Елизавета мысленно помолилась за нее, когда они проходили вблизи этих башен.
Процессия проследовала к церкви Святого Петра и там, где мать Елизаветы настиг удар шпагой, положивший конец ее веселой и полной приключений жизни, на зеленом газоне стояли на коленях государственные преступники, напрасно молившие о пощаде в течение двух последних царствований.
Среди них находились старый герцог Норфолкский, которого спасла своевременная смерть Генриха VIII, но который томился с тех пор в темнице, а также епископы Дэрхемский Катберт Танстол и Винчестерский Стивен Гардинер. Все трое являлись убежденными сторонниками католической веры и теперь ждали, что новая королева воздаст сторицею за их заслуги.
Вид епископа снова вернул Елизавету к мысли о своем непрочном положении. Стойкие католики, они наверняка отнесутся к ней с неприязнью, хотя бы по той простой причине, что королева не производила впечатления здоровой женщины и Елизавета поэтому являлась возможной наследницей. Можно было утверждать почти наверняка, что эти ревностные католики употребят всю свою власть, чтобы не дать Елизавете сесть на трон. Вот только на что они решатся ради этого?
Она представила себя на эшафоте и с ужасом подумала, что эти мрачные мысли вызваны духом ее матери, наверняка в этот летний день витавшим где-то поблизости от того места, где она рассталась с земной жизнью.
Но среди государственных преступников находился и тот, кто заставил Елизавету вернуться к приятным мыслям. Им был молодой и красивый Эдуард Куртенэ. Он вызывал огромный интерес не только незаурядной внешностью, но и необычностью своей судьбы.
Его матерью была Екатерина, дочь Эдуарда IV, и он, следовательно, приходился родственником королеве, ведь бабушка Марии, Елизавета Йоркская — сестра той Екатерины. Куртенэ находился в заключении в Тауэре с десятилетнего возраста, и с тех пор минуло уже четырнадцать лет. Его отца казнили по приказу Генриха VIII. Теперь же перед ним забрезжил луч надежды, так как Мария, по всей вероятности, никогда не даст согласия на длительное заключение такого верного католика.
Он изящно упал перед королевой на колени и устремил на нее взгляд своих красивых глаз и с такой очаровательной преданностью, что Мария была тронута.
— Поднимись, братец, — сказала она. — Ты больше не пленник. Тебе вернут твои земли. Твои страдания закончены.
На щеках королевы, пока она говорила это, выступил легкий румянец, и многие это заметили. Как и то, что и позже, когда Мария принимала заверения в преданности короне тех людей, которым она могла доверять, например, Норфолка или Гардинера, глаза ее по-прежнему искали прекрасное лицо молодого Куртенэ.
Находящаяся настороже Елизавета решила, что в тех слухах, которые начали возникать сразу же, как только стала известно, что Мария наденет корону, была изрядная доля правды. Представлялось естественным, что первейшей заботой королевы будет выйти замуж, и, если она — мудрая женщина, то вскоре порадует этим своих подданных. Народ Англии, безусловно, желал для своей королевы мужа-англичанина. Ну и прекрасно — вот вам молодой человек королевских кровей, красивый, мужественный, несомненно способный произвести наследника, которого все — за исключением Елизаветы и ее свиты — должны были хотеть.
Мария знала это, знал и Куртенэ. Теперь подошла очередь молодого человека приветствовать принцессу. Елизавета протянула ему руку и он взял ее. Голубые глаза принцессы смотрели свысока, но все же чуть-чуть кокетливо, они как будто посылали сигнал-призыв молодому человеку. «Ты не считаешь, что моя сестра стара? — казалось, говорили ее глаза. — На самом деле она намного старше тебя, мой друг, а я моложе. А что, если я стану королевой, чью руку и сердце у тебя есть шанс выиграть? Не правда ли, совсем другая и заманчивая перспектива? А?»
Куртенэ поднялся и встал перед Елизаветой. Разве он раздумывал хоть секунду? Разве улыбка, которую он подарил принцессе, не была чуть более сердечной, чуть более исполненной восхищения, чем следовало?
