— Какой сок нести? — спрашивает Володька.
— А ты угадай.
Братишка смотрит на меня и хмурится, пытаясь прочесть моё желание. Я усиленно думаю о груше, и Володька сияет.
— Ты хочешь грушёвый сок.
— В точку! — восклицаю. — Это что же, ты как бы мои мысли читаешь?
— Даже близко не похоже, — мотает головой Володька. — Если бы мы читали мысли друг друга и каждого природного объекта, представляешь, какой гул стоял бы? Просто все чувства имеют окраску. Ну или сияют, можно сказать. Например, если ты злишься, то излучаешь злость. Я попадаю в его поле и чувствую. Хотя, если ты будешь хотя бы на первом этаже, то вряд ли почувствую. Правда, есть такая фишка, как слияние сознания. Типа того, что мы вчера делали на четвёртом уровне. Тогда мы сможем действительно читать мысли друг друга, даже думать синхронно. И пускай я буду тут, а ты в Америке.
— Можно так всем зелёным детям соединиться, — говорю, но Володька тут же отвечает:
— Ни в коем случае. Мы бы померли от вечной какофонии других мыслей. Хоть мы и будем единым целым, мелкие потребности у всех свои. Я буду слышать, даже если какой-нибудь зелёный Джордж в Англии какать пойдёт. Оно мне надо?
Я покатываюсь со смеху. Володька улыбается.
— Так значит, грушевый? — уточняет он.
— Ага, — киваю.
До разрушения моего мира остаются считанные минуты.
* * *
Звонит телефон.
Володька не успевает и до двери дойти. Как странно. Кто может позвонить мне сюда, кроме Володьки? Номер мне неизвестен.
Я включаю связь и слышу голос дедушки. Его тон уже пугает меня. Он плачет. Не просто плачет, а рыдает взахлёб. А потом говорит эти слова:
— Никитушка, мамка твоя умерла.
* * *
Это странное чувство. Эта гадская гнусная надежда, которая до последнего верила в моё спасение, когда я дрейфовал на Круге. Если бы не она, люди принимали бы новости как данное, но из-за этой поганой тётки, любящей умирать в полном одиночестве, мы отказываемся верить даже в самые явные факты. И где-то на подкорке сознания я всё ещё думаю, что здесь какая-то неправда. Жестокий розыгрыш дедушки, ошибка в информации.
— Чего? — Я начинаю задыхаться. Володька застывает у двери. Его лицо бледнеет. Губы поджимаются.
— Молния в столб ударила, — захлёбывается дед, что я едва различаю его слова. — Актовый зал весь загорелся. Детишек она спасала, а сама сгорела.
Я плачу, и не могу ничего ответить. Всхлипы перекрывают слова.
— Возвращайся домой, Никитушка.
— Я… еду… — еле выдавливаю я, и разговор прерывается.
Я стою посреди чердачной комнаты, на вытянутой руке телефон, ноги дрожат. Я просто плачу. Рыдаю. Ничего нет, ни Володьки, не чердака, ни этой планеты. Может, я всё ещё в море, умираю и теперь брежу этими видениями? В голове пустота, лишь огромное горе, съевшее все мысли.
Володька медленно подходит ко мне. Я вижу слёзы на его щеках. Он уже понял, что моя мама умерла? Или плачет потому, что моя печаль передаётся ему? Братишка обнимает меня.
Братишка?
Я сжимаю губы и отталкиваю Володьку.
* * *
— Что??? Это??? Такое??? — мой крик срывается на визг.
— Я… мне жалко… — тихо произносит Володька.
— Разве молния — не явление Природы??? — кричу я. — Почему она так делает??? Я — её ребёнок, а она… Каштан говорил, что если бы люди могли слышать, они предупредили бы кораблекрушение и не послали бы яхту в море!!! Почему я не услышал приближение грозы??? Почему молния ударила??? Почему Природа позволила этому случиться???
— Если это произошло, — заикается Володька. — Значит…
— О нееееет, — я подскакиваю к Володьке, хватаю его за ворот рубашки и заношу кулак с сотовым телефоном. — Если ты скажешь, что так было нужно Природе, я клянусь, я сломаю тебе нос! — ненавистно шиплю. Сущность Володьки бьётся в страхе. Он растерян. Он не знает что сказать. — Я буду бить тебя, пока не убью! — угрожаю я. — Чего молчишь???
— Боюсь, — честно произносит Володька.
Я борюсь с жутким желанием ударить его. Но потом отпускаю, поднимаю голову и кричу. Я хочу, чтобы меня услышала Природа, услышал весь Космос. И поняли, как я их ненавижу.
А через секунду я снова возвращаюсь в этот мир. Тот же чердак, Володька, сжавшийся у стены в комочек, тусклая лампа под потолком, поделка…
Я хватаю Володькину миниатюру за угол и с рёвом толкаю в сторону. Маленький склон летит на пол, деревья разлетаются, пластилиновые холмы рушатся. Я слышу полный пустоты крик Володьки. Пусть он теперь тоже знает, что такое смерть. Хотя никакая разрушенная поделка не сравнится с моим горем.
