— С одним только отрядом? — спросил король. — Это было рискованно.
— Темная ночь благоприятствовала моему плану. Я выступил со своими всадниками около двух часов ночи. Полчаса спустя мы скрытно, с тыла, подошли к возвышенности, и я скомандовал — в атаку! Сбив часовых, мы на полном скаку ворвались в самый центр расположения англичан. Наше нападение было столь неожиданным и стремительным, что сонные англичане, полуодетые, не успевшие взяться за оружие, в беспорядке бежали из своих палаток. Смятение в их лагере было неописуемое, и мы нанесли им значительный урон в живой силе. Правда, англичане скоро сообразили, что имеют дело только с одним кавалерийским отрядом, и их офицеры принялись организовывать сопротивление. Превосходство их в численности было так велико, что когда они восстановили боевые порядки и настало утро, наш отряд оказался в серьезной опасности. Но тут, согласно нашему плану, маршал д'Эстре двинул на возвышенность пехоту, которая подоспела ночью, и англичане были обращены в бегство. Мне удалось захватить три пушки и более сотни человек пленными.
Король высказал свою признательность за одержанную победу, и молодой генерал некоторое время был предметом всеобщего внимания.
Маркиза де Помпадур убедилась, что Шуазель последовал ее совету променять любовь на честолюбие.
Когда Шуазель прощался с королем и маркизой, чтобы этой же ночью вернуться в действующую армию, маркиза сказала:
— Продолжайте идти по намеченному пути, генерал! Вперед, только вперед!
Возвратившись в карете в королевский дворец, Людовик встретил в приемной своего кабинета герцога Бофора, который с мрачным видом прохаживался по комнате.
— Почему вы здесь, герцог? — спросил удивленный король. — Что?то вас редко видно, как будто вы избегаете нашего общества… Почему, например, вы никогда не бываете во дворце Трианон?
Злая усмешка скользнула по лицу герцога.
— Я надеюсь, ваше величество, мне не поставят в вину то, что я не бываю там, где меня недолюбливают?
— К чему эта неприязнь, герцог? К чему эта вражда, которая все более и более разгорается? — с досадой в голосе спросил король.
— Я — Бофор, ваше величество! — произнес герцог с непомерной гордостью.
— Если вас чем?нибудь обидели, кузен, то беду можно поправить…
— Позвольте заявить вам, ваше величество, что я всячески избегаю встречи с маркизой де Помпадур.
— А я этого не желаю, герцог! Я ведь не отказываюсь от общения с вами.
— Только тогда я снова буду с радостью приходить в эти покои, когда буду уверен, что не встречу здесь маркизу и что Бофор не будет здесь оскорблен!
— То есть вы хотите совершенно удалиться от двора?
— Ну нет, ваше величество! На празднествах и на государственных советах, на которых я обязан быть, ваше величество, я буду присутствовать. Но там, где маркиза считает себя госпожой, там не может присутствовать Бофор!
— Я больше не желаю слышать ничего подобного, герцог! — заявил король. — Я желаю, чтобы вы жили в мире. К чему эта вражда?.. Ну, вот теперь вы знаете мою волю. Спокойной ночи, герцог.
И Людовик направился в свою спальню. Таким образом, он дал понять герцогу, что всякая его попытка свергнуть маркизу будет напрасной. Это было похоже на поражение.
Из покоев короля герцог уходил еще более взвинченным и настроенным против маркизы.
По дороге он встретил камер–юнкера виконта де Марильяка, который был его, герцога, протеже и потому был ему предан. Молодой виконт с бледным лицом, небольшой черной бородкой и глубоко сидящими проницательными глазами учтиво поклонился герцогу, и тот на минуту замешкался.
— Я сгораю от желания доказать вам, ваше сиятельство, свою преданность, — сказал камер–юнкер.
Герцогу эти слова понравились.
— Приходите завтра вечером в мой дворец, виконт, — сказал герцог. — Мне надо поговорить с вами.
— Я не замедлю явиться, ваше сиятельство! — обещал камер–юнкер де Марильяк вслед уходящему герцогу.
На другой день вечером камер–юнкер явился во дворец Бофора и тотчас же был принят.
