберт осмелился продемонстрировать ревность по отношению к новоиспеченному фавориту.
— Что касается этого Хэттона, — сказал он, когда Сесил оставил их вдвоем, — ваше величество не может по-настоящему испытывать удовольствие от его общества, как это может показаться с первого взгляда.
— Но это на самом деле так, Роберт. Я говорю, что мои Веки так же нужны мне, как и мои Глаза, или почти так же.
— Как вы можете так говорить? — страстно спросил он.
— Потому что это правда, мои дорогие Глаза.
— Ваше величество ищет предлога, чтобы помучить меня.
— А зачем это мне нужно?
— Потому что я так долго любил вас, и вам уже начинает надоедать такая продолжительная преданность.
— Боже мой! — воскликнула она. — Мне никогда не надоест ничья верность. По моему мнению, это самая привлекательная черта.
— Значит, ваше величество сомневается в моей?
— Не сомневаюсь, дорогой Робин. И ты не сомневайся в моей верности тебе.
Он поцеловал ее руку, спрашивая себя, не стоит ли заговорить с ней о браке, но теперь он начал проявлять больше осторожности, чем во времена, предшествовавшие короткому промежутку немилости. Заметив морщинку, пролегшую между его бровями, она улыбнулась и подумала: «Милый Робин, ты стареешь. Ты утрачиваешь свою былую красоту».
В некогда черных волосах появились белые пряди, кожа под глазами стала слегка морщинистой, чуть-чуть искривился чудесный овал подбородка. Она почувствовала прилив нежности. Конечно, она ему этого не скажет, но сейчас она любила его не меньше, чем в то время, когда реально представляла Роберта в качестве своего мужа. Если ее чувства и стали более уравновешенными, от этого она не стала любить его меньше.
Она все еще оставалась кокеткой, но уже ясно давала понять, чего хочет в действительности. Она навсегда останется молодой, если даже Лэною и не удастся изобрести свой эликсир. Все красивые мужчины независимо от их возраста должны быть влюблены в нее. Это было частью их долга, который она требовала от них как их королева.
Она собиралась заставить Роберта слегка приревновать ее к Хэттону, этому жадному человеку, который осмелел настолько, что попросил часть сада епископа Айльского. Хэттон получил свой сад — двадцать акров плодородной земли между Холборн-Хиллом и Айн-Плейс, — хотя епископ Кокс почти что на коленях умолял ее не делать этого.
— Роберт, мне сдается, — сказала она, — что ты больше, чем мои Глаза. Я читаю твои мысли. Я отдала Хэттону сад. Но вспомни, мой милый друг, что я отдала тебе. И я не сомневаюсь в том, что, прежде чем мы покинем этот мир, я дам тебе еще больше. И что я прошу взамен? Твою любовь, твою преданность королеве и верность Елизавете.
— Они — твои, моя любимая.
Она улыбнулась ему, и, хотя ее улыбка была нежной, в ней крылось предупреждение. Она слышала, что две сестры, которые состояли при дворе, были страстно в него влюблены и что по этому поводу у них постоянно происходили стычки. Это были леди Шеффилд и Френсис Ховард. Должно быть, он прекрасно помнил, какое страдание ему принесла ссылка, вызванная его флиртом с Летицией Ноллис, потому что Елизавета не слышала, чтобы он дал той или другой сестре хоть малейшую надежду.
Королева злобно подумала, что он поступит мудро, если и в будущем будет так же себя вести. Она не вынесет, если ее фавориты станут заключать браки, а если ее главный фаворит заведет себе любовный роман при дворе — этого она просто не переживет. Ей казалось, что жизни ее и Роберта были тесно переплетены, он всегда привлекал ее — сначала в детской, потом в Тауэре и наконец при дворе. Сейчас она знала: что бы ни случилось, она всегда будет любить его больше всех на свете. Подобные чувства она испытывала к Кэт Эшли. Она могла ссориться с ней и с Робертом, но все равно она будет любить их до конца своих дней. И в то время как Кэт являлась другом, Роберт был возлюбленным.
Он сделал еще одну попытку подискутировать, и ее это порадовало, потому что явилось признаком его ревности.
— Чем же вас так привлекает этот щеголь?
— Ладно, Роберт, не ревнуй к человеку только потому, что он моложе и у него более проворные ноги, чем у тебя. Ты видел, как он танцует?
— Танцует! — сказал Роберт. — Я приведу вашему величеству учителя танцев, который представит вашему взору более утонченное зрелище, чем господин Кристофер Хэттон.
— Вот еще! — ответила королева. — Я не стану на него смотреть. Он зарабатывает себе на хлеб танцами.
Она улыбнулась, видя, как он смешался. Ей доставляло удовольствие думать о своей любви к Роберту, о слитках, которые вскоре лягут в ее сундуки, о задетом самолюбии и раздражении этого бледного испанца, у которого оказался такой дурной вкус, что после того, как он попросил ее руки, он не прождал и пары месяцев, чтобы жениться на французской принцессе.
В замке, ставшем ее тюрьмой, Мария Шотландская услышала о растущем напряжении в отношениях между Испанией и Англией. Обладая бурным и взрывным темпераментом, она была твердо уверена, что это означает начало войны между двумя странами. Она не понимала характеров Филиппа и Елизаветы, а ведь ни он, ни она не были теми людьми, которые сломя голову бросятся в омут войны. К несчастью для нее, Мария была лишена подобного благоразумия. И теперь ее обуяли сумасбродные надежды. Если случится война и Испания победит, ее не только восстановят на троне, но дадут в придачу еще и Англию с тем, чтобы она непременно вернула страну в лоно католической веры, и она сделает это с превеликим удовольствием.