Мрачное небо, лишь кое-где освещенное красноватым отблеском костра, расстилалось над равниной скорби. Оба апаха хранили свое обыкновенное невозмутимое спокойствие, как будто они были совершенно чужды всему, что происходило вокруг них. Какое-то время Черная Птица и Антилопа сидели молча; наконец последний заговорил.
— Что слышит теперь Черная Птица? — обратился он к своему предводителю с вопросом.
— Два голоса, — отвечал тот, — голос лихорадки, сжигающей мозги моих костей и напоминающей, что следует прибегнуть к помощи врача моего народа. Еще он слышит трех воинов севера, спасающихся бегством, и голос друга, который говорит раненому предводителю своему: «Друг отомстит за тебя!»
— Хорошо, — спокойно отвечал Антилопа, — завтра с тридцатью нашими лучшими воинами я стану преследовать и этих белых.
Глава XX
Обратим теперь взоры к столь чудесно спасшимся трем охотникам, пустившимся в Золотоносную долину. Для этого мы должны опять вернуться к утру этого дня, имевшего столь грустный исход для экспедиции дона Эстевана.
Окрестность еще была погружена в темноту, начинавшую мало-помалу уступать место дневному свету. Густые тени от глубоких расселин ложились на отроги гор, у подножия которых резко выдавался одинокий утес. Позади утеса в бесконечную бездну низвергался шумный водопад, а по эту сторону скалы, имевшей форму тупого конуса, лежала неровная цепочка малорослых ив и хлопковых деревьев, указывающих на близость проточной воды.
Далее расстилалась необозримая равнина с дельтой, образуемой вилообразным разветвлением Рио-Гила, которая сквозь череду Туманных гор пролагала себе путь с востока на запад до самой вершины этого треугольника, открывающегося путникам во всем своем мрачном величии.
Дельта раскинулась на протяжении часа пути, но зато между обоими ее рукавами, образуемыми двойным разветвленным течением реки Гила, расстояние было почти втрое больше.
Стало заметно светлее: на зубцах гор заиграли синеватые отблески утра, и живописные вершины стали заметнее выступать из мрачной темноты. Мало-помалу стало виднее. На поверхности одиноко стоявшего утеса две пихты, свесившие свои черные корни в пропасть, простирали во все стороны гигантские ветви.
У подножия этих деревьев покоился остов лошади, на побелевших останках скелета еще сохранились грубые украшения, составлявшие ее принадлежность. Куски седла покрывали еще прозрачные бока ее, лишенные мяса.
Вскоре дневное солнце осветило и другие, более неприятные символы: на столбах, расставленных на определенном расстоянии, развевались волосы человеческих скальпов. Эти отвратительные трофеи указывали местонахождение могилы дикого воина. На вершине этой естественной пирамиды зарыт был прах одного из самых знаменитых индейских предводителей, прославившегося своими геройскими подвигами.
Из своей могилы индейский вождь как бы господствовал над равниной, которая прежде часто оглашалась его воинскими кликами и по которой он прежде носился на том самом боевом коне, остов которого, наконец, побелел от ночной росы и палящего жара. Хищные птицы с карканьем носились над немой могилой, будто стараясь своим криком пробудить его, кто заснул вечным сном и чья хладная рука уже не была в состоянии доставлять для них кровавых пиршеств.
Вскоре горизонт, противоположный Туманным горам, осветился бледным светом; стали подниматься розовые облака. День наступил окончательно, и лишь слабая пелена тумана покрывала дальние вершины холмов.
Мало-помалу туман вовсе рассеялся от утреннего ветра, и глазам постороннего наблюдателя открылись целые горы жертвенных приношений, разбросанных у входа в глубокие горные ущелья, около которых шумели водопады.
Над могилой индейского вождя стояло целое облако мелких брызг от соседнего водопада, у подножия пирамиды, на которой находилась могила, виднелась узкая долина, которая и была вожделенной целью экспедиции мексиканцев.
