Правда, бывали моменты, когда она была уже почти готова сдаться этому обворожительному человеку, когда его вкрадчивые уловки почти что брали верх над ее здравым смыслом.
Его домогательства вызывали ее сопротивление, она начала сторониться его. Та легкомысленная девушка, которая развлекалась, отчаянно флиртуя с ним при жизни его жены, стала старше, стала мудрее. Да и как могла принцесса Елизавета принять предложение человека, который, как утверждали, отравил свою жену с целью жениться на ней?
Нет, смерть Екатерины стала первым наглядным уроком, душераздирающая смерть Томаса — вторым, и эта вторая смерть так сильно потрясла ее, что она никогда ее не забудет.
Как ясно его образ всплывал в ее памяти, будто бы он сейчас стоял возле ее кровати, улыбался ей горящими от страсти глазами, пытаясь, как он делал в Челси, стащить с нее покрывало.
Он переманил на свою сторону Кэт Эшли. Что же он сказал Кэт? Может, он просто смотрел на нее так, как умел делать только он? Может, он обещал отблагодарить ее в тот день, когда принцесса Елизавета станет его женой? Очень скоро Кэт стала его рабыней, подобно множеству женщин из окружения принцессы. Кэт начала замечать, что карты благоволят к нему… милая глупенькая Кэт! В ушах Елизаветы и сейчас звучал ее голос, звенящий от возбуждения. «Вам, моя дорогая, выпал счастливый брак, самый чудесный брак в вашей жизни. А сейчас давайте-ка посмотрим, кто этот марьяжный король! У него золотистая борода и он красив… да как красив! Кажется, он связан с морем…» Тогда Елизавета разразилась бурным смехом, назвала Кэт мошенницей и спросила, чем заплатил ей адмирал, чтобы она сказала это. Отбросив карты, они стали болтать и смеяться, подшучивая над адмиралом и его мечтами о женитьбе. Разве когда-нибудь она серьезно относилась к этой мысли? В то время ее мечты уже были о другом. Больной брат Эдуард, не очень молодая и к тому же болезненная сестра Мария и затем… она сама.
Была ли она рада тому, что церковный собор не дал согласия на ее брак с адмиралом? Когда ее спросили, собирается ли она выйти за него замуж, то она дала характерный для себя уклончивый ответ: «Когда придет время, и церковный совет даст свое согласие, тогда я поступлю так, как мне повелит Бог.
А может, со временем она все же вышла бы за Томаса? В те времена он мог так искусно льстить, мог так страстно умолять.
Милый Томас! Он всегда слишком много говорил. Его обаяние и красота придавали ему такую огромную силу, а ведь сила — страшнейшее одурманивающее средство, оно ударило ему в голову, оно успокоило страх, оно сыграло злую шутку с его зрением, сделав его в своих глазах вдвое больше, чем он был в действительности. Томас хвалился, что у него под рукой десять тысяч человек, готовых ему служить, что он уговорил хозяина монетного двора в Бристоле отлить большое количество монет. И ими можно воспользоваться для своих целей, что он женится на Елизавете и тогда… они увидят то, что должны были увидеть.
И поэтому Томаса заточили в Тауэр по обвинению в государственной измене.
Какое же это было страшное время, когда Кэт Эшли и придворного казначея Пэрри тоже заключили в Тауэр, а ее саму держали в качестве пленницы в Хэтфилде с часовыми у ее двери в коридоре, не позволяя ей даже выйти на свежий воздух без охраны! Как она опасалась, что Кэт и Пэрри все расскажут в лапах своих следователей! Разве могла она надеяться на то, что такая сплетница, как ее дорогая Кэт, или Пэрри станут молчать? Они оба прирожденные болтуны — он и она.
Разве могла она их винить? Нет, не могла. Более того, она страстно ждала того дня, когда ее несравненная Кэт воротится к ней назад.
Вскоре вся страна принялась сплетничать. И получались разные истории — каждый пустяк, каждая незначительная сценка раздувались, приукрашивались до такой степени, что невинный флирт становился оргией похоти.