Королева проявила некоторое волнение.
«Будь осторожна», — это сам дух Анны Болейн предостерегал свою дочь. Но обычно осторожная и благоразумная Елизавета не могла устоять перед многообещающим восхищением своей особой. Для нее это была такая же необходимость, как воздух и вода, для нее это была сама жизнь.
Кто мог понять это лучше Анны Болейн? И потому она наверняка желала предостеречь дочь.
У Джейн Дадли, герцогини Нортумберлендской, сердце разрывалось на части. Она погрузилась в глубокий траур в уединении своего дома в Челси. Этот дом — единственное, что осталось у нее от всех ее богатств.
В течение нескольких коротких недель она потеряла большую часть того, что составляло смысл жизни. Ее муж Джон был мертв, разделив участь своего отца. Подобная жестокость потрясла герцогиню до глубины души, но все же этого следовало ожидать.
Какой смысл оплакивать Джона. Но сыновья? За исключением маленького Генриха, который был слишком мал для предъявления ему обвинения в государственной измене, они все содержались в Тауэре. Старшего, Джона, уже приговорили к смертной казни. Амброуз, Роберт и Гилфорд ждали решения суда.
Переходя из одной опустевшей комнаты в другую, она причитала: «Ох, Джон, почему ты не довольствовался жизнью в тишине и счастье? У нас было богатство, у нас был покой. Ты подверг наших любимых сыновей и дочерей опасности. Ты рисковал не только своей жизнью».
Она должна что-то предпринять. Но что она может сделать для спасения своих сыновей?
Словно скряга, она стала собирать по крупицам остатки ценных вещей, случайно уцелевших во время конфискации. Предложить все, что она имела, тому, кто мог бы помочь ей спасти сыновей, — вот в чем, по ее мнению, заключалась теперь единственная возможность.
Она не осмелится просить аудиенцию у королевы. Едва ли Мария простит тех, кто строил планы уничтожить ее. После того, как взяли Джона, Джейн тоже отправили в Тауэр. Хотя ее вскоре отпустили, все же нельзя было поручиться, что, если она теперь попытается встретиться с королевой, ее не засадят снова в тюрьму. Она не боялась неволи. Тяготы заключения ничего для нее не значили. Но как тогда она сможет выручить своих сыновей?
Во времена могущества ее мужа очень многие приходили к нему с просьбой о помощи, ему предлагали деньги и ценные вещи. Джон сколотил целое состояние в годы своего правления Англией. Теперь ей самой придется молить о помощи, как другие молили о ней у ее мужа. Она отдаст все, чем владеет. Ее не страшит нищета до конца дней, пусть только сыновья станут свободны.
Люди, когда-то пресмыкавшиеся перед нею и почитавшие за счастье, если она удостаивала их парой слов, теперь отвернулись от нее. И вовсе не по причине гордыни, презрения или злобы. Она понимала, что это страх; естественно, что они боялись. Безумием было бы проявление дружеских чувств к жене человека, участвовавшего в заговоре против королевы, женщине, чей сын женился на той, которую все сейчас называли королевой-самозванкой?
— Боже, помоги мне! — умоляла Джейн.
Она почти лишилась рассудка. Она ежедневно отправлялась на баркасе в сторону Тауэра и долго стояла там, в совершенном отчаянии, созерцая эти непроницаемые стены.
— Что же с вами со всеми станется? — бормотала она. — Мой Джон… Амброуз… мой бедный Гилфорд и мой веселый и красивый Робин!
Елизавета знала о бедственном положении безутешной герцогини и хотела бы помочь ей. Но ее собственное положение было слишком шатким, чтобы просить за других.
Подозрительный взгляд королевы повсюду преследовал ее. Гардинер и испанский посол Симон Ренар уже плели свои интриги. И не только они.
Французский посланник Ноэлль был не менее опасен, хотя и притворялся другом.
Он часто поджидал ее в саду, чтобы поговорить с глазу на глаз.
Однажды он сказал ей:
— Мой господин знает, что вы находитесь в опасном положении. Мой господин сочувствует вам и ищет способ помочь.
