— Иди! — отвечал ему Гомец с величественной важностью, стараясь выказать перед своими товарищами уверенность в себе.
Индеец вышел из лагеря так же, как и пришел, не повернув головы в сторону и не выказав ни малейшего любопытства.
Подойдя к оставленным им четверым воинам, Черная Птица принялся им что-то объяснять, причем он указывал рукой на палатку, подле которой Антилопа сидел неподвижно и важно, как статуя.
Через несколько минут после того мексиканцы, наблюдавшие из лагеря за движением апахских всадников, увидели, как один из них поскакал прочь; прочие же, держа своих лошадей за узду, продолжали спокойно сидеть на земле.
Между тем время шло к вечеру. Солнце опало за горизонт. Яркие краски облаков стали бледнеть, а в лагере по-прежнему напрасно дожидались возвращения дона Эстевана, Барайи и Ороче.
Наконец наступила ночь, принеся с собой одно лишь беспокойство. Индеец по характеру своему непостоянен и изменчив; всем в лагере это было известно; поэтому вместо предложений мира, весьма неопределенных, очень легко могло последовать внезапное нападение.
Но Гомец старался опровергнуть такое малодушное предложение.
— Чего нам бояться, — говорил он, — пока у нас есть индейский заложник? Разве его спокойствие не служит достаточным ручательством за добросовестность его намерений.
Что же касаемо собственно Антилопы, то его черная фигура была заметна глазу, несмотря даже на темноту ночи. Он по-прежнему сохранял вполне спокойную позу; впрочем, будь день, можно было бы заметить, как он немного втянул шею, словно прислушиваясь к чему-то.
Стояла гнетущая тишина. Обширная равнина, покрытая черным небосклоном, на котором появлялись одна за другой звезды, была нема, как и небосклон. Едва темнота заступает дневной свет, саванна обретает некое дикое величие и ночь придает многозначительность каждому шороху.
В лагере тишина нарушалась только тихим шепотом авантюристов, разделившихся на несколько групп, да пьяным пением бузотера-золотоискателя. Однако обитатели лагеря по временам бросали недоверчивые взгляды в сторону апахов, сидевших на земле возле своих лошадей, но последние казались столь же неподвижными, как обломки камней, которым темнота придавала иногда облик человеческой фигуры и которые, казалось, каждую минуту отодвигались назад.
— Как странно, — заметил задумчиво один из авантюристов, обращаясь к Гомецу, — еще недавно эти индейцы, мне кажется, были гораздо ближе к нашему холму.
— Это так кажется, — возразил Гомец, желавший видеть все в розовом свете.
— Посмотри-ка, — прибавил другой, — ветра никакого нет, а вон там перед индейцами ветер взметает песок.
— Это оттого, что мы здесь защищены повозками от ветра, а там ветер гуляет беспрепятственно, — отвечал он.
Между тем, судя по тому, как фигуры индейцев, видневшихся перед лагерем, делались все менее и менее различимы, темнота, казалось, густела. Гомец продолжал успокаивать своих товарищей тем, что у них в лагере находится индейский заложник, однако сомнение мексиканцев насчет того, действительно ли индейцы мирно дожидаются его там в отдалении, стало расти.
Подозрение на сей счет увеличилось до такой степени, что один из авантюристов решился удостовериться самолично и, взяв с собою ружье, вышел из лагеря.
При ближайшем осмотре местности оказалось, что там и впрямь остались одни нопаловые растения, людей же и лошадей никаких нет. Воспользовавшись темнотой, индейцы потихоньку удалились восвояси. Столбы песка, поднятые ими при этом, служили им защитой, чтобы скрыть их удаление, и тем временем они присоединились к своим товарищам.
Мексиканец поспешил назад в лагерь, спеша сообщить своим товарищам о удалении индейцев. Это обстоятельство не могло не послужить к усилению общего беспокойства в лагере. По требованию мексиканцев Гомец, хотя и неохотно, подошел к Антилопе, который, сидя на прежнем месте, продолжал высматривать все малейшие манипуляции своих товарищей.
— Зачем индейский предводитель не приказал своим воинам оставаться вблизи белых? — спросил Гомец.