С первого взгляда глаз путника задерживался только на мрачных и величественных картинах окрестности: гора с ее соснами и пихтами, на вершине которой виднелся побледневший остов, отвратительные трофеи из человеческих волос, водопад и озеро, едва сквозившие из-за прикрывавших его водяных растений; но опытный гамбузино мог бы скоро открыть здесь что-то другое, более любопытное.
Ничто не обличало присутствия людей в этой пустынной местности, как вдруг три человека, скрытые до того неровностями ландшафта, показались близ самой долины.
Все трое по временам бросали вокруг себя удивленные и опасливые взгляды.
— Если где и может таиться страх, — заметил Хозе, останавливая своих товарищей и указывая им на горы, покрытые облаками тумана, — то, конечно, здесь, в этих диких ущельях.
— Если справедливо, что золото служит причиной большей части преступлений на этом свете, — возразил Розбуа, — то можно почти поверить, что злой дух избрал себе для пребывания эту долину, скрывающую, по твоим рассказам, Фабиан, несметные богатства.
— Ты прав, — отвечал побледневший Фабиан и взволнованным голосом продолжил: — Может быть, на этом самом месте, где мы теперь стоим, пал от изменнической руки спутника несчастный Марко Арелланос. Если бы эти окрестности могли говорить, я, наверное, узнал бы имя того, кого поклялся преследовать; но ветер и дождь стерли с поверхности земли следы убийцы и его жертвы, а голос пустыни нем.
— Потерпи, Фабиан! На все есть время! — возразил старик. — Я на моем веку не видал еще, чтобы хоть какое-нибудь преступление осталось ненаказанным. Часто находятся такие следы, о которых думаешь, что они уже давно уничтожены, и вдруг иногда пустыня подает голос обличения виновного. Если преступник еще жив, то чувство корысти, вероятно, приведет его опять к этому месту, и нам, может быть, не придется долго ждать его возвращения, если он находится в лагере дона Эстевана. Но теперь тебе следует решить, Фабиан, должны ли мы дожидаться наших врагов здесь, или, наполнив карманы золотом, пуститься в обратный путь?
При этих словах бедный старик не мог удержаться от вздоха.
— Не знаю, на что мне решиться, — отвечал Фабиан, — я пришел сюда почти против моей воли. Я чувствую, что какая-то невидимая рука влечет меня, как в тот вечер, когда я, не давая себе отчета в своих действиях, пришел к вам и сел у вашего огня. Зачем подвергал я мою жизнь опасности, чтобы завладеть этим золотом, когда даже не знаю, что мне делать с этим мертвым металлом? Я не могу дать себе в этом никакого ответа и знаю только, что какое-то горькое чувство гложет мое сердце.
— Человек действительно служит только орудием в руках провидения, — отвечал Розбуа, — но печаль, овладевшая тобою, вполне объясняется при виде этой местности, и…
В эту минуту какой-то хриплый крик, вроде человеческого вопля, смешавшегося с шумом водопада, прервал рассуждения канадца.
Крик этот, казалось, шел из индейской могилы.
Охотники с удивлением подняли глаза к вершине пирамиды, но не видно было ни единого живого существа. Солнце играло между ребрами лошадиного скелета, а ветер продолжал развевать человеческие волосы, висевшие на столбах.
Мрачная торжественность местности, где находились охотники, кровавые воспоминания, вызванные ею в уме Фабиана, наконец, суеверные мысли, пробудившиеся при этом в душе Хозе, все это в связи со страшным криком наполнило их души чувством, близким к страху.
В звуке слышанного ими голоса заключалось что-то до того необъяснимое, что они сначала решили, не было ли с их стороны какого обмана чувств.
— Это действительно человеческий голос, — шепотом спросил Розбуа своих спутников, — или это одно из тех странных эхо, которые в прошедшую ночь раздавались в этих горах?
— Если это эхо человеческого голоса, — возразил Фабиан, — то удивительно, откуда он может исходить, ибо крик слышался над нашими головами. Мне кажется, что крик донесся с вершины пирамиды, а между тем там нет никого.
— Дай Бог, — заметил Хозе, крестясь, — чтобы нам довелось иметь дело в этих горах с людьми, а не с духами умерших. Будьте столь добры, дон Фабиан, объясните мне, пожалуйста, далеко ли нам еще до настоящего родника?
