— Что с вами? Вам дурно? — спохватилась Венто, когда он неожиданно сполз на землю по гладкому стволу. — Я, наверное, наболтала чепухи…
— Пустяки, — ответил Кристиан. — Мне уже полегчало. Ой, а это что? — Заведя руку за спину, он обнаружил квадратную табличку с черным витиеватым иероглифом. Табличка выпала из углубления в той самой сакуре, которая приютила Вазанта, и теперь на ее месте белела нежная ткань. Надо было пригнуться к самым корням, чтобы приладить ее обратно, но дерево раз за разом отторгало находку.
— Каково, а? — изумилась Джулия.
— Мне никогда раньше не доводилось сталкиваться с таким количеством необъяснимых фактов, — честно признался Кимура. — Это выбивает из колеи.
— Если чаша полна, в нее не добавишь вина, — пропела Аризу Кей, поднося Вазанту обещанную микстуру. — Понадобится какое-то время, прежде ты избавишься от балласта в твоей голове, чтобы постичь нечто новое.
— Моя чаша переполнена, не так ли? — саркастически отозвался Кристиан.
— Увы, — сказала японка, глянув на него с грустью, так ей несвойственной. — Я видела, как ты занимаешься тайцзи на взморье. Ты стремишься усовершенствовать тело, а ум оставляешь напряженным. Так ты едва ли опорожнишь свою чашу.
— Стоит задуматься… — невзначай проронила Джулия.
— Лучше я пойду, — отчужденно сказал Кристиан, стряхивая с плаща лепестки.
— Куда? — опешила Аризу Кей.
— Совершенствоваться.
Джулия с хранительницей переглянулись.
— Он обиделся, — заключила студентка.
— Кто же любит, когда его поучают? Но без горьких пилюль болезнь не вылечить…
— Болезнь? Разве кто-то болен?
— Каждый страдает своим недугом, потому и пилюли нужны разные, — отвечала Аризу Кей. Ее философское настроение отчасти передалось и окружающим: детвора приутихла, а итальянкой завладела печаль. Но омрачения в волшебном саду непродолжительны, они проходят в мгновение ока.
— Пособирайте-ка, ребятушки, хворосту, чтобы нам вечером снова разжечь костер, — вкрадчиво проговорила Аризу Кей, а сама увела Джулию в сторону, чтобы кое-что ей доверить. — У меня к тебе просьба, можно даже сказать, поручение. Не надпишешь ли ты на тех дощечках, что в беседке, имена будущих моих подопечных? О туши и кистях я позаботилась.
— Будущих подопечных?
— Ты не ослышалась. Табличка, которая выпала из ячейки в дереве, являлась как бы неким проводником, связующим звеном между Вазантом и «утробой» сакуры. Иероглиф — ключевая деталь, это его имя. Когда две недели назад ты нагрянула в красную пагоду, оторвав меня от кропотливого процесса, знай, по твоей милости один из этих счастливцев, что бродят сейчас по саду, чуть было не лишился избавления.
— Я всё еще не понимаю, — пробормотала Джулия. — Разве от правильного написания иероглифов зависят судьбы людей?
— Хм, судьбы, — усмехнулась японка. — Точнее и не выразишься. А имена — ключи к спасенью. Дощечки, с которыми тебе предстоит иметь дело, вырезаны из древесной коры, и каждой сакуре соответствует своя дощечка. Нет ничего проще, чем перепутать таблички местами, поэтому-то я принимаюсь за письмо лишь на свежую голову. Мало лишь грамотно вывести символ, надо еще и безошибочно «привить» дощечку.
— Вот почему ты ежедневно медитируешь! — догадалась Джулия. — При выполнении обряда разум должен находиться в абсолютном покое. Но мой разум далек от того, что называется mediis tempestatibus placidus[4], - поспешно заметила она. — А характер… кому как не тебе знать, что он неуравновешен?!
— Чем не повод укротить бурю? — пошутила Аризу Кей. — Для почина дам тебе одно имя. Его мне прочирикала синичка, спорхнув на перила балкона. Клеопатра.
— Знатное имя! И ты доверишь мне сей важный шаг?
