— А, это разница. Устроим здесь маленькую колонию из вашего отца, вас, Мрамора, доброго нашего мистера Гардинга, моих дорогих Грации и Люси, и я к вашим услугам!
— Кто же эти дорогие вам особы, мистер Веллингфорд, присутствие которых усладило бы ваше пребывание на пустынном острове?
— Во-первых, майор Мертон, человек достойный во всех отношениях; затем его дочь, которая…
— Оставим ее, ее недостатки мне известны лучше, чем вам. Но кто эта дорогая Грация?
— Грация — моя единственная сестра. Гардинг — мой опекун; а Руперт и Люси его дети.
Расставшись с Эмилией, я отыскал Мрамора. Он разгуливал один по аллее, расчищенной покойным ле-Контом.
— Этот майор человек неглупый, — сказал он мне, когда мы с ним поровнялись, — я люблю таких философов.
— Что же он вам сказал такое особенное?
— Да все та же его чортова мысль и мне засела в голову; и я уже почти решил остаться здесь, когда провожу вас.
Я посмотрел на Мрамора с удивлением. Но он не шутил, намереваясь выполнить на деле воздушные замки Мертона.
— Но ведь это еще не решено, мой друг, — ответил я, зная, что с ним шутить бесполезно в такие минуты, — подождите до завтрашнего дня; может быть, вы еще и передумаете.
— Навряд ли, Мильс. Здесь можно найти все необходимое для существования.
— Я беспокоюсь не о пище: в этом отношении вы обеспечены, но ведь вы можете захворать, умереть. Человек создан не для того, чтобы прозябать в одиночестве; ему нужно общество и…
— Я обо всем подумал, и мне нравится жизнь отшельника. Я не говорю, что не был бы рад, если бы со мной остались такие люди, как Талькотт, майор или даже Неб; но раз этого нельзя, я останусь один. Когда вы возвратитесь к себе, вы, конечно, расскажете об этом острове, и, кто знает, быть может, время от времени сюда пристанет корабль из любопытства взглянуть на отшельника.
— Но ведь это безумие! Имейте в виду, что вам здесь придется, пожалуй, терпеть недостатки. Я даже не знаю, всегда ли полезны для здоровья кокосовые орехи, да и на других деревьях навряд ли имеются фрукты во всякое время года.
— Не беспокойтесь. У меня есть ружье, да и вы мне оставите еще оружия: кроме того, будут приставать сюда суда, так что у меня всегда будет возможность сделать новый запас провизии. А рыбная ловля? Потом я могу насадить овощей! На этой почве урожай должен быть обильный. Да, наконец, у меня целый ящик инструментов; я знаю и плотничные и слесарные работы. Тысячи бедняков, снующих по улицам больших городов, с радостью променяли бы свое жалкое существование на мое одиночество и благосостояние.
Я не стал более уговаривать Мрамора, подумав, что он теперь ненормален. На следующий день закипела работа. Медь, английские товары и многое из французского груза перевезли на остров. Мрамор оставался непоколебим в своем решении, начав с того, что отказался от командования «Полли», которое я передал одному из наших офицеров, весьма способному молодому человеку.
Через неделю, потеряв всякую надежду добиться чего-либо от Мрамора, я отдал приказ отправляться в путь, предупредив капитана «Полли», чтобы он обошел мыс Горн и всячески постарался миновать Магелланов пролив.
Я написал судохозяевам обо всем случившемся, сообщил им свои проекты относительно дальнейших оборотов; что же касается Мрамора, то ограничился тем, что объяснил его самовольную отставку чувством деликатности, заставившим его сложить свои обязанности с момента отнятия у французов судна, при этом я прибавил, что на будущее время я принимаю на себя ответственность за их интересы.
«Кризис» уже давно был готов к отплытию, но я все медлил из-за Мрамора. Я попросил майора Мертона повлиять на него, но майор сам слишком сочувствовал проекту Мрамора, чтобы отговаривать его. Увещания Эмилии тоже ни к чему не привели.
Глава XX
Истощив весь запас красноречия, нам оставалось употребить все меры для улучшения положения Мрамора.