Герцог сидел в своем большом кресле за столом, на котором стояли серебряный графин и бокалы. Он, должно быть, выпил много вина, так как лицо его пылало.
— Подойдите, виконт, — сказал герцог. — Я просил вас прийти ко мне… Вы, кажется, обожаете маркизу де Помпадур?..
— Я? Обожаю? — переспросил Марильяк в крайнем изумлении.
Герцог громко и желчно рассмеялся.
— Но уж любить?то вы, конечно, любите ее? — опять спросил герцог.
— Так же горячо, как ваше сиятельство… — пошутил камер–юнкер.
Такой ответ еще больше развеселил герцога.
— Отлично, виконт! — воскликнул он. — Теперь я знаю ваши чувства. Но — шутки в сторону. Скажите, за что вы не любите эту даму?
— Я ненавижу ее, ваше сиятельство. У меня есть две причины ненавидеть маркизу. Во–первых, я ненавижу ее за то, что она задирает нос перед вашим сиятельством. Во–вторых, я ненавижу ее за то, что она причиняет страдания королеве.
— Это благородно с вашей стороны, виконт, — одобрил молодого человека герцог Бофор.
— Королева плачет. Ведь маркиза, собственно, заняла ее место. Честное слово, если бы удалось свергнуть маркизу, это было бы доброе христианское дело.
— Не разглашайте этого, виконт, ибо это может стоить вам головы. Но вы мне нравитесь, черт возьми, определенно нравитесь. Вы мне можете пригодиться… И вы преданы мне?
— Настолько же, насколько ненавижу маркизу.
— Вам не следует говорить об этом где попало, виконт. Вообще, надо поменьше говорить, а побольше действовать — вот это будет вернее.
— Приму к сведению ваш совет, ваше сиятельство. Я умею ценить такие советы. Ради того, чтобы избавить двор от маркизы, я, клянусь, сделал бы что угодно.
— Один вопрос, камер–юнкер, — прервал герцог виконта. — На какой день назначено празднество при дворе?
— Бал–маскарад, ваше сиятельство? Его приказано устроить на следующей неделе.
— Я буду на нем. Я хочу видеть, сумеет ли виконт подтвердить свои слова.
Камер–юнкер вопросительно посмотрел на герцога.
— Знаете ли, виконт, что такой бал–маскарад представляет самый удобный случай для исполнения любых секретных планов? — продолжал герцог с дьявольской усмешкой. — Суматоха, маскарадная сутолока такого бала как нельзя более способствуют планам мести…
— Я начинаю понимать, ваше сиятельство…
— Предположим, графиня Верноа вас ненавидит. Я говорю — предположим, поскольку я знаю, что она вас любит. Открывается бал–маскарад, вы находитесь в зале, вы в хорошем настроении, не подозреваете ничего дурного. Но вот к вам приближается маска, — ну хотя бы прекрасная Верноа, — с фруктами, с бокалом лимонада, с мороженым, с печеньем и предлагает вам. Вы берете, вы пробуете фрукты или пьете лимонад и в следующую ночь превращаетесь в труп, так как угощение было отравлено. И никто не дознается, кто же именно дал вам яд. Никто!
— Маскарад… Я понимаю… — ответил камер–юнкер, внимательно слушавший герцога.
— Для исполнения подобных планов нет более благоприятного случая, виконт, — недобро усмехнулся герцог.
— Хорошо, ваше сиятельство. Виконт де Марильяк примет это к сведению.
— А я погляжу, насколько вы ловки и отважны, виконт. Вы ведь родственник отставленного министра Монрэпуа, не так ли? — спросил герцог.
— Я племянник министра, которого сместила маркиза. И клянусь вам, ваше сиятельство, что если бы у меня не было уже двух причин ненавидеть маркизу, то эта третья сама по себе достаточна, чтобы взбесить меня.
— Подумайте о бале, виконт. А теперь идите, чтобы кто?нибудь не увидел вас у меня. И вообще, будьте осторожны. Кто хочет быть кротом и роет яму для другого, тот должен быть осторожен, — он должен рыть глубже и не показываться на поверхности земли, а то его может увидеть кошка, и тогда он сам попадет в вырытую яму.
— Благодарю вас, ваше сиятельство, за совет и за предостережение. Крот не покажется на поверхности… — пообещал Марильяк, прежде чем уйти.