Фабиан старался собраться с мыслями. Окинув опять внимательным взглядом окрестность, начиная от гребня Туманных гор и вершины пирамиды до отдаленного затуманенного горизонта, он заключил, что не сбился с пусти и представшая перед его глазами удивительная местность действительно та самая, которую жена Марка Арелланоса описала ему с такой подробностью, а потому он не замедлил ответить на вопрос Хозе.
— Без сомнения, мы находимся теперь очень недалеко от цели нашего странствования, потому что знаменитая долина должна находиться у подошвы могилы индейского вождя, а эти грубые украшения служат достаточным указанием, что утес, который мы видели перед собою, и есть та самая могила. Не следует медлить ни минуты. Пока вы с Розбуа обойдете вокруг, я успею заглянуть, нет ли чего любопытного за этими деревьями.
— Все, что окружает нас в этой таинственной местности, усиливает мое подозрение, — возразил Розбуа. — Крик, только что слышанный нами, говорит о присутствии здесь человеческого существа, которое, будь оно белое или краснокожее, вряд ли принесет нам добро и счастье. Поэтому, прежде чем разойтись в разные стороны, нам надо исследовать хорошенько ближайшую окрестность.
Все трое принялись осматривать ущелье с тем тщанием, на которое были способны глаза охотника, привыкшие замечать и видеть малейшие следы так же хорошо, как другие читают в открытой книге.
— Что я вам сказал? — крикнул канадец. — Вот следы ног белого, которые, готов поклясться в этом, оставлены здесь не далее как минут десять тому назад.
Действительно, на песке можно было ясно различить следы ног, шедшие по направлению к кучке хлопчатниковых деревьев.
— Во всяком случае, он здесь один! — заметил Фабиан и с этими словами направился к чаще.
Розбуа удержал его.
— Дай мне осмотреть. В этой непроницаемой засеке могут скрываться люди. Впрочем, нет, — прибавил он тотчас же, — человек, следы которого здесь видны, пытался только раздвинуть дикие лозы, растущие между деревьями, чтобы бросить взгляд окрест.
И раздвинув в свою очередь ветви деревьев и вьющиеся растения, Розбуа бросил пытливый взор по ту сторону засеки, но тотчас вернулся назад.
Старик начал рассматривать следы, шедшие оттуда по направлению к утесу с тупой вершиной; однако вскоре пошла известковая почва, усыпанная плоскими камнями, похожими на плитняк, употребляемый на кладбищах, так что замеченные первоначально следы скоро вовсе исчезли.
— Обойдём-ка кругом этого утеса, — начал опять Розбуа, — может быть, мы увидим там кое-что полюбопытнее. Пойдем, Хозе, а ты, Фабиан, подожди нас.
Оба охотника удалились, между тем как Фабиан остался один, погруженный в задумчивость.
Золотоносная долина, об обладании которой он когда-то мечтал, лежала наконец перед ним. Печальный и убитый, как человек, который много вытерпел, шел Фабиан вдоль ряда густых кустов, образовавших перед ним почти непроницаемую чащу. Но едва успел его глаз проникнуть сквозь ветви, густо сплетенные между собою, как он онемел от удивления перед зрелищем, которое ему открылось.
Голубоватые тени, преобладавшие в долине, стали исчезать от солнца, после чего на поверхности почвы мало-помалу начали выступать бесчисленные искры. Кремни, издававшие эти искры, были столь же многочисленны, как и кремни на морском берегу.
Вид этих кремней мог бы обмануть всякого другого человека, только не золотоискателя. Опытному глазу Фабиана достаточно было одного взгляда, чтобы под заиленной поверхностью этих камней заметить чистое золото в том виде, в каком оно смывается потоками на равнину. Перед его глазами лежали в грязи богатейшие сокровища, которые вряд ли белый человек когда-либо имел случай видеть в этой саванне.
В лицезрении золота заключается такая чародейская сила, что Фабиан в первые минуты был не в состоянии овладеть своим чувством; у него закружилась голова.