— О чем спрашивает мой брат, — возразил Антилопа, — и о каких воинах говорит он?
— О тех, которые еще так недавно сидели там друзьями, а теперь исчезли, как враги.
В темноте зрение слабеет, белые не разглядели как следует; пусть они зажгут свои огни, и тогда при большом свете они увидят тех, кого ищут; впрочем, что же из того, если бы даже это и было так? Разве они не держат в своих руках предводителя целого племени, ожидающего возвращения своих посланных? Мои воины, вероятно, захотели сообщить апахам, чтобы они торопились.
Этот ответ коварного индейца пробудил в уме Гомеца внезапно мысли, заставившие его вздрогнуть. Движение это не ускользнуло от глаз Антилопы. Гомец вспомнил, что весь запас сухого хвороста, заготовленного для освещения лагеря, сгорел накануне и что мексиканцы, занятые в продолжение дня другим занятием, позабыли набрать нового хвороста. Теперь же для такого дела времени уже не было.
При одной мысли о столь непростительной оплошности у Гомеца выступил холодный пот на лбу. Единственное его утешение состояло в том, что удаление индейцев не было делом изменнического вероломства, так как Антилопа все-таки оставался у них заложником. Несмотря на то, Гомец решился наблюдать за индейцами в оба.
— Предводитель не должен оставаться у своих друзей одиноким, и потому я прикажу шестерым из наших людей находиться поблизости. Они будут слушать его рассказы о сражениях.
Гомец отошел от Антилопы, не заметив на его лице выражения гордого презрения, исказившего рот индейца, и дал своим шестерым товарищам поручение усесться вокруг индейца, чтобы при малейшем знаке тотчас его убить. Гомец начал уже привыкать к командованию.
Было уже слишком поздно для того, чтобы озаботиться заготовлением хвороста для зажигания костров; лагерь оставался погруженным в темноту. Темнота эта не только представляла большую опасность для мексиканцев, но даже лишала возможности отсутствующих товарищей, сбейся они с пути, найти обратную дорогу к лагерю. Таким образом, авантюристы даже стали сомневаться насчет того, возвратится ли к ним назад их предводитель со своими спутниками.
Наконец тихие разговоры мексиканцев между собою прекратились, каждый заключил свое беспокойство в самом себе, и в лагере, так же как и на бесконечной равнине, водворилась зловещая тишина.
Однако вскоре это торжественное спокойствие было нарушено непонятным шумом. Послышалось как будто отдаленное ржание. Гомец, начинавший уже свыкаться со своим новым званием, столь неожиданно выпавшим на его долю, поспешил на этот раз, побуждаемый общим предчувствием какой-то опасности, обратиться с расспросами на сей счет к индейцу, которого он считал и впрямь предводителем.
Антилопа все еще продолжал хранить свое первоначальное спокойствие.
— Уши белого, — произнес Гомец, обращаясь к апаху, — не так чутки, как у индейца. Не может ли предводитель сказать мне, не ржание ли это лошадей его друзей раздается на равнине?
Индеец прислушивался несколько минут с большим напряжением.
— Это апахи, — отвечал он. — Они хотят осведомиться, не возвратился ли, наконец, предводитель с двуствольным ружьем и другой предводитель, по имени Педро Диац.
— Индейцам, может быть, так же хорошо известно, как и белым, что эти два предводителя более не возвращались, но если они не хотят теперь вести переговоров о мире с тем, кого избрали его товарищи, то, значит, они желают войны.
— Хорошо! — возразил индеец. — Черная Птица — великий предводитель, он не спрашивает дозволения у других, что ему делать.
В продолжение этого краткого разговора отдаленный шум увеличивался. Земля глухо загудела под ударами копыт приближающихся лошадей, которых в темноте еще нельзя было различить. Смущение овладело всеми в лагере, но мексиканцы все еще полагались на присутствие Антилопы и не думали принимать никаких мер к защите. Едва Гомец хотел отдать некоторые распоряжения предосторожности, как Антилопа знаком показал ему, чтобы он прислушался.
— Это не мои воины, — произнес индеец, — приглядись получше.
