Геккель посмотрел на Галля. Тот стоял красный, как рак, облизывая пересохшие от волнения и негодования губы. Учёный счёл переживания ассистента родственными своим чувствам. Сейчас он на рубеже величайшего открытия или плачевной неудачи, способной привести к краху научную карьеру. Возвращение на родину станет не возможным. Там ждёт профессорское призрение, злобные газетные пасквили дилетантов-писак, ведь завистники утверждают, что последние сорок лет после «Естественной истории мироздания » он не создал ничего, заслуживающего внимания, все его последующие произведения – популярные книжки для безусого юношества. Для Геккеля не существовало мнения важнейшего, чем мнение учёных. Его мир состоял из профессоров, доцентов, бакалавров, ассистентов, может быть студентов и неопределённой публики, приходившей на его выступления и покупавшей его сочинения.
Геккель велел Джо, самому безучастному из всех троих на галерее, пройти в вольеры и собрать в губку выделения одной из текших орангутангих. Джо, громыхая тяжёлыми ботинками, поспешил вниз по лестнице, а Геккель и Галль некоторое время наблюдали за спящими естественным сном орангутангом и медикаментозным – девушкой.
Джо вернулся, неся обильно смоченную губку. Запах от губки распространялся столь насыщено, что чувствовался даже на галереях. Геккель достал из резиновых брюк платок, смоченный одеколоном и приложил к носу.
Почуяв запах самки, орангутанг оживился, встал на задние лапы. Чёрным носом он жадно втягивал воздух. При приближении Джо зверь прикинулся равнодушным, с деланным спокойствием наблюдал, как тот подошёл к девушке и, стянув ей трусы до колен, смазал половые губы выделениями орангутанихи. Девушка заворочалась, ручеёк слюны появился в углу её рта.
Джо вернулся на галерею, а зверь вприпрыжку с неясным ворчаньем прошёлся вокруг стола. Схватив губку, орангутанг выдавил остатки её содержимого на пол и отбросил далеко в сторону. Потом он впрыгнул на стол и принялся обнюхивать бёдра и живот Иммы, те места, которые смазал Джо. Член примата заметно увеличился, достиг полной величины. Вдруг зверь схватил Имму когтями за плечи и стал делать то, чего давно ожидали от него учёные.
Франц вцепился руками в перила галереи, глаза его застилали слёзы. Он боялся, что гигантский член примата прорвёт свод влагалища Иммы и вмести с ним мировая наука, потеряют её навсегда. Зверь пыхтел, сопел, густая слюна его текла на лицо Иммы. Она издавала глухие звуки, ворочалась. На миг показалось, что Имме доставляют удовольствие движения орангутанга, она вдруг громко вздохнула, пару раз подалась навстречу члену примата, но вскоре страдание исказило её лицо. Имма закрутила головой, закричала: «Нет! Нет!». Руки и ноги её конвульсивно пытались вырваться из фиксаторов. Зверь кончил. Обильная жёлтая сперма текла из влагалища девушки по её бёдрам.
Геккель весело оглядел Франца и Джо, потёр руки и распорядился вернуть орангутанга в клетку, а девушку отвезти в одну из комнат предназначенную под лазарет. Сам учёный прошёл на веранду сделать несколько записей.
Франц и Джо спустились в лабораторию. Джо насвистывал опереточную мелодию, слышанную им пятнадцать лет назад, когда последний раз сидел в театре. Сердце Джо билось в унисон геккелевскому. Душевные силы Франца уходили на поддержание бодрой солидарной маски, в душе он искренне проклинал Геккеля, Джо и саму науку. Наблюдая за бесчеловечным экспериментом Геккеля, Франц вдруг в яркой вспышке мысли одновременно понял и почувствовал, что выбранная им профессия не для его нервов. Стало очевидным, что исключительно тщеславие и безденежье загнали Галля в комнату одержимого старика. Но почему именно к нему? Почему на стезю зоологии, а не скажем ботаники, ветеринарии или минералогии? Об этом Галль не успел подумать, ему пришлось вместе с Джо распустить ремни фиксаторов, поднять спавшую Имму подмышки и переложить на привезённую каталку. Орангутанг сидел на полу, глухо рычал, вокруг его рта сложилась необычная скорбная складка, словно он раскаивался в содеянном или горевал об Имме, которую увозили от него.