Собрав по возможности строительный материал, мы ему живо соорудили хижину, в которой он мог укрываться в непогоду; затем сделали в ней окна и дверь. Хотя климат здесь был жаркий и камина не требовалось, все же мы перенесли к хижине печку, сделанную французами. Мы даже вспахали часть земли и обнесли ее изгородью, чтобы предохранить от домашней птицы. Так как нас работало около сорока человек, на острове скоро водворился порядок; я принимал во всех работах самое деятельное участие.
Мрамора почти не было с нами во все это время; он жаловался, что ему ничего не останется делать после нас, а на самом деле он был счастлив, видя с какой заботливостью мы относились к его благоустройству.
Предполагая, что Мрамору в конце концов одиночество наскучит и ему захочется направиться в другие места, я принялся за устройство ему шлюпки, в которой приказал сделать всевозможные приспособления для борьбы с бурей.
Мрамор следил с любопытством за нашей работой. Однажды вечером, когда уже все было кончено, и я объявил, что мы выезжаем на следующий день, он отвел меня в сторону с таинственным видом, как будто собирался сообщить нечто важное. Он был сильно взволнован, рука его дрожала.
— Благодарю, Мильс! Единственно, что у меня есть дорогого на сем свете, это вы, мой друг. Вы еще молоды, неопытны, а потому не отговаривайте меня от моего решения. Все, что я вас прошу в настоящую минуту, — это прекратить, наконец, приготовления для меня, а то, право, мне ничего не останется делать. А потом имейте в виду, что я и сам сумею оснастить эту шлюпку, без посторонней помощи.
— Да я в этом не сомневаюсь, друг мой; но я боюсь, что вы сами не захотите этого сделать. Я все еще не теряю надежды, что вы нас догоните и займете на «Кризисе» свое прежнее место.
Мрамор отрицательно покачал головой. Мы молча сделали несколько шагов. Вдруг он обратился ко мне дрогнувшим голосом:
— Мильс, ведь вы будете сообщать мне о себе?
— Каким же образом? Вы сами знаете, что между этим островом и Нью-Йорком не существует еще почтовых сношений.
— Да, я говорю глупости. Совсем потерял память. Конечно, когда вы уедете, для меня настанет конец всяким сношениям с миром.
— Но что же делать?
— Может быть, мне уже немного осталось жить.
— Ну, полно, Мрамор; еще не поздно, поезжайте с нами, хотя из дружбы ко мне.
Целый час я уговаривал его — и все напрасно. Наконец, я решительно объявил, что «Кризис» более ждать не может.
— Я это знаю, Мильс, а потому кончим все эти разговоры. Да вот, кстати, и Неб идет за вами. Спокойной ночи, дорогое мое дитя.
Я оставил Мрамора, все еще надеясь, что тишина ночи подействует на него благотворно и он образумится. У себя на «Кризисе» я сделал распоряжение, чтобы на следующий день, с восходом солнца, весь экипаж был бы в сборе для снятия якоря.
В назначенный час Талькотт явился возвестить мне, что все готово. Я назначил его старшим лейтенантом, а в помощники дал ему одного филадельфийца. Этот молодой человек обладал всеми качествами для морской службы, с одним недостатком: любил выпить. Но пьяницы не вредят на судне, где господствует порядок и дисциплина.
Итак, Талькотту велено было отчаливать. Я же отправился в лодке на остров — сделать последнюю попытку увезти с собой Мрамора. Но ни его, ни шлюпки нигде не было видно; по всей вероятности, он спрятался за погибшим французским судном.
Нечего было делать, пришлось поднять паруса и выйти из бассейна. Положительно, Мрамор пустился в море совсем один. Несколько часов мы еще прождали у скалы. Я все колебался. Но, наконец, «Кризис» стал быстро удаляться от земли.
За обедом мы сошлись с майором и его дочерью. Понятно, разговор зашел об исчезновении нашего старого товарища.
— Как жаль, — сказал Мертон, — что из ложного самолюбия Мрамор отказался отправиться с нами в Кантон, там он всегда мог бы перейти на другое судно, если бы захотел.
— Но зато мы это сделаем, милый папа, не правда ли? — сказала Эмилия, подчеркивая свои слова. — Пора освободить мистера Веллингфорда от наших особ.