— Король Франции славится своей добротой, — ответила Елизавета.
— Я передам ему ваши слова. Полагаю, его обрадует ваш отзыв.
— Нет. Его не может интересовать мнение такого человека, как я.
— Ваша светлость ошибается. Король Франции ваш друг. Он может сделать многое, чтобы спасти вас от врагов. Он глубоко опечален, что вас называют незаконнорожденной. Так вот, он сделает все, что в его силах, чтобы восстановить вас в правах.
Она холодно на него взглянула.
— Не во власти его королевского величества объявить меня законной наследницей. Такое дело должно, несомненно, оставаться в ведении нашей государыни.
Она оставила его, зная, что он рассердился.
Она была слишком умна, чтобы попасться на удочку французов, предлагавших ей свою дружбу. Он мечтал заманить ее в ловушку, заставить ее выдать себя таким образом, чтобы это привело ее на эшафот.
Генрих II намеревался уничтожить ее, чтобы в том случае, если Мария умрет, не оставив наследника, расчистить поле для своей собственной невестки — Марии, королевы Шотландской.
Для Елизаветы не существовало друзей ни во Франции, ни в Испании, и никто никогда не заставит ее думать, что они там имеются.
Несмотря на то, что принцесса любила праздность двора, она стала все чаще испытывать ностальгию по мирному спокойствию деревенских домов. Может быть, еще и потому, что только вдали от интриг у нее оставалась надежда на спасение.
Гардинер настраивал против нее королеву, в особенности осуждая нежелание Елизаветы ходить к мессе. Но что могла поделать принцесса? Ведь она знала, что огромная армия протестантов смотрела на нее с надеждой. Если бы Елизавета беспрекословно приняла, как того желала Мария, католическую веру сестры, то в таком случае протестанты стали бы говорить: «Какая разница, кто из сестер на троне?» Да, в таком случае принцесса потеряет их поддержку, не приобретя поддержку католиков. Поэтому она должна избегать по возможности появления на мессе.
Но как долго сможет она продержаться? Гардинер неустанно твердил королеве, что Елизавету следует привести либо к католической вере, либо к плахе.
И однажды королева послала за сестрой.
Мария была холодна, и сердце у Елизаветы учащенно забилось, когда она склонилась перед королевой в поклоне.
Ах, оказаться бы сейчас в Хэтфилде или Вудстоке, где на нее внезапно нападал старый недуг и где она могла бы испросить милостивого позволения остаться на несколько дней для поправки здоровья перед тем, как предпринять тяжелейшее путешествие и предстать перед королевой. А здесь это слишком трудно.
— Нам стало известно нечто, что нас не может радовать, — сказала Мария.
Елизавета ответила с печалью в голосе:
— Я ясно вижу, что ваше величество испытывает ко мне совсем мало приятных чувств, но я не совершила ничего такого, что могло бы оскорбить вас, за исключением того, что касается религии. Ваше величество должно проявить терпение по отношению ко мне и простить мое невежество. Вспомните, в какой вере я была воспитана. Ваше величество должно понять, что меня приучили не принимать никакой другой веры.
— Вы достаточно зрелы, чтобы разглядеть истину.
— Ах, ваше величество, если бы у меня было время читать и учиться, если бы меня навещали ученые богословы…
Это прозвучало как мольба: «Дайте мне время!» Время всегда было ей другом.
Елизавета взглянула на бледное лицо своей сестры. Какой же нездоровой та выглядела, какой бледной и болезненной! Всего лишь несколько лет и тогда… трон и слава!
Эта мысль придала ей храбрости.
Мария хмурилась. Одно из самых заветных ее желаний заключалось в том, чтобы вернуть Англию назад в лоно Рима. А эта девчонка, будучи такой молодой и, следовательно, легкомысленной и кокетливой, могла сделать многое, чтобы помешать этим планам. Марии необходимо ослабить протестантов, а ничто так не способствовало бы этому, как известие о том, что тот, в ком они видят своего лидера, уже сдался!