Когда каталка с Иммой двинулась, зверь с пронзительным повизгиванием, вприпрыжку на трёх лапах поскакал за кортежем. Если бы он был человеком, Франц вызвал бы его на дуэль.
К вечеру Имма пришла в себя, села на кровати и улыбнулась разноцветным птицам, певшим за окном. Полуметровая игуана замерла на дереве, кончик полосатого хвоста неторопливо ходил из стороны в сторону, чешуйчатая кожа отливала ультрафиолетом, а подвижный двойной язык стремглав вылетал из развёрстого рта нацеленный на множество трепыхавшихся во влажном воздухе мелких крылатых. Франц, сидевший у кровати Иммы спросил, как она себя чувствует. Девушка отвечала что хорошо. Она помнила, что пошла кормить животных, Джо и Франц сопровождали её, потом ей вдруг сделалось дурно, она потеряла сознание. Имма ощущала боль внизу живота, из её лона выделилось немного крови. Девушка сочла это за признаки нормально развивающейся беременности.
Галль сообщил Геккелю, что Имма ничего не помнит. Учёный удовлетворённо хмыкнул и разрешил Францу с Иммой погулять по берегу моря. На прибрежной полосе молодые встретили Джо, занимавшегося китайской гимнастикой. Плавные вращательные движения его чередовались с резкими поворотами, бросками. Джо широко расставил ноги, присел, укрепившись в песке как дерево. По широкому лицу его катил пот. Франц и Имма некоторое время наблюдали за гимнастом. Франц осторожно обнял Имму, но так чтобы не заметил Джо.
Беременность Иммы протекала лучше, чем предполагал Геккель. Она не жаловалась ни на тошноту, ни на головокружение, ни на отсутствие аппетита, столь характерные особенно для первой беременности. Живот её округлился, выпятился, пупок набух, высунулся наружу воловьим глазом. Подкожные вены на бёдрах сделались заметнее, ареолы сосков ушли в ширину, в белках глаз появилась небольшая розовизна, но глаза не желтели, оставались ясными и подвижными. Есть ли на лице пигментные пятна, столь портящие европейских женщин уже на четвёртом после зачатия месяце, не позволяла судить смуглая от природы кожа. На первую полученную у Геккеля зарплату, выдавал её сотрудникам всегда он сам, девушка приобрела швейную машинку. В свободное время она шила платьица и распашонки для будущего младенца. Неужели получилось, недоумевал Геккель. Он боялся радоваться, торопить изменчивый успех. Почти ежедневно он вызывал Имму в стерильную комнату лаборатории, стены, пол, потолок и предметы в которой тщательно обработали формалином и хлорпикрином, и, приложив стетоскоп к сферическому животу беременной, внимательно выслушивал плод. На шестом месяце он уже различал сердцебиение младенца, на седьмом – сама мать чувствовала, как новая жизнь колотит внутри неё ножками, Геккель был уверен, - что лапками. Он забросил все другие эксперименты, казалось, вся его жизнь сосредоточилась на Имме. Он искал любой предлог, чтобы встретиться с ней. Если она убиралась в вольерах, он оказывался рядом, чтобы проверить состояние животных, покопаться в их помёте, поискать глистов. Найдя какую-нибудь извивающуюся бледную аскариду, Геккель извлекал её из навоза пинцетом, показывал Имме и долго рассуждал, какие следует применить лекарства, чтобы вылечить животное. Аскариду бросали в почковидный эмалированный лоток, который нёс за профессором Франц или Джо, потом относили на веранду, где любил трудиться учёный. На веранду опять вызывалась Имма, и Геккель подробней рассказывал уже не только о лечении гельминтозов, но и червях вообще. Раскрывались иллюстрированные книги, две головы, седая и чёрная, как смоль, склонялись над монографией. Имма узнавала об анатомии , физиологии и жизненном цикле кольчатых и ленточных. Щёки Иммы