Табун лошадей скакал по равнине, и притом так близко возле лагеря, что можно было видеть: лошади эти были без всадников.
— Это дикие лошади, — продолжал индеец, — мои воины охотятся на них. Если охота будет удачна, то наши друзья с бледными лицами тоже получат свою долю. Черная Птица должен появиться, чтобы разделить добычу.
В самом деле, два или три индейца скакали возле лошадей без всадников, которые, по-видимому, старались от них уйти.
— Белые люди могут быть спокойны! — воскликнул Антилопа, стараясь успокоить подозрительность мексиканцев. — Это приближается Черная Птица, чтобы вести переговоры со своими новыми друзьями. Смотри, вот он идет впереди без малейшего страха.
Никто из окружавших Антилопу мексиканцев не заметил, как индеец потихоньку распустил свой плащ и под складками его высвободил из-за пояса острый боевой томагавк. Внимание мексиканцев было слишком отвлечено представившимся их глазам новым зрелищем.
Лошади продолжали скакать вокруг повозок, составлявших линию укреплений мексиканцев. Между индейцами, преследовавшими лошадей, вскоре показался Черная Птица.
Авантюристы видели, как он, обогнув табун, начал отрезать лошадям отступление. Лошади и впрямь внезапно остановились перед прогалом, который за несколько часов перед тем был оставлен свободным для прохода индейских уполномоченных. Вдруг в ту самую минуту, когда мексиканцы с беспримерным доверием глядели на описанную выше сцену, весь лагерь огласился криками ужаса.
В одно мгновение перед глазами авантюристов появились темные и свирепые лица, как будто рожденные темнотой.
На лошадях, которые до тех пор казались неоседланными, разом появились всадники с развевающимися перьями, махая пиками и томагавками и оглашая воздух ужасным воем.
Одно несчастное событие еще более увеличило смятение и ужас, произведенные этим неожиданным нападением.
Страшный рев индейцев, внезапно нарушивший царствовавшую до того времени тишину, нагнал такой ужас на лошадей в лагере, что перепутанные животные начали метаться во все стороны.
В одну минуту ремни и веревки, которыми лошади были привязаны к колесам и дышлам повозок, разлетелись вдрызг, а колья, придерживавшие их, повалились наземь. Одурелые от испуга животные стали метаться по всему лагерю, сшибая с ног людей и топча их копытами. Вскоре из лошадей в лагере остались только те, которые искалечили себе ноги о повозки, большая же часть их вырвалась из лагеря на равнину.
Последнее обстоятельство, впрочем, едва не послужило в пользу мексиканцев, потому что индейцы в первую минуту хотели было броситься в погоню за этой живой добычей. Уже некоторые из них повернули вслед за разбежавшимися животными, как голос Черной Птицы, к несчастью белых, остановил индейцев и заставил их воротиться.
Что касаемо индейцев, то неожиданное их появление объяснялось следующим образом.
Апахи употребили против мексиканцев уловку, на успех которой могли рассчитывать только такие искусные наездники, какими вообще слывут индейцы. Дело в том, что индеец может проскакать значительное расстояние, держась лишь одной ногой в седле и повиснув всем туловищем сбоку лошади; к этому-то маневру прибегли в настоящем случае индейцы. Темнота облегчила им выполнение этой военной хитрости, так что авантюристы видели только одних лошадей, вовсе не замечая всадников.
Точно ураган ринулись апахские всадники через незащищенное отверстие в лагерь. Земля застонала под топотом степных скакунов. Видя это, Гомец выхватил было кинжал, чтобы броситься на сидевшего возле него Антилопу, но последний опередил его.
Мгновенно плащ, покрывавший плечи Антилопы, скатился к его ногам, и индеец одним ударом топора разнес череп несчастному авантюристу до самых глаз.
Одновременно с этим возле палатки дона Эстевана раздался воинский клич, который прозвучал столь внезапно и ужасно, что казался нечеловеческим.
Испустивший этот крик Антилопа рванулся с высоты, где прежде сидел, вниз и точно молния упал в гущу белых.
Стократное эхо повторило крик Антилопы.