— Потренируйся-ка вначале на бумаге. Как осмелеешь, подзови меня, — сказала Аризу Кей, вручая ей толстую кисть. — И не нервничай, тебе ведь не картину заказали! Монах Шубун из Киото провел вдали от родины долгие годы за изучением китайской живописи, прежде чем изобразить знаменитое «Чтение в бамбуковой роще». Что такое два-три часа по сравнению с этим огромным периодом?
— Ты права, — вздохнула студентка, макая кисточку в чернила.
Она промучилась с заданием до зари, а хранительница то и дело подбегала и справлялась, как продвигается работа, на что Джулия мрачно показывала ей исписанные листки, и все вопросы тотчас отпадали. Она умудрилась испачкать тушью лицо, руки и даже блузку.
— Ничего, я отстираю, — утешала Аризу Кей. — Ты, главное, не сдавайся.
Но после тысячной попытки она таки сдалась и с досады опрокинула чернильницу. Кисточка полетела в траву. Пыхтя, как паровоз, девушка откинулась на спинку бамбуковой скамьи и прикрыла глаза.
— Отныне меня будет мутить от одного только упоминания о каллиграфии, — объявила она сбивающимся голосом.
— Всё не так плохо, — прозвучало над ухом приглушенное сопрано японки. — Ты справилась!
— А? Что? — осовело спросила Венто.
— Твоя табличка! Она готова! А теперь следуй за мной: организуем (хи-хи) гнездышко для Клеопатры.
Итак, дерево приняло дощечку, и та намертво срослась с корой, как если б была промазана клеем. Воодушевленная событием, студентка открыла в себе второе дыхание и небывалую прыгучесть. Она исполнила вокруг сакуры ирландский танец, и, ничуть не запыхавшись, сообщила, что с этого дня берет на себя ответственность по уходу за растением, после чего резво ускакала за ограду — оповестить сэнсэя.
Кристиан пытался обрести равновесие. Он был разбит, как покромсанный бурей корабль. Разломан на куски. Мысли толклись в его бедной голове подобно тому, как суетятся матросы, впопыхах покидая судно.
— Прекратится это когда-нибудь?! — простонал он, застыв в позе «Журавль расправляет крылья». И тут за соснами замаячила фигурка Джулии.
«Мой ненаглядный, иссушающий сирокко, — подумал он, завидев развевающиеся на ветру кудри ученицы. — Ведь ты виной всему, что со мной происходит».
Она выбежала на пляж, и ей в лицо дохнул вечерний бриз.
— Синьор Кимура! Я вас повсюду разыскиваю! Никогда не поверите! Это нечто грандиозное! — запрыгала она.
Человек-в-черном невольно заулыбался.
— Что ты еще натворила?
— У меня получилось, получилось! Аризу… посвятила меня в свою тайну, и теперь я счастливая хозяйка целого дерева,… дерева Клеопатры!
— А кто такая Клеопатра?
— Та, которая избежит силков работорговцев! — выпалила Джулия, и Кристиану сделалось не по себе. Ее слова обладали поистине магической силой!
— Ай-яй, вы снова увяли. Не к добру, — молвила студентка, утратив задор. — Сегодня вы мне определенно не нравитесь.
«Работорговцы… От них столько вреда, столько страданий. Зачем я связался с ними?!»
Внезапно Кристиан сжал ее руки и устремил на нее долгий, пронзительный и безмерно глубокий взгляд.
— Я бы так хотел быть откровенным с тобой, но… — он запнулся. — Вот что: если однажды ты намеришься отыскать логово этих преступников, можешь рассчитывать на мою поддержку.
— Бесконечно вам признательна, — пробормотала Джулия, высвобождая руки. — Я и не помышляла об этом. Очистить улицы от негодяев, от рыскающих в человеческом образе волков… Вы подали мне блестящую идею!
Она оглянулась на море: солнечный диск утопал в невесомой дымке. Ярко-розовые облака — точно такие, как на одном из фотографических пейзажей Паулу Флопа, — застелили полнеба, а на сатиновый берег лениво наползали потемневшие волны.
— День на исходе. Как бы не хватились нас в Академии… — сказала она, затрепетав под его пристальным взором.
Глава 4. Выбор Лизы
Взмокшего и всклокоченного Франческо швыряло из кабинета в кабинет, в отведенной ему лаборатории штормило, а его самого видели то с огромным термометром в кармане, то с непомерного объема цилиндром под мышкой. В его калькуляторе села батарейка, часы барахлили, а крыса, которую он собирался зарезать в целях эксперимента, забилась под громоздкую установку для получения дистиллированной воды и ни в какую не желала вылезать.