От этих воспоминаний краска прилила к ее лицу, но и сейчас она начала смеяться. Ох, почему здесь рядом с ней не было Кэт? Сама она тоже любила сплетни. Сейчас она бы с удовольствием поговорила о Нортумберленде и о Джейн Грей, и о слабеньком Гилфорде Дадли, на чью голову, Елизавета в этом нисколько не сомневалась, Нортумберленд во что бы то ни стало постарается водрузить корону. Как здорово было бы во время этой «болезни» взять в руки карты и погадать на высокого темноволосого мужчину — на этот раз лорда Роберта Дадли, точно так же, как они раньше гадали на адмирала. И чтобы Кэт поджала губы, наклонила в сторону голову и принялась бормотать серьезным тоном, от которого Елизавета смеялась до колик: «Мне кажется, что я вижу красивого молодого человека. Он примерно ровесник вашей светлости… и он приходит из прошлого…»
Но как же глупо с ее стороны думать сейчас о Кэт, которую у нее отняли, и о Роберте Дадли, этом глупом мальчишке, женившемся на деревенской девке!
Но все же… как приятно! Ей было необходимо думать о приятных и легкомысленных вещах, когда в любой момент жизнь могла стать невыносимо трудной и смертельно опасной.
Но мысли уже вернули ее в самый тяжелый момент ее жизни, когда к ней пришли с вестью, что Томас мертв — ее красавец Томас. Ее окружали шпионы, она знала, что они наблюдают за ней, что каждое ее слово, каждый взгляд не останется без внимания, и о них будет доложено. Леди Тайрвит (как же она ненавидела эту женщину, присланную взамен Кэт!) не отводила от нее своих подлых глаз, следила постоянно, в надежде, что когда-нибудь Елизавета выдаст свои чувства, и та сообщит об этом своему господину протектору, этому лже-брату дорогого Томаса.
Она выслушала страшную весть спокойно. Да, она могла сейчас с гордостью вспомнить ту молоденькую Елизавету, которая ни взглядом, ни единым движением губ не выдала, что ее сердце буквально разрывалось на части.
— Ваша светлость, — сказала тогда эта шпионка Тайрвит. — Сегодня адмирал сложил свою голову на плахе. — И стала ждать реакции на свои слова.
Елизавета посмотрела на эту женщину ничего не выражающим взглядом. Но она знала, что должна что-то сказать. Нельзя позволить леди Тайрвит донести, что она от горя потеряла дар речи.
— Сегодня, — промолвила она, — умер человек очень большого ума и очень малого рассудка.
И тогда стали говорить, что она либо совсем бесчувственная, либо блестящая актриса. Она и была великой актрисой. Такова истина, ибо она, без сомнения, любила Томаса.
А разве она не играла все это время? Разве ей не было необходимо играть свою роль и притворяться простушкой после смерти Томаса? Она тихо жила в Хэтфилде, целиком отдаваясь наукам, чтению Цицерона и Тита Ливия, изучению Ветхого Завета, декламации трагедий Софокла, совершенствованию итальянского и французского языков. Она одевалась очень просто, не завивала волос — и это все она, которая любила изысканные наряды, любила, чтобы ее рыжие волосы были накручены и взбиты, а она сама утопала в роскошном бархате и сверкала драгоценностями. Но она оказалась достаточно умна для того, чтобы понять необходимость иным поведением заставить забыть свою прежнюю репутацию, подмоченную скандалом с Сеймуром, и что находиться в тени — единственный способ сохранить себе жизнь в это смутное время.
Ее друзья подробно информировали ее о состоянии дел при дворе, так что в Хэтфилде и в Вудстоке она была в курсе стремительного восхождения герцога Нортумберлендского, часто размышляя о лихом лорде Роберте, который, если бы не женился сдуру на деревенской девушке, мог бы завладеть в этой стране большей властью, чем она, бедная принцесса, вынужденная затаиться, словно уж под корягой, из-за страха привлечь каким-нибудь неосторожным движением внимание своих врагов.
Она следила за поединком между Эдуардом Сеймуром, герцогом Сомерсетским, которому она никогда не сможет простить то, что он сделал с Томасом, и Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендским, который был отцом того молодого человека, интересовавшего ее после смерти Томаса так сильно, как не интересовал никто другой.
А сейчас Сомерсет уже мертв. То, что он сделал с Томасом, другие сделали с ним. Да, оказывается, страшно думать о человеческих головах, которые падают с такой легкостью.