пылали, Геккель заглядывал ей в глаза поверх очков с толстыми стёклами в роговой оправе. Когда Имма отдыхала, если Геккель не слышал стука её швейной машины, он заходил к ней в комнату, справлялся о её здоровье. Знакам внимания старика не было конца. Он повысил Имме зарплату, следил, чтобы она ела больше белковой пищи, поутру посылал её цветы. Сталкиваясь с Иммой в коридорах, Геккель быстрым взглядом всегда соскальзывал с её лица на выпуклый, топорщащийся бугром живот. Имма решила, что босс в неё влюблён. В уме она сравнивала Геккеля и Франца. Геккелю она поставила диагноз богатого чудака. Может быть, она и устроила бы с ним счастье, если б раньше не дала слова Францу. Имма не могла подличать.
Геккель выписал из Германии рентгеновский аппарат. Со дня на день ожидалось его прибытие морем. Просвечивание Х-лучами долженствовало окончательно пролить свет на развитие плода.
Когда до прибытия рентгеновского аппарата оставалось три дня, Франц набрался духа объясниться с Иммой. Он вывел её на берег океана, чтобы за шумом волн легче произносить страшные слова признания. В тот день штормило. Над прибрежными рифами парили чайки, с визгливым криком бросаясь вниз при виде блеснувшей рыбёшки. На крошечном островке ярдах в пятидесяти от полосы прибоя ветер до половины согнул молодые пальмы. Их широкие листья, срываемые бурей, успевали намокнуть в брызгах волн на пути к берегу. Один или два пальмовых листа ударили Франца по лицу. Обхватив Имму за располневшую от беременности талию, он вдруг заговорил о научных ошибках Геккеля. Монэры не существует. Основа жизни не ядросодержащая, а безъядерная протоплазма. Геккель легко бы в этом убедился, обладай он более мощным микроскопом. Сам он, Франц Галль, глубоко убеждён, что будущее за тем светом, что указал миру пастор Мендель из Австро-Венгрии. Да, да, пусть Имма не смотрит на него так, это кажется неправдоподобным, но именно опыты не на животных, а на горохе, простом горохе приблизят человечество к разгадке жизни. Галль популярно изложил Имме гипотезу о расщеплении, доминантных и рецессивных признаках. Имма не отводила от Галля глаз. Он читал в них подлинный интерес. Ветер усилился, посыпал мелкий дождь. Девушке приходилось обеими руками удерживать подол платья, который буря стремилась накинуть ей чуть ли не на голову. Галль прозябает у Геккеля. Ему нужно уехать в Америку или Европу, присоединиться к тем людям, что вместе с Морганом и Вейсманом исследуют то, что называют генами. Короче, Геккель плохой, он не даёт перспектив Галлю, потребляет результаты его исследований, лишает авторства. Направление трудов Геккеля тупиковые, вершина его ограниченности – экспиримент с приматами. Имма поёжилась от холода. Она пожалела, что не захватила с собой шаль. « Пойдём домой », - предложила девушка Францу. Как домой, содрогнулся Франц. Домой, когда они только что дошли до самого главного, до того, что непосредственно касается её самой, Иммы? Знает ли она, что старик считает её беременной от орангутанга? Нет, она беременна от него, Франца, просто отвечала девушка, она любит его, у неё не было никакого другого мужчины. Веки Иммы увлажнились, ей хотелось плакать, любимый не верил ей. А вот старик Геккель рассуждает по-другому, продолжал Галль, Геккель приказал усыпить Имму, заставил орангутанга сойтись с ней и теперь ждёт потомства, наполовину человека, наполовину обезьяну. Раз так, действительно следует бежать, согласилась Имма. Ничто её не удерживает на острове. Отец её продал, мать осталась далеко в горах. Франц нежно поцеловал понявшую его чувства Имму в потрескавшиеся от беременности губы. Побег назначили через два дня.
Уже на следующее утро прибыло судно с рентгеновским аппаратом. Геккель отвёл под него центральное место в гостиной. До сумерек шестеро мастеровых: четыре немца, один голландец и один низкорослый мулат, стучали молотками то, сооружая настил, то, скрепляя корпус. Все это время Геккель в свободных льняных штанах и просторной хлопковой блузе коршуном кружил вокруг работающих. Он всем интересовался, вовсё вникал. Наиболее его беспокоило, хватит ли для исследований фотографических пластин. Их привезли пятьдесят, а Геккель заказывал сто, один комплект бесследно исчез. Бригадир объяснял отсутствие пластин и девятибальным штормом у берегов Омана, и вороватостью египетских таможенников в Суэцком канале. Геккель не слушал, возбуждался, кричал, размахивал руками, потом успокоился, шутливо подмигнул мастеровым и вновь с неменьшим усердием, чем они трудились, стал наблюдать за работой. Когда три стены были готовы, их раздвинули наподобие книжки вокруг пьедестала, пошли за рентгеновским аппаратом, стоявшем во дворе. Уже темнело, густая тропическая ночь стремительным микшером убирала очертания деревьев, домов, берега. В воздухе зашуршали крылья летучих мышей, которые здесь настолько крупны, что их называют собаками. Возвещая о приближении хищников, протрубили слоны. Вышел из облаков Южный крест. Геккель предложил отложить работу до рассвета. Он опасался, что ночью в недостаточном свете ламп мастеровые способны допустить какую-либо роковую ошибку при сборе аппарата, перекрутят гайку, не уследят за достаточной герметичностью съёмочной камеры. Бригада с готовностью приняла предложение хозяина дома принять душ и пройти к столу. Ради неординарного события, приезда в маленькую колонию земляков, забили нескольких цейлонских кур и достали из подвала рейнское. Приезжие охотно поглощали курятину, но прежде налегали на местную крепкую банановую араку, оставляя нетронутым тонкое вино, которым они могли насладиться и на родине. Геккель расспрашивал, чем дышит Германия, остальная Европа, где он не был скоро пятнадцать лет. Назревала большая война, Россия и Германия готовились обрушиться на Австро-Венгрию. Германия надеялась, наконец, завершить объединение немецких земель, а Россия, сокрушив дряхлого венского гиганта, в случае победы получала долгожданный контроль над черноморскими проливами. Если говорить о культуре, то мир помешался на кинематографе. В быту же увлечение автомобилями и загородными домами. А в науке? Что финансирует правительство? Мастеровые представляют серьёзную промышленную фирму, поставляющую аппаратуру для научных исследований. Судя по заказам, преобладает спрос на вытяжные шкафы, противогазы, колбы из крепкого стекла. Кайзер охотно финансирует химические и бактериологические изыскания.
За столом прислуживала Имма. Мастеровые игриво поглядывали то на её выпирающий живот, то на хозяина дома, считая его отшельничество виной девушкиного положения.
Пользуясь всеобщим увлечением разговором, Галль вывел Имму на веранду. Конкретные мысли, как выполнить побег, были крайне туманны. Геккель днём обычно отдыхал, и Галль предлагал в эти часы выйти на дорогу, поймать попутную арбу, на ней добраться до Коломбо и некоторое время скрываться в одном из нанятых домов. Но от тряской дороги в арбе могли начаться преждевременные роды, срок которых уже подошёл. Галль полагал, что без помощи профессионального акушера роды в пути могли повлечь смерть матери или плода или обоих. Другой вариант – бежать в лес, с трёх сторон подступавший к дому Геккеля, прятаться там, питаясь курами, павлинами, у Галля есть ружьё и, ища удобного шанса пробраться к морю, сесть на корабль, идущий куда угодно в Европу, Африку, Австралию. Имма не понимала поспешных мыслей своего жениха, она не знала их истинной природы, поэтому предлагала сначала родить, а потом думать. Девушке явилось во сне, что ребёнок – вылитый Галль, она предлагала идти к Геккелю, пасть в ноги, во всём признаться и просить его стать названным дедом новорожденному. Гримаса боли скривила лицо Галля, он не хотел видеть Геккеля ни названным дедом, ни крёстным отцом, Имма приняла христианство. Геккель нетерпеливо позвал Галля и Имму в зал. « Что вы там шепчетесь?- спросил он, и, видя смущение молодых, добавил: - Целовались что ли?» Уже подвыпившие мастеровые и Джо захохотали. Имма отвернулась к колонне из красного дерева, поддерживающей крышу, Галль молча сел на плетёный стул, налил араки, но пить не стал, разглядывая желтоватую жидкость в свете керосиновой лампы. « Гости интересуются моей теорией. Я устал излагать её письменно и публично. Франц, расскажи вкратце, прошу тебя, - покровительственным тоном сказал Геккель и представил: - «Господа, Франц Галль, наиболее способный из моих учеников.» Франц покраснел: - « Дело в том, босс, что я не вполне согласен с вашими постулатами, скажу больше, совершенно не согласен, хотя ранее я это скрывал, подавленный вашим авторитетом и деспотизмом характера, - Галль нервно кашлянул, облизнул пересохшие от волнения губы, - и если я возьмусь излагать возникновение жизни на Земле, то согласно своим взглядам, но не вашим. Геккель крякнул: «Первый раз слышу подобное от тебя. Помни голубчик, я обладаю не взглядами, а научными доказательствами.» - «Наука и религия две вещи близкие.» - «Далеко мы зашли, - вздохнул Геккель. - Что же говори… и тут же перебил самого себя: - Неужели ты отрицаешь, происхождение жизни из единого источника, из того, что я называю монэрой.» - « Да, отрицаю, учитель. Я предполагаю, что жизнь возникла из различных источников, их как минимум два, пример тому существование хордовых и бесхордовых. Более того, человеческие расы тоже могут иметь различные корни. Независимо друг от друга в разное время произошли человеческие расы, в Африке – чёрная, в Азии – жёлтая, в Европе – белая. Расы имели несколько, множество источников. Не в одном месте, а в тысяче мест зарождалась, к примеру, в Африке чёрная раса…» Геккель вскипел. Галль ещё никогда не видел профессора в таком гневе. Щёки его сделались пунцовыми, зрачки побелели, сетка багровых апоплексических морщин разбежалась от глаз. – « Да вы молодой человек не просто мой научный противник. Вы мне враг!» - Геккель стукнул кулаком об стол так, что зазвенела посуда. Он встал и согбенный тяжёлыми раздумьями, разочарованьем и неуверенностью в ближайших учениках своих направился к дверям. На пороге он остановился: - « То что вы несёте не просто вздор, это чушь, родственная средневековому обскурантизму.» Геккель ушёл. Воцарилась тишина. Мастеровые не ели, не пили. Джо, приподнявшись со своего места, застыл со вздувшимися на шее жилами, в изумлении и негодовании он неподвижным взглядом сверлил Галля. Сердце Иммы сжалось в комок, она чувствовала, что происходит нечто страшное. В шуме океана и треске цикад задвигались стулья. Без хозяина гости отказались от чая. Мастеровые уходили спать на расстеленные им на полу места. Ушёл и Джо. Имма и Галль остались одни у стола с немытой посудой.