Герцог с усмешкой смотрел ему вслед.
«Такого человека мне только и надо было, — сказал он себе. — Этот приготовит маркизе отличный лимонад и приправит его своей ненавистью… Успеха тебе, виконт! Ты получишь хорошую награду, если твой план удастся…»
XVII. ПРИГОВОР
В то время как солдаты запирали Марселя в клетку, в которой провел свои последние дни креол Диего, дежурный офицер провел Виктора Делаборда в маленькую комнату, где мушкетер должен был ожидать дальнейших указаний коменданта.
Когда Виктор остался один, он еще раз перебрал в уме все происшествия минувшей ночи и содрогнулся от мысли — что же теперь ждет Марселя?.. Он отчетливо понимал, что все пропало, и эта мысль не давала ему покоя. Сон никак не шел к нему. Наконец, с наступлением утра, он встал и подошел к окну. Что?то принесет наступающий день ему и его несчастному другу?
Спустя час явился один из писарей коменданта и принес мушкетеру завтрак, объявив при этом, что за ним придут, чтобы отвести к коменданту. Виктор проголодался и с аппетитом съел завтрак, состоявший из супа, белого хлеба и маленькой порции вина.
Вскоре пришел офицер и попросил мушкетера следовать за ним в кабинет коменданта. Кроме коменданта, там были писарь и офицер.
— Подойдите ближе, господин мушкетер, — суровым тоном сказал генерал Миренон. — Скажите ваше имя, место рождения, род занятий… Вы ведь друг каторжника Марселя Сорбона?
— Быть другом каторжника, в обычном понимании этого слова, нелестно, господин генерал, — ответил Виктор. — Но данный случай — исключение. Каторжник Марсель Сорбон невиновен. Он — сын благородной женщины. Он — жертва незаслуженной ненависти. Марсель Сорбон, которого я имею честь называть своим другом, не сделал ничего преступного.
— Не наше дело решать это, господин мушкетер, — прервал Виктора комендант. — Я хочу только узнать от вас, помогали ли вы преступнику бежать в прошлую ночь и поддерживали ли его в прежних попытках?
— Да, господин генерал, я вместе с Адриенной Вильмон, невестой каторжника, поставил себе задачей спасти его.
— И при этом вы знали, какое преступление совершаете, господин мушкетер? — строго спросил комендант.
— Моя совесть оправдывает меня.
— Но закон не оправдывает вас, — возразил комендант, который хотя и говорил строгим тоном, но сожалел не только о судьбе Марселя, но и о Викторе, который, ни минуты не колеблясь, признался, что с радостью пожертвовал бы своей свободой и карьерой ради невинно осужденного друга.
— Закон не оправдывает… Хорошо, господин генерал, я готов понести наказание, — сказал мушкетер. — Но то, что я сделал, не может меня обесчестить, не может унизить в ваших глазах, и это меня утешает. Я исполнил священный долг дружбы. Если я преступил закон государственный, то я все же не преступил человеческого закона. Я и впредь не оставлю моего друга без помощи.
— Ваш поступок не останется без последствий, господин мушкетер, — со вздохом сказал комендант. — Я должен отправить вас в Париж. Господин лейтенант д'Азимон проводит вас туда и передаст парижскому коменданту.
При этом генерал указал на офицера, присутствовавшего на допросе. Виктор поклонился офицеру.
— Я рассчитываю на вашу честность, господин мушкетер, и надеюсь, что вы не будете пытаться убежать от господина лейтенанта, не употребите во зло то снисхождение, которое я вам оказываю, принимая во внимание ваше военное звание.
— Нет, этого я никогда не сделаю, господин генерал.
— В таком случае я не ошибся в вас.
— Только у меня к вам просьба, господин генерал.
— Говорите откровенно, господин мушкетер. Если это будет зависеть от меня, ваша просьба будет исполнена.
— Та бедная девушка, которая вместе со мной старалась освободить Марселя Сорбона, теперь совершенно одинока. Она осталась без всякой помощи. Позвольте мне господин генерал, отыскать Адриенну Вильмон и как?то поддержать ее.