Ей просто необходима Кэт Эшли, чтобы посмеяться, чтобы успокоить себя и плюнуть на все невзгоды, ведь когда наступит час испытаний, она должна хладнокровно встретить их.
Но что же остается ей сейчас делать, кроме как валяться в постели… и ждать?
Ожидание закончилось гораздо быстрее, чем она предполагала.
Верные друзья сообщили новость. Колесо фортуны снова повернулось. Королевой Англии провозглашена Мария. И для Елизаветы пришло время излечиться от недуга.
Она произвела это без лишнего шума и перво-наперво написала королеве письмо с поздравлением и выражением своего восторга по поводу вступления на престол своей сестры. На это послание был получен ответ — приказ присоединиться к Марии в Уанстеде, с тем чтобы вместе торжественно въехать в столицу.
Елизавета тщательно готовилась к путешествию. Как всегда, она была возбуждена от перспективы пышной процессии и возврата ко двору. Снова и снова она предупреждала себя о грозящей ей опасности. Вернувшийся к ней на службу господин Пэрри также предупреждал ее. Он лицемерно льстил ей, но лесть являлась тою роскошью, без которой она не могла существовать.
— Ваша светлость должны позаботиться о том, чтобы скрыть свою красоту. Королеве не понравится, если кто-то затмит ее.
— Чепуха, господин Пэрри! — оборвала она его. — Как могу я в моем простом одеянии затмить королевский бархат и блестящие драгоценности?
— Глаза вашей светлости сверкают ярче, чем драгоценности. Ваша кожа нежнее атласа.
Она встряхнула своими рыжими волосами, привлекая к себе его внимание, и его рот растянулся в льстивой улыбке, которую он и не пытался скрыть от нее.
— У вашей светлости более красивая золотая корона, чем та, которую когда-либо водружали на королевские головы.
— Довольно, болтун! — воскликнула она. — Я рада, что в этом году мы купили слугам новые ливреи, господин Пэрри. Я не жалею о тех сорока шиллингах, которые заплатила за их новые бархатные кафтаны.
— Ваша светлость правы, и мы будем являть пышное зрелище. Но я умоляю принять мое предостережение: не затмевайте королеву.
С притворной скромностью она стала размышлять. Она должна облачиться в белое платье, она должна будет стыдливо опустить глаза, если приветствия в ее адрес окажутся слишком громкими. Она должна будет надеть на пальцы всего несколько колец, ведь большое их количество скроет их тонкое изящество, она должна будет держать руки таким образом, чтобы толпы людей увидели их и восхитились их молочной белизной, и она должна будет улыбаться толпе — не снисходительно, но по-дружески, что никогда не подводило, когда требовалось заставить их приветствовать себя.
Нет, она не затмит королеву пышностью одежд или драгоценностей, но только обаянием юности и тонким намеком людям, что она с ними заодно, что она любит их и надеется когда-нибудь стать их королевой.
И вот, сопровождаемая тысячной свитой — некоторые были лордами и леди самого высокого ранга — Елизавета въехала в Лондон. Не добрым ли предзнаменованием явилось то, что она должна была проехать через Сити по пути в Уанстед и таким образом попасть туда раньше своей сестры?
Жители Лондона вышли на улицы, чтобы приветствовать ее, как обычно приветствовали принцессу Елизавету. При виде ее у них перехватило дыхание. Она казалась такой скромной в своем белом балахоне, такой молодой, в ней люди чуяли королевскую кровь ее отца и жизненную силу ее матери. Она расточала улыбки и кланялась и была явно благодарна дорогим горожанам за оказанное гостеприимство, она была так тронута, когда увидела в их глазах слезы. Рядом скакали ее слуги в зеленых одеждах: кто в бархате, кто в атласе, а кто-то и в простом сукне — согласно табели о занимаемом в ее доме положении.
По Олдгейт она проехала в Уанстед, где дождалась прибытия королевы.
Мария выразила удовольствие от возможности встретиться с сестрой.
«Как старо она выглядит!» — подумала Елизавета.
Марии не было еще и сорока, но она выглядела гораздо старшие. И ни пурпурный бархат, ни драгоценности не могли с этим ничего поделать. Она много страдала, и это наложило на нее свой отпечаток.
— Поправилась ли моя дорогая сестра от своей недавней болезни? — спросился Мария.
