— Пошёл вон! — вскрикиваю я негромко, но в сердцах.
Ай-яй-яй. Я для тебя столько всего сделал, а ты… Я спас твою жизнь.
(…что-то плохое в ту ночь случилось…)
— Ты ничего мне не делал! Ты не спасал мою жизнь, — говорю я и сажусь на кровати. Дедушка с бабушкой сняли с меня грязную одежду.
(…тайфуны в степи, казалось, имеют глаза…)
Да что ты говоришь! — снова насмешливо вскрикивает голос. — А это чья заслуга?
Я сущностью чувствую шевеление на стене. Поворачиваюсь и застываю в изумлении. На стене висит чёрный надувной круг с изображением зонтика.
Его могло унести при первом толчке, но ты проснулся, а он у ног. Он мог прохудиться и сдуться, и ты бы пошёл на дно, но он стойко держал твоё тело, пока Море не соизволило спасти тебя. Если бы не я, тебя не было бы уже в живых. Я борюсь за твою жизнь с тех самых пор, как ты сделал выбор.
— Какой выбор? — я встаю и оглядываюсь в поисках воды. Всё нутро отторгает этот разговор, я стараюсь зациклиться на бытовых мыслях.
Ну как же, помнишь, тогда прохладной…
— Стоп! — я вскидываю руку и шарахаюсь. Голова кружится. — Я ни-че-го не хочу слышать. Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Ну ладно. Не будем ворошить прошлое, — отвечает голос. — Давай поговорим о настоящем. Ты можешь стать лучшим из лучших. Тебе стоит только захотеть. Делай то, что я говорю, и получишь силу большую, чем была.
— О какой силе ты говоришь? — спрашиваю я.
Оооо, ты сможешь управлять всеми неживыми предметами. Хочешь, превратишь бензопилу дедушки в страшного робота. Наделишь её разумом. Можешь управлять землёй. Воздвигать горы, холмы. При этом ты останешься зелёным ребёнком. Ты будешь слышать голоса деревьев, воды. Разве не здорово?
Я падаю, потому что комнату так сильно шатает, как при девятибалльном землетрясении. Щека упирается в коврик, взгляд целится в темноту под кроватью, откуда ползут новые щупальца тени.
— Я хочу только одного, — молюсь. — Чтобы весь этот ужас прекратился. Чтобы забыть о боли, о потери мамы, Каштана.
О! — голос весело восклицает. — Уж это легко! Легко и просто!
Из моих глаз льются слёзы. Я хочу только одного: спать и плакать, плакать и спать.
Спи, — шепчет голос. — Сегодня ты слишком слаб, чтобы принимать решения. Спи. Завтра ты проснёшься бодрым. Тогда и поговорим.
Щупальца теней наползают мне на глаза, и я проваливаюсь во тьму.
* * *
Утро бьёт в окно ясным небом. Я открываю глаза и вижу перед кроватью… Володьку. На душе становится легко, хоть у него и мрачный вид.
Я слабо улыбаюсь. Всё тело сковывает слабость. Хочется есть.
— Я подумал подождать, пока ты проснёшься, — тихо говорит Володька.
— Ты, вероятно, хочешь меня убить, — говорю я.
— Нет, почему же, — говорит он и молчит. Молчит, ибо знает, что я вижу в его сущности: он хочет меня убить. Но злости там очень мало.
— Всё как-то пошло наперекосяк, — вздыхаю я. — Сначала, очень давно папа умер. Теперь мама. Почему так?
В горле опять клокочет тугой ком.
— Ещё ты разрушил мою работу и убил Каштан, — оповещает Володька.
— Да, натворил я делов, — вздыхаю и отвожу взгляд от ясных зелёных глаз друга.
— Я пришёл на минутку, — говорит Володька. — Надо сказать тебе самое главное, чтобы ты перестал совершать ошибки.
— Меня теперь исключат из сообщества зелёных детей?
— Никто не вправе тебя исключить, кроме тебя самого. Плохая новость, что ты уже это сделал. Ты исключил себя. Ты поставил стену между собой и Природой.
— Я теперь такой как все?
— Да.
— И я теперь не могу слышать голоса деревьев?
— Да.
На душе становится так горько, что в очередной раз хочется закрыть глаза и умереть.