Впрочем, состояние это продолжалось недолго; душа Фабиана принадлежала к разряду тех, которых счастье не одуряет, и через несколько минут он окликнул обоих своих спутников.
Канадец и Хозе тотчас очутились возле него.
— Отыскали вы его?! — воскликнул вопросительно Хозе.
— Да, отыскал сокровища, но не человека. Вот, посмотрите сами! — произнес спокойно Фабиан, отстраняя ложем карабина сеть лиан, скрывавшую долину.
— Как? — спросил Хозе. — Вон те блестящие камни…
— Это все чистое золото, это те сокровища, которые, по воле Всевышнего, сокрыты здесь уже несколько столетий!
— Господи Иисусе! — воскликнул Хозе, пораженный неожиданным открытием.
Неподвижно вперив глаза на сокровища, при виде которых у него закружилась голова, Хозе пал на одно колено. Дикие страсти, долго сдерживаемые, казалось, разом хлынули в его сердце. В нем произошло какое-то странное превращение. Зловещее выражение его лица вдруг напомнило лицо того бандита, который двадцать лет назад торговался за цену крови, который вымогательством добыл деньги, обагренные человеческой кровью.
— Не правда ли, Хозе, ты не мог себе представить, что на одном месте может скопиться такое громадное количество золота? — рассуждал Фабиан в задумчивости. — Я это понимаю. Даже я сам, несмотря на то что мое настоящее ремесло было до сих пор отыскивать золото, никогда не поверил бы этому, если б мне о том не рассказывали.
Но Хозе не слышал голоса Фабиана. При виде несметных богатств жажда золота пробудилась в нем с новой силой. Его глаза, сверкая, перебегали от одного куска металла к другому. Изредка он бросал украдкой зловещие взгляды на Фабиана, по-видимому, не замечавшего своих спутников, и на Розбуа, неподвижно стоящего опершись на дуло ружья.
Старик смотрел вперед и видел перед собою только того, кого он считал навеки потерянным для себя и кого небо возвратило ему обратно. Мысли Хозе были где-то далеко. Один из стоявших подле него спутников был его старый товарищ, разделявший с ним многие опасности; в десятках схваток бились они рядом друг с другом, делили холод, жажду и голод, и их дни прошли под одним и тем же солнцем, их ночи — под одним и тем же покровом звезд. Другой его спутник, Фабиан, именно по его вине сделался сиротой и был для него причиной двадцатилетних угрызений совести. Но злой дух алчности не давал ему теперь покоя и заглушал все доброе в памяти. В эту минуту оба его спутника стали для него только двумя лишними компаньонами, с которыми предстояло разделить богатство.
Когда эти мысли промелькнули в уме Хозе, трепет ужаса прошел по всему его телу. В душе его происходила борьба, но, к счастью, борьба эта была непродолжительна.
Пробудившийся было в Хозе прежний пограничный стражник разом исчез, и, когда он несколько пришел в себя, чтобы быть в состоянии дать себе отчет в гнусных помыслах, благородная природа, ожившая снова в нем, одержала верх.
Все еще продолжая стоять одним коленом на земле, Хозе закрыл глаза. Тихая слеза, оставшаяся незамеченной для его спутников, скатилась из-под опущенных век на загорелое лицо.
— Граф Медиана! — воскликнул он, приподнимаясь на ноги. — Отныне вы богатый и могущественный господин, все это золото принадлежит вам одному.
При этих словах испанец обнажил голову и с почтением преклонился перед тем, кому отныне не было надобности прощать Хозе в чем-либо.
— Ни за что на свете, — воскликнул живо Фабиан, — я не соглашусь воспользоваться этим золотом один, после того как вы разделили со мной многие опасности! Что вы на это скажете, Розбуа? Разве вам не приятна мысль, что вы в ваши годы тоже можете стать богатым и могущественным кабальеро?
Но старик даже не изменил прежнего положения своего и равнодушно покачал головой, точно утес, поднимавшийся над их головами, между тем как улыбка необъяснимой нежности, с которой он глядел на Фабиана, свидетельствовала о единственном интересе, принимаемом им в этом предприятии.