— Мое нижайшее благодарение вашему всемилостивейшему величеству. Я вполне поправилась, но если бы этого не произошло до настоящего момента, то я бы не замедлила сейчас явиться, чтобы увидеть ваше величество в полном здравии и узнать, что все ваши враги повержены, а вы благополучно восседаете на троне.
— Мы пока еще не можем сказать, что благополучно, — жестко ответила Мария. — Но мы надеемся, что у нас найдутся хорошие друзья.
— И среди них нет никого более готового услужить вам, чем ваша нижайшая сестра.
— Мне радостно слышать это, — сказала Мария и обняла Елизавету.
Они бок о бок поехали в сторону Лондона — две дочери Генриха VIII, чьи матери были такими непримиримыми врагами, и в тот день королева думала о том, какое это счастье иметь рядом с собой преданную сестру. Она жалела Елизавету, когда после смерти Анны Болейн никому не нужная и всеми забытая девочка впала в немилость до такой степени, что ее опекунам стоило большого труда одевать и кормить ее. О той Елизавете рассказывали жестокие вещи — намного худшие, чем о самой Марии. Их обеих называли незаконнорожденными, но Елизавета подвергалась большему унижению, так как некоторые утверждали, что принцесса явилась плодом кровосмесительного союза между Анной Болейн и братом Анны лордом Рошифором.
Мария надеялась, что теперь Елизавета будет вести себя подобающим образом и что они смогут отныне сосуществовать вполне по-дружески.
Елизавета скромно держалась чуть позади королевы, лишь изредка украдкой бросая на нее взгляды, расточая направо и налево свои улыбки и низко склоняя голову, когда приветствия в честь принцессы Елизаветы становились слишком уж громкими. В ее голове тем временем проносились тревожные мысли: «Что же дальше? Она выйдет замуж, и если родит ребенка, то каковы мои шансы на корону… Но… как же все-таки плохо она выглядит! Достаточно ли она здорова, чтобы родить ребенка? И если она нездорова… когда она умрет?»
Сити готовился чествовать королеву, которой оказал свою поддержку. Когда совсем недавно Джейн Грей направлялась вниз по реке к Тауэру, где ее ждала корона, люди угрюмо молчали, и только немногие приветствовали королеву Джейн. Сити ее не хотел. Она была молода, красива и благородна, но справедливость есть справедливость, закон есть закон, и Англия не приняла никого, кроме Марии.
В окнах домов реяли полоски разноцветной блестящей материи. На старых воротах Сити, когда под ними проходила королева, принаряженные мальчики и девочки из приюта для бедных пели здравицу в ее честь. Улицы были очищены и посыпаны гравием, а члены городских гильдий вышли в полном своем облачении, чтобы сказать Марии: «Добро пожаловать в Лондон!» Вдоль по реке на каждом суденышке развевалось знамя или вымпел, а на некоторых находились музыканты, игравшие веселые мелодии и распевавшие победные гимны, радуясь встрече со своей законной королевой и выражая ей свою верность. Процессия проследовала по Лиденхолл и Майнорис в направлении лондонского Тауэра. Королеву приветствовал лорд-мэр, а позади него стоял граф Арундельский, державший в руках королевский меч, предназначенный для торжественных церемоний. Королеву окружали облаченные в бархатное платье приближенные, а рядом ехала ее сестра Елизавета.
Чтобы продемонстрировать безграничное доверие, которое она питала по отношению к самому великому городу, Мария оставила своих гвардейцев у Олдгейт и воспользовалась стражей, предоставленной Сити. Сейчас она следовала за нею и придворными дамами, и каждый страж держал в руках лук и копье.
Сэр Томас Чени, смотритель Пяти портов, приветствовал королеву в Тауэре. Елизавета содрогнулась от ужаса, когда прошла через ворота и увидела башни крепости: Девлин, Белл и Боучемп. Она вспомнила, что в Боучемпе под стражей находится красивый молодой человек, о котором она время от времени думала и который, безо всякого сомнения, последует на плаху вслед за своим отцом. Подобная мысль отрезвила девушку, незадолго до того упивавшуюся бурными приветствиями толпы. Она, конечно же, не должна забывать о людях благородных кровей, скрытых от всего мира за этими зловещими стенами. Особенно не должна забывать она о своей матери, которая пришла сюда через Трейторс-Гейт[Трейторс-Гейт — ворота предателей