В Англии существовали три религиозных направления. Во-первых, англиканские католики, последователи религии, провозглашенной Генрихом VIII, в основном такой же, как традиционная вера, за исключением того, что главой церкви является сам монарх, а не папа. Затем протестанты, чья церковь считалась официальной со времени владычества протестанта Эдуарда VI. И, наконец, приверженцы традиционной веры, считавшей главой церкви папу римского. Последние в глазах королевы являлись истинными верующими, и эту веру она желала распространить на все свое королевство.
Но ответ Елизаветы не расстроил Марию окончательно. Она предпочла его безусловному отказу, который означал бы заточение принцессы в Тауэр.
— Я пришлю к тебе богословов, чтобы они открыли тебе истину, — сказала королева.
— Ваше величество так добры, что я позволю себе еще одну просьбу.
— Какую же?
— Мне будет легче обучаться в сельской местности, вдали от двора. Я осознаю, что слишком далеко зашла в познании новой веры и мне потребуется глубокое погружение…
— Ты не покинешь двора, — отрезала Мария, как будто почувствовала, что ее сестра пытается прибегнуть к помощи времени, всегда помогавшего ей выпутываться из множества сложнейших ситуаций.
Ну что ж, подумала Елизавета, пусть я снова буду подвергаться огромной опасности. Но и королева должна понять, что требуется громадное количество времени, чтобы на меня могло снизойти столь великое откровение, которое мне безусловно чуждо!
Всеобщие помыслы были полностью устремлены к церемонии коронации. И только у двух женщин в королевстве — Елизаветы и герцогини Нортумберлендской — мысли были заняты иным.
Пока Елизавета пеклась о собственной жизни, герцогиня лелеяла одну-единственную мечту. Джейн Дадли встречалась с одной придворной дамой, которая, закутанная в длинную мантилью, чтобы не быть узнанной, навестила ее по доброте своей, оставив баркас у потайных сходней и перебежав через лужайку. Побывать в резиденции Нортумберлендов считалось делом таким же опасным, как раньше — почетным.
— О, Джейн, Джейн, ты не должна отчаиваться, — запричитала дама, обнимая свою давнюю подругу. — У королевы мягкое сердце. То, что твой старший все еще находится в темнице, — хороший знак. Говорят, что она все еще отказывается отправить на плаху леди Джейн, хотя Гардинер и Ренар уговаривают ее сделать это как можно скорее. Она хочет проявить милосердие, и я уверена, что она его все-таки проявит. Подожди до коронации. Тогда ее величество почувствует себя уверенно сидящей на троне и станет более милосердной.
У Джейн из глаз брызнули слезы.
— Сегодня это от счастья, — пояснила она.
— Как только коронация завершится, я попытаюсь в подходящий момент замолвить за тебя словечко, дорогая Джейн. Может, тебе позволят навестить твоих мальчиков. Не падай духом. Чем больше пройдет времени — тем лучше, ведь тогда будет больше надежды на освобождение. Помни, трех младших все еще не судили.
После этого жизнь показалась Джейн более сносной. Герцогиня с нетерпением ждала коронации.
Как же ликовал народ, когда королева отправилась в шествие по городу! Марию, восседавшую в покрытом серебристой тканью паланкине, который тащили шесть статных белых лошадей, окружали семьдесят знатных дам, облаченных в темно-красный бархат. Сама королева была одета в голубое бархатное платье, отороченное горностаем. Головной убор представлял собой золотую сетку, украшенную бриллиантами и жемчугами. Он был так тяжел, что ей с трудом удавалось держать голову прямо. Ее бывшая няня госпожа Кларенциус, которой она доверяла больше всех на свете, бросала на нее время от времени беспокойный взгляд и умоляла снять тяжелый убор, который, как понимала она, причинял неудобство и головные боли.
Но в тот день Мария страдала не только от этого. Она во всей полноте ощутила присутствие младшей сестры и с горечью осознала, что многие из собравшихся здесь людей невольно сравнивали их: болезненность одной и пышущий здоровьем вид другой, зрелый возраст и цветущую юность. Может, Гардинер был прав? Может, был прав и Ренар? Так что же — оставить Елизавету в живых было безумием?..