— Этого разрешить я не могу, как мне ни жаль. Не могу дать вам свободу вне крепости. Я могу поверить, что вы вернетесь, но есть правила, которым я должен подчиняться. Иначе мне поставят в вину, что я позволяю вам свидание с вашей соучастницей.
— Я вас понимаю и отказываюсь от своей просьбы. Мне было бы очень неприятно, если бы я заставил вас опасаться, что я употребляю во зло ваше великодушие. Для себя же мне не о чем просить. Думаю, что бесполезно просить вас и за узника. Марсель Сорбон в ваших руках, в вашей власти. Он предоставлен вашему состраданию, и вы не отдадите несчастного в руки грубых надзирателей.
— Каторжник будет предан суду и будет судим по законам страны, господин мушкетер.
— Клетка, ужасная клетка… — тяжело вздохнул Виктор.
— Закон предписывает ее, и на этот раз я уже не смею поступать с ним снисходительно. За каждую попытку бежать пойманному беглецу угрожает клетка. Когда каторжник номер пятьдесят семь бежал в первый раз, его раны позволили мне отправить его в лазарет, а не в клетку. Но он злоупотребил этим снисхождением, воспользовался им для нового побега. И на этот раз его ничто не может спасти от клетки.
Виктор молчал. Он понимал и чувствовал, что комендант не мог поступить иначе. Если бы он сделал исключение, то на него легко могли донести и он был бы привлечен к ответственности.
— Марсель, Марсель, бедный Марсель… — тихим голосом печально произнес Виктор.
— Вы сделали больше, чем вам предписывает долг дружбы, господин мушкетер, — сказал комендант, передавая сопроводительное письмо лейтенанту д'Азимону. — Отправляйтесь в Париж. Желаю вам, чтобы вас не так строго судили за ваш поступок.
Генерал Миренон подал мушкетеру руку.
— Благодарю вас за ваше великодушие, господин генерал, — сказал Виктор, пожимая поданную руку. И повернувшись к офицеру, он сказал: — Я ваш арестант, господин лейтенант д'Азимон.
Виктор и офицер вышли от коменданта, а затем и из крепости. Они отправились в город и сели в почтовый дилижанс, который отправлялся в Париж.
С тяжелым сердцем оставлял Виктор своего друга. Правда, у него была надежда на великодушие генерала Миренона. Но Виктор преувеличивал власть коменданта. Генерал Миренон был служака, который ни на йоту не отступал от закона. А закон присуждал преступника, бежавшего вторично, к смертной казни, если это подтверждалось большинством судей.
Таким образом, участь Марселя была не в руках коменданта. Все офицеры и надзиратели были настроены против Марселя, а это не предвещало ничего хорошего.
Марсель покорился своей участи. Он не сказал ни слова надзирателям, которые вели его, связанного, в клетку и потом ударами кулаков втолкнули туда. Дверь клетки замкнули, и он оказался там, где недавно прощался с Диего. Но думал Марсель не о себе, он думал об Адриенне, о Викторе, который был схвачен вместе с ним и теперь должен был пострадать из?за него.
Все рухнуло! Последняя надежда была уничтожена.
«Так было угодно Небу, — думал Марсель. — Пусть теперь делают со мной что хотят… Только бы Адриенна не лишилась покровительства! Только бы она не пришла в отчаяние!.. Святая Дева, сжалься над Адриенной!.. Герцог Бофор победил, достиг своего. Теперь?то незаконнорожденный исчезнет навсегда».
Клетка представляла собой каморку такой величины, что заключенный не мог даже лечь как следует. В клетке не было ни одеяла, ни свежей соломы — в углу валялась лишь охапка сгнившей и сырой. Решетки давили узника, какое бы он ни принял положение, — лежал ли он, сидел ли, стоял ли.
Единственное снисхождение, которое сделал для него комендант, заключалось в том, что на Марселя не надели цепей, и он мог свободно двигать руками и ногами. Зато часовых поставили и возле дверей, и возле окна, которое выходило на реку.
Надежда на спасение совершенно покинула Марселя. Рана на плече после перипетий прошлой ночи разболелась не на шутку. Осмотревший ее доктор прописал примочки. Чтобы каторжник не совсем обессилел, ему, по приказанию коменданта, давали неплохую пищу и немного вина с водой.