— Беда, ох беда! — голосил Франческо, носясь по коридору, как полоумный. Он поднял на уши кафедру биофизики, а товарищей с кафедры генетики озаботил просьбой добыть ему длинную палку для отлова крысы. Несчастное животное скреблось по линолеуму и жалобно пищало, а через стойку от водяного фильтра булькала и плевалась кипятком кастрюля на электроплитке. Горе-экспериментатор забыл снять с водяной бани пробирки, и часть из них полопалась. В общем, ему ничего не оставалось, как сетовать на свою неорганизованность, с чем он успешно справлялся всю первую половину дня. А после обеда его стали атаковать тревожные мысли, среди которых непостижимым образом затесались мысли об Аннет. Выяснилось, что она вегетарианка.
— Ну и что с того? — недоумевала Роза. — Тебе-то какая разница?
— Мне?! Да как же? Я ведь…э-э-э…
— Не надо, не говори. Я поняла по твоему виду: ты потерял голову.
— Еще не потерял! — возразил было Франческо.
— Но всё к тому клонится. Здравомыслие, друг мой, это такая тонкая вещь, которая нет-нет да и просочится между пальцев, если ее не беречь. А Веку, будь она хоть сама Антонелла Муларони[5], не заслуживает твоих жертв.
— Да ладно, не преувеличивай! Я всего-навсего откажусь от своей любимой ветчины, куриных ножек, паштета, мясных рулетиков,… пельменей… О-ох! — он чуть не прослезился. — Как тяжко-то!
Роза скрестила на груди руки и торжествующе откинулась на спинку стула.
— Хлебнешь ты еще с ней лиха, — авторитетно заявила она.
Франческо гордо выпрямился.
— Как бы ни так! К твоему сведению, у жителей Родоса любители рыбы были в почете, не в пример охотникам до мясных блюд, коих без зазрения совести именовали обжорами.
— Прибегаешь к утешительным страницам истории? В добрый час! — съехидничала Соле. — Посмотрим, сколько дней ты продержишься на рыбе.
Франческо показал ей язык.
Спустя сутки он выглядел так, словно объелся кислых яблок, что, конечно же, не укрылось от всеведущей Мирей. Новость, облетевшая общежитие на хвосте сороки-Розы, потрясла и возмутила ее.
— Предатель! — бросила она Росси в лицо, когда тот заявился в гостиную четвертого апартамента. — Ты исключаешься из нашего союза.
— Но ведь союз уже и так трещит по швам, — вмешалась демократичная Джейн. — Кианг мы выгнали, на Джулию ты злишься. Не удивлюсь, коль скоро ты одна в апартаменте нашем воцаришься…
— Отставить пререкания! — вскипела Мирей. — А даже если воцарюсь, чем плохо? Установлю строжайшую дисциплину, и будете ходить по струнке!
Не ответив, Джейн с силой захлопнула дверь в свой номер.
Франческо оказался между двух огней и не знал, куда себя деть. С одной стороны — непримиримая Джулия, подхватившая от француженки вирус под названием жестокосердие. С другой — Аннет Веку, гордая и неприступная, как крепость Фенестрелле[6]. Безбелковая диета подорвала его здоровье, и он шатался по коридорам, как подстреленный, рискуя заработать тебе дурную репутацию. На глаза научному руководителю он старался не попадаться, потому как побаивался дополнительной нагрузки на свои и без того хлипкие плечи. Товарищи от него отвернулись, а те немногие, кто составлял ему компанию дождливыми осенними вечерами, отзывались на его иеремиады дружным хохотом, чем повергали его в еще большее уныние. В итоге он задумал сделаться отшельником — его к этому, видите ли, вынуждало тоскливое существование, с которым он вознамерился покончить раз и навсегда, изобразив из себя жертву. В последний (предположительно последний) день своего пребывания в общежитии он тайком пробрался в кухню, где услужливые поварихи загодя приготовляли мясной бульон, выхлебал этого бульона с полкастрюли и был таков. Надо полагать, прежний рацион больше не соблюдался.