— Белые даже не собаки! — воскликнул индеец. — Они зайцы и неразумные звери.
С этими словами он уже был подле своих соотечественников.
Страшное смятение распространилось по всему лагерю мексиканцев. В темноте и в испуге все бегали зря, то натыкаясь друг на друга, то принимая своих за неприятеля.
Роковой час смерти пробил для защитников лагеря.
Напрасно они стреляли в индейцев: ни один выстрел не попадал в цель, и апахи даже не обращали никакого внимания на ружейный огонь.
Свирепые дикари, вооруженные томагавками и палицами, накинулись со всех сторон на бедных мексиканцев. Во главе краснокожих всадников в особенности выдавалась вперед высокая фигура Черной Птицы, заметная по неподвижности его правой руки. Как истый предводитель, неустрашимый индеец приказал привязать себя к седлу для того, чтобы иметь возможность распоряжаться лично и насладиться зрелищем кровопролитной бойни. Левая рука служила ему для управления лошадью, которою он старался давить своих побежденных врагов.
В течение нескольких минут томагавки и ножи дикарей произвели страшное опустошение в рядах мексиканцев. Трупы их валялись по всему лагерю. Еще некоторые из них продолжали защищаться с мужеством отчаяния, но большая часть оставшихся в живых старалась спасти свою жизнь бегством. Несмотря на то что авантюристы уже лишились главного средства для своего спасения — лошадей, которые разбежались или валялись мертвыми на земле, страх взял верх, и они, покинув свое последнее убежище, рассыпались по равнине.
Поражение мексиканцев было уже решено наполовину, когда побежденным мелькнул луч надежды.
Со стороны Туманных гор мчались по направлению к лагерю два всадника. К ним присоединилось еще несколько беглецов.
Этот неожиданный случай мог бы немного поправить дело, но, к сожалению, все беглецы, преследуемые по пятам индейцами, были пешие и не могли держаться против своих преследователей, сидевших на конях.
Напрасны были изумительные усилия одного из неожиданно прибывших всадников, который, вырвав томагавк у апахского воина, поражал им насмерть осадивших его со всех сторон индейцев. Товарищ его, которого тоже нельзя было распознать в темноте, успешно помогал ему в его геройских усилиях. Но вскоре на них накинулась такая масса индейцев, что не оставалось никакой надежды на успешное сопротивление.
Однако спустя немного времени можно было видеть, как один из защищавшихся всадников на великолепном коне одним ужасным прыжком перенесся через окружавшую его живую стену, и вскоре и лошадь и ездок, сидевший на ней, исчезли, несмотря на яростное преследование, опять в том же направлении, откуда появились.
Но что касаемо другого всадника, он не покинул поля битвы, и ужасный победный рев индейцев, потрясший окрестность, вскоре возвестил оставшимся в лагере золотоискателям исход борьбы.
Это был последний акт печальной драмы.
Каждую минуту кто-нибудь из рассыпавшихся по равнине беглецов или из находившихся еще в лагере мексиканцев падал под ударами свирепых дикарей.
Вскоре преследователи вместе с преследуемыми исчезли в темноте, где выстрелы мушкетов становились все реже, свидетельствуя об уменьшении числа сражавшихся.
Наконец все стихло.
Через несколько минут победители собрались вместе, держа в руках скальпы убитых белых, с которых капала неостывшая кровь.
Из всего многочисленного отряда авантюристов едва спаслось несколько человек, которым удалось в темноте ускользнуть от своих преследователей. Через час после окончания кровопролитной битвы вся обширная равнина, усеянная мертвыми и умирающими, осветилась огромным костром, составленным из зажженных повозок.
При свете этого костра можно было различить белого пленника, привязанного к стоящему поблизости дубу. Толпа индейцев, окружив его, плясала дикий танец.
Перед бывшею палаткой дона Эстевана сидели, как и за несколько часов перед тем, Черная Птица и Антилопа, точно два ангела смерти, ниспосланные для разрушения и истребления белых. Глаза их, казалось, с удовольствием лицезрели окружавшее их зрелище смерти, а уши с наслаждением прислушивались к стонам умирающих.