— Так, по-вашему, выходит, мисс Мертон, что такое милое общество для меня в тягость? — возразил я. — Но я уверен, что вы думаете не то, что говорите. Для меня же тем приятнее, чем дольше я буду пользоваться вашим обществом.
Повидимому, Эмилия осталась довольна моим ответом; отец же ее, после минутного молчания, сказал:
— Но для меня крайне стеснительно, что мы столько времени сидим на шее мистера Веллингфорда, который отказывается, забывая даже всюду своих судовладельцев, принять от нас плату за проезд, чтобы покрыть хотя свои расходы. И как только мы приедем в Кантон, то перейдем на первое английское судно, которое согласится принять нас.
Я стал горячо протестовать против подобного решения, однако не нашел сказать ничего убедительного.
Несколько недель плыли мы по Тихому океану. Благодаря обществу Мертонов, для нас с Талькоттом время шло незаметно.
Наконец, мы вошли в Китайское море; я собрался в Кантон, предварительно высадив своих пассажиров в Вампоа, где мы расстались, обещая повидать друг друга перед отъездом. Дела у меня оказалось по горло. Надо было сбыть сандал, меха, приобрести партию чая, нанки[39], фарфор, одним словом, все то, что значилось в инструкциях, данных капитану Вилльямсу. Я воспользовался случаем для покупки себе лично некоторых вещиц, которые бы доставили удовольствие будущей хозяйке Клаубонни. Это лучшее употребление, которое я мог сделать из своих сбережений.
Одним словом, те шесть-восемь недель, которые мы провели в Кантоне, дали возможность совершить очень выгодные обороты для владельцев «Кризиса».
Довольный собой, я вздохнул с облегчением, когда мы приготовились к отплытию.
Долг вежливости требовал сделать прощальный визит Мертонам, которых я видел всего два раза со времени нашей остановки. Я застал одну Эмилию. Известие о моем отъезде очень расстроило ее; я тоже был взволнован, но не так сдержан, как она.
— Мисс Мертон, когда мы теперь увидимся?
Эмилия вздрогнула и побледнела; игла задрожала в ее руке, но она, по обыкновению, овладела собой. Теперь я понимаю, отчего я тогда не бросился к ее ногам умолять ее, чтобы она сопровождала меня в Соединенные Штаты. Неожиданный приход майора помешал объяснению, которое непременно бы произошло между нами. Больной и расстроенный вид Мертона поразил меня.
— Я боюсь, Мильс, что мы никогда больше не увидимся. Мой доктор сейчас откровенно сказал мне, что если я не возвращусь в холодный климат, то не проживу более шести месяцев.
— Так едемте со мной! — вскричал я. — Вам еще есть время собраться до завтрашнего дня.
— Мне запрещен Бомбей, — сказал майор, боязливо взглянув на дочь, — и я вынужден отказаться от места на долгое время.
— Тем лучше, майор. Через четыре месяца я могу доставить вас в Нью-Йорк, где климат для вас благоприятен. Вы поедете со мной как близкие друзья, а не как пассажиры. Я буду пользоваться вашим столом, так как моя каюта так загромождена всевозможными покупками, что в ней негде повернуться.
— Ваша деликатность, Мильс, равняется вашему великодушию, но что скажут судовладельцы?
— Они не имеют никакого права жаловаться. Мы условились, что я могу принимать пассажиров по своему усмотрению. Но уж если вы так настаиваете на плате, то для этого сотни долларов достаточно за глаза.
— На этих условиях я с благодарностью воспользуюсь вашим предложением. Позвольте мне теперь попросить вас ответить на один вопрос, можете вы остановиться у острова святой Елены?
— Ну, да, конечно, если вы желаете. Я даже нахожу эту остановку полезной для экипажа.
— Прекрасно, там я с вами и расстанусь, если мы найдем корабль, идущий в Англию. Итак, мой дорогой Мильс, значит, решено: завтра я буду готов.
На следующий день я с восторгом принял к себе на судно своих друзей. Талькотт радовался не меньше моего: общество Эмилии доставляло ему большое удовольствие.