Самым примечательным стало то обстоятельство, что безутешный итальянец избрал местом своего отшельничества то же дерево, что и колючая Кианг. Звездочет Донеро понадеялся было, что среди ветвей гигантского вяза эти двое не уживутся, и, наладив подзорную трубу, приготовился насладиться зрелищем скандала. Но здесь он прогадал.
Они мирно поделили утлый домишко, и теперь через дырявую крышу дожди щедро поливали их обоих. Однако, когда Франческо заикнулся о реконструкции их бедного жилища, Кианг внезапно открыла в себе дар убеждения, чем не замедлила воспользоваться. Она убедила нахлебника в нелепости противопоставления себя миру и спровадила его без драк и распрей. В общежитие он вернулся с понурой головой, не представляя, как залатать бреши в отношениях с однокурсниками.
— Если б я строил дом, то сколотил бы его по аналогии с хижиной Робинзона Крузо… — пробурчал Франческо, плюхаясь на диванчик рядом с Розой. К тому времени страсти поулеглись, и только Джулия да Мирей по-прежнему на него дулись.
— Пять дней! Ты отсутствовал целых пять дней! — воскликнула рыжая сплетница. — Такого прецедента еще не бывало. И о каком доме ты говоришь?
— Как, вы разве до сих пор не в курсе перемещений Черной Розы? Она забралась на разлапистый вяз и прекрасно себя чувствует.
— На тот, что в парке?
— Ну, да! Я гостил у нее, и мы даже перекинулись парой словечек. Так что не такая уж она и дикая.
— С ума сойти! — сказала Роза, хватаясь за голову. — Куда загнала ее наша враждебность! Что, если она захворает?
— Здоровье отменное! — парировал Франческо.
— А пища? Откуда она берет пищу?
— Не припоминаю, чтобы мы испытывали недостаток в провианте…
— Но тетради, учебники! Они наверняка отсыреют!
— Как пить дать!
— Сообщу-ка я директору, — вознамерилась было Соле, но тут в гостиной без всякого предупреждения возник Кристиан. У Розы от волнения подкосились ноги, и она рухнула обратно на диван, а Франческо поледенел.
— Ах, вот вы где! Молодой человек, прошу за мной, — тоном, не терпящим возражений, произнес Кимура. Тот кое-как поднялся и, содрогнувшись, засеменил к выходу. Надо было видеть его искаженную физиономию! В осознании своей беззащитности он оглянулся, рассчитывая хотя бы на ободряющий кивок, но Розы уже и след простыл. Она сочла за благо убраться подобру-поздорову.
Те, кто не ходил у Кристиана в учениках, старательно избегали с ним встреч, ибо он вселял в них ужас и какое-то смутное предчувствие скорой гибели. Во всем его безукоризненном облике, в отточенных движениях и кратких высказываниях, попадающих точно в цель, угадывалось влияние некой могущественной, неземной силы, способной свернуть горы и раздробить континенты. Нет, положительно, в Академию брали лишь студентов с богатым воображением и сверхразвитой интуицией!
Франческо отчитали по всем параграфам; его курсовая застоялась, сам он невесть где пропадал, поэтому часть его обязанностей свалилась на Джейн. Бедная, безотказная Джейн! Она не упрекнула «отшельника» ни единым словом, хотя пахала, как настоящая ломовая лошадь, в течение почти целой недели.
— Я у тебя в долгу, — пристыжено пробубнил Франческо, представ перед нею в лаборатории.
— О, да что там! — снисходительно отозвалась англичанка. — Я приобрела ни с чем не сравнимый опыт. В кои-то веки научилась обращаться со спектрофотометром!
* * *
Затаившись в слоновой траве, девушка-ночь бормотала на суахили отрывки из молитвы к горе Кения. Белые туристы устроили себе сафари. Они решили поохотиться на нее, словно она была антилопой! Девушка-ночь в облаве — где это видано?!
— Меня выручат мораны, они уже наверняка пересекли реку, — думала она, даже не подозревая, что европейцев на нее натравил именно воин-охотник. Но разве мог ее преданный друг, ее Бапото, стать вдруг Иудой? Она не допускала даже мысли об этом. Нет, Бапото не продал бы ее за палку, извергающую огнонь…
За панданусами, на западе, медленно катилось кровавое солнце. Белые люди с ружьями наперевес раздвигали высокую, трехметровую траву, продвигаясь наугад.