— Но я пришёл не за этим, — говорит Володька. — Я должен тебе сказать, что не нужно тебе винить во всём Природу. Твою маму убила не она. Яхту потопила тоже не она. Природа очень хочет, чтобы мы были живы, и наши родители. Потому что родители — единственное связующее звено между нами и обществом. Другие люди нас не понимают, знаешь ли.
— А кто тогда убил мою маму и тех ребят на яхте? Мы же сами, ответишь ты?
— Нет, — покачал головой Володька. — Я больше ничего не скажу. Обычным людям больше знать нельзя. — Его слова больно царапают сердце, и я проглатываю солёный ком.
— Вовка, — шепчу я. — Как мне вернуться?
— Просто захотеть. А впрочем, это ничего не даст, если ты так и будешь вытворять ужасы по каждому поводу. Тебе нужно наконец срастись с Природой. Понимать её желания каждую секунду. А ты пока лишь коснулся.
— И как это сделать? — искренне спрашиваю.
— Я провёл ночь в берлоге, — отвечает Володька. — В заброшенной медвежьей берлоге. Земля со всех концов. Найди местечко, где будешь только ты и Природа и останься там.
— Одну ночь?
— Не знаю, — пожимает плечами Володька. — Кому как. Мне хватило ночи. Ты сразу поймёшь, когда Природа тебе откроется. Это нельзя не заметить. А если не заметишь, значит, Природа посчитает тебя недостойным.
— Она посчитает, — мрачно киваю я. — После всех этих моих…
— Не надо отвечать за всю Природу, — отвечает Володька. — Проверь, а потом узнаешь. Я, наверное, пойду.
Володька встаёт.
— Ты сильно злишься на меня из-за того, что я разрушил твою поделку? — грустно спрашиваю.
Володька молчит, лишь чуточку качает головой, но я-то чувствую. Он, может, и не злится, но в его душе сейчас пустота не хуже моей, хоть я и потерял маму, а он — результат двухлетней работы.
Внезапно, лицо Володьки напрягается, губы дрожат, и он поворачивается ко мне спиной, плетясь к двери.
— Попробуй несколько лет делать что-то так кропотливо и любить это, а потом разрушить, — говорит он дрожащим голосом, не поворачиваясь. — Я сейчас каждый раз захожу на чердак и вижу её руины в углу. Теперь можешь рассказать мне, как ты плакал над Хатико.
И Володька уходит.
* * *
День протекает капля за каплей пустым пятном. Никогда ещё в жизни у меня не было такого горького дня. В голове вертятся Володька, мама, Каштан. Бабушка и дедушка не заходят ко мне в комнату. Дед часто разговаривает по телефону, и когда я слышу обрывки фраз, убегаю и стараюсь заткнуть уши. Речь идёт о похоронах. Днём дедушка куда-то уезжал, решать вопросы на эту самую непроизносимую тему.
Я на автомате ем продукты, которые разрешены. Не знаю, испытал бы я боль, съев мясо, но пробовать не хочется. Не из-за боли, которую я встретил бы сейчас с распростёртыми объятиями, а из-за совести. Пусть между мной и Природой сейчас пропасть, но она преодолима, и Природа никогда не станет моим врагом. Она может отвернуться и обидеться ненадолго, но стоит тебе попасть в беду, она вернётся. Как это всегда делала мама.
Без мамы дом кажется совсем пустым. Из её комнаты веет знакомым парфюмом. И когда мысли всякий раз напоминают, что эта комната больше не наполнится знакомым привычным с рождения голосом мамы, я плачу. Я плачу в тот день часто, и всегда при мыслях о маме.
Когда я время от времени на несколько минут застываю перед дверями в наши комнаты, вижу на обоях отпечатки моих рук. Застывшая бурая кровь. И от каждого взгляда на них становится больно.
Вечером я сам набрал в ванну воды и сел мыться. Дедушка не заставлял, просто так было привычно, и так всегда велела мама. Я почти не моюсь. Просто сижу в воде, гляжу пустыми глазами на плавающую в пене резиновую уточку, и отмокаю.
В голове апокалипсис.
В душе — руины.
Осмысленный взгляд вылавливает жёлтую потрескавшуюся резину, синие безжизненные глаза, зелёный ободок вокруг них.
— Я хочу умереть, — говорю я утке.
Рано, — отвечает та.
* * *
Я задыхаюсь от удивления. Всё как в случае с Морем, только я не вижу сущности у резиновой игрушки. Она пуста, как глазницы мертвеца. И её голос, раздающийся в голове, опять кажется знакомым.
— Ты… умеешь говорить? — изумлённо шепчу я.
И ты задаёшь этот вопрос после того, как говорил с Морем, Каштаном и кучей других неодушевлённых вещей?
— Ну… — я мнусь. — То — дети Природы. А ты…
А я дитя человеческой эволюции, — отвечает Утка. — Так почему же я не могу начать говорить?
— Можешь, конечно, — смущаюсь я. — А тебе есть, что сказать?
Естественно, — отвечает Утка. — Несколько лет назад, купаясь, ты безумно любил меня грызть. Это, по-твоему, нормально? Я до сих пор помню твои острые зубы.
— Извини, — хихикаю я, и у меня впервые повышается настроение.
Весь день распускаешь нюни, как девочка, — говорит Утка. — И ничего не делаешь. Добавил кусок пустоты во время своей жизни. Куда это дело годится.
— У меня горе, — мрачно отвечаю я.
Знаю я твоё горе. Мальчик-убийца.
— Чегооо? — я ударяю по Утке, и она на секунду скрывается под водой, но потом снова всплывает. Пена разводами стекает с резинового тела. — А будешь обзываться, сожму тебя, чтобы ты пищала, — угрожаю я.
Не любишь ты правду, вот поэтому ты и всё разрушаешь, — говорит Утка. — Пусть не ты убил маму, но ты приложил к этому усилие.
— Как? — удивляюсь я.
А кто начал дружить со всякими дураками. Всякими зелёными детьми?
— А это тут причём? — возмущаюсь. — Я сам такой. Если бы не Володька, кто бы мне ещё всё рассказал?
Некоторое время Утка молчит, но никуда не уходит. Чувствую её присутствие. Сущностью назвать это не могу.
Начнём с того, что тебе врут с самой первой буквы, — вдруг говорит Утка.
— То есть, я не ребёнок Природы? Я не слышал голоса Моря? — язвительно усмехаюсь я.
Нет, тут всё правда. Природа создала тебя как свою очередную шестёрку. Она же без вас не может. Только вот сама Природа — это идиотка, которая не может даже толком избавить вас от смертельных болезней.
— Ну… — я не знаю что сказать. Эта тема уже поднималась с Каштаном, и тогда он не дал мне вразумительного ответа. Он сказал, что виды выживают, а мы лишь искореняем себя, пытаясь вылечить от заболеваний, передающихся по наследству. — А что ты предлагаешь?! — в сердцах восклицаю я.
Предлагаю бороться с Природой.
— Чегоо?
Дурачок. У тебя такое наивное возмущение, что мне смешно, — Утка смеётся. — Неужели ты не раскинул до сих пор мозгами? Неужели ты не увидел, что тебя водят за нос? Тебе показали правду лишь под одним углом. Тебе рассказали историю древнейшего периода, позабыв историю ещё более древней эры. А почему не рассказали, а? Не думал? Им не выгодно. Удобнее же крикнуть: вы долбанутые. И вся толпа подхватывает: мы долбанутые!
— Ну если ты такая умная, то может ты мне расскажешь всю правду, — хмурюсь я.
И расскажу, — отвечает Утка. — Начнём с того, что мы имеем прекрасную планету. И кто ей правит? Природа-недоучка? Если ты чего-то делаешь, ты же стремишься к совершенству, так?
— Наверное, — киваю.
Если ты играешь в игру и проходишь её, то ликуешь, но ты на последнем месте. Ты снова садишься играть, чтобы прийти первым.
— О дааа, — соглашаюсь.
Почему же Природа позволяет, чтобы рождались мёртвые дети? Чтобы люди умирали от смертельных болезней? Вы, зелёные дети, не едите мясо, ибо чувствуете боль животного. Вспомни кролика. Почему же тогда волку позволено его есть? Думаешь, он убивается, когда его зубы вгрызаются в заячью шею? Да ничего подобного. Зачем же Природа держит у себя таких существ, которые поедают друг друга? Почему она не уничтожит короедов, которые точат дерево? Тлю, проедающую листья? Или аскарид, которые съедают живого человека? Ты слышал про аскарид?
— Нет, — грустно отвечаю.
Эти черви живут в человеке. Длинные, сантиметров по двадцать. И поедают его. И человек умирает. Зачем Природа разрешает им это делать? ДНК, гены, это всё она придумала, построила из белков, углеводов, но всё же позволяет им работать неправильно. Клетки организма начинают пожирать другие, возникает опухоль, и человек умирает. Для чего ей это, а?
— Не знаю, — шепчу я, вспоминая отца. Природа уже не кажется мне такой хорошей.
Вот-вот. Тебе показали Море, которое заботливо обволакивает твоё тело волнами, но не показали акул, пожирающих дельфинов, что дёргаются в агонии; тебе показали поющий лес, который добрым голосом разговаривает с тобой, но не показали гусениц, которые выедают его листья подчистую; тебе показали поющий ветер, который делает ночи прохладнее, но не показали деревья, которые он выворачивает с корнем, стоит ему рассердиться. Тебе многого не показали, мальчик мой. А почему Природа позволяет этому происходить? Да потому, что Природа ленивая и глупая дрянь. Она не может исправить свои ошибки. Не может и не хочет. И тогда появился я.
Я сглатываю и чувствую, как холодеют ноги. Мне становится и страшно, и вдохновенно одновременно.
Голос человеческой цивилизации. Человек сам начал бороться с ошибками Природы. Электричество, отопление, пенициллин. Нет бы радоваться, но Природа ещё та эгоистка. Ей не нравится, что кто-то там сопротивляется, тыкает её носом в её же какашки, которые она натворила, как непослушную собаку. И она… ох. Она начала сопротивляться. Она убивает вас пачками из-за ревности, зависти, что вы, её дети, начинаете превосходить её. Всё человеческое негодование зазвенело, и появился я. Вот такая история, Никита. Вот такая.
Я растрёпан. Я уже ничего не понимаю. Раньше мне казалось, что в словах Каштана, Володьки всё гладко и нет ни единого слова лжи. Теперь я верю Утке. Каждая её фраза логична. Каждая буква на своём месте.
— Я… не знаю, что и сказать, — тихо выдавливаю.
Хоть у тебя и голубые глаза, предлагаю тебе вступить в сообщество карих, — говорит Утка. — Мы — дети земли. И мы боремся с ошибками Природы. А значит, и с самой Природой.
— Земли? — удивлённо хмурюсь я.
Я — существо очень древнее. Гораздо древнее, чем тебе кажется. Я — голос всей планеты. Я — голос земли, из которой однажды Природа проросла. И я хочу привести систему в порядок. Мы ещё не знаем как. Мы могли бы уничтожить Природу и построить новый мир. Даже если это случится, то ты уже умрёшь. Планету будут населять даже не твои правнуки, а правнуки твоих правнуков. Либо мы раздавим дух Природы и перестроим всё как надо. Придумаем такие изобретения, которые упорядочат Природу. Думаю, это более быстрый процесс, но всё равно ты его не увидишь. Однако начинать нужно сейчас. И только сейчас!
Я ломаюсь.
Я ломаюсь!
Каждое слово Утки открывает мне глаза. И тут она меня добивает:
Возьмём твоего папу. Серьёзное заболевание. Неизлечимое. Незаразное. Переданное генетическим путём от его отца, который тоже умер раньше срока. Кто виноват в его смерти? Кто заставил его клетки работать наоборот? Теперь мама. Если Природа знала, что под крышей много детей, зачем посылать туда молнию? Зачем сжигать всех? Ну, думаю, про яхту объяснять не надо.
Я сжимаю под водой кулаки.
— А Каштан? — спрашиваю я. — Тут уж моя вина.
Ну… с Каштаном да. Накладочка вышла, — отвечает Утка. — Но если я до сих пор не убедил тебя в ущербности Природы, ты просто слеп. И если до сих пор не хочешь её остановить, то — просто глуп.
— Хочу, — произношу я. — Теперь хочу. Я вообще с самого начала говорил тому же Володьке, что несправедливо убивать моих родителей. А он куксится и отвечает, что так надо.
Природа их водит за нос, — отвечает Утка. — Как и тебя. Но если тебя вовремя удалось спасти, то многих стареньких, как твой Володька, уже не вытащить из этой трясины.
— Но что теперь делать?! — восклицаю я. — Как бороться?!
Проще простого, — отвечает Утка. — Нужно выключить скелет Природы, тех, на ком она держится: зелёные дети. Нужно погасить эти звёзды, которые её поддерживают. Но это моя цель. Ты не сможешь потянуть такую работу, потому что лишь человек, но ты можешь помочь. Ты можешь вступить в борьбу. Для начала нужно убить Володьку.
* * *
— Да ты что, с ума сошла?
От слов Утки у меня на секунду останавливается сердце.