Талькотт был хороший музыкант, я тоже недурно играл на скрипке. Аккомпанируя Эмилии, мы составляли очень недурное трио.
У Зондских островов я рассказал своим собеседникам о борьбе «Джона» с пирогами и об его крушении у берегов Мадагаскара. Естественно, мы опять вспомнили Мрамора.
— Я убеждена, — сказала Эмилия, что Мрамор нарочно скрылся с острова, чтобы избегнуть наших приставаний, и как только судно скрылось из вида, он, наверное, возвратился обратно и теперь наслаждается жизнью отшельника.
Быть может, она была права; во всяком случае, такое предположение было самое утешительное. Так как мое намерение было провести на море еще не один год, то я в душе дал себе обещание при первой же возможности навестить Мрамора.
Между тем «Кризис» находился в таком месте океана, где командиру судна нельзя было предаваться мечтаниям. Надо было усилить стражу: каждую минуту нас мог застигнуть неприятель.
На другой день рано утром Талькотт прибежал разбудить меня. — Вставайте скорей, командир! Пираты налетели на нас, точно вороны на труп. К несчастью, почти нет ветра.
В несколько минут я уже был на палубе, куда собрались все матросы; многие из них не успели даже накинуть на себя куртку. Море казалось усеянным неприятелями. Майор насчитал около тридцати пирог; в некоторых виднелась артиллерия; они действовали дружно и образовали вокруг нас род блокады.
Пираты начали с того, что выстрелили в нас залпом из двенадцати пушек. Ядра со свистом пробили наши мачты и снасти почти во всех направлениях. Мы ответили выстрелом с правого борта, но расстояние, отделявшее нас от неприятеля, было так велико, что вся картечь разлетелась в стороны, не достигнув цели.
Тогда мы начали стрелять направо и палево и, таким образом, расчистили себе проход, и скоро все пироги остались за нами, на западе. Но шесть из них, наиболее отважных, старались пересечь нам дорогу. Но мы круто повернули и устремились в самую середину флотилии, безостановочно стреляя. Пользуясь дымом, три-четыре пироги попробовали было взять нас на абордаж, но, вероятно, нашли, что сделалось чересчур жарко, так как прекратили преследование. Минут через пять мы были уже вне опасности, оставив их далеко за собою.
Переменив галс, мы спокойно продолжали путь. Наши повреждения оказались незначительными; ранены были только один матрос да Неб. Матрос умер до нашего прибытия к мысу, а Неб вскоре оправился настолько, что вновь принялся за свои обязанности.
Я пристал у острова святой Елены, исполняя данное обещание; но так как мои пассажиры не нашли желаемого судна, то решились сопровождать меня в Нью-Йорк.
Плавание наше от острова святой Елены до Нью-Йорка прошло благополучно. Хотя оно продолжалось долго, но никто из нас не скучал. Наконец, по нашим соображениям, земля была уже совсем близко. Майор с Эмилией поднялись наверх. Вскоре послышался ожидаемый радостный возглас. Потом показалась туманная точка, которая постепенно вырастала, обозначая контуры и выступы горы. Мы скоро прошли мимо маяка и вошли в верхнюю бухту ровно за час до заката солнца. Это было в конце июня 1802 года.
Глава XXI
Наше судно было уже около Бедлоу, как вдруг какая-то шкуна пересекла нам дорогу. В ту же минуту надо мной послышались крики. Это кричал Неб, убиравший один из бом-брамселей.
— Это еще что там за шум? — закричал я, так как терпеть не мог беспорядка. — Замолчите ли вы, а не то я вас проучу.
— Посмотрите, мистер Мильс, — сказал негр, — разве вы не узнаете «Полли»?
Действительно, это была она, и я ее тотчас же окликнул в рупор:
— Эй, «Полли», куда вы едете и когда вернулись из Тихого океана?
— Мы отправляемся на Мартинику. Вот уже шесть месяцев, как «Полли» возвратилась из южных морей. С тех пор мы совершаем третье плавание в Вест-Индию.
Теперь я убедился, что груз и мои письма дошли до своего назначения. Меня должны были ожидать, и лишь только «Кризис» вошел в Гудзон, как нам навстречу выехала лодка, везя главных компаньонов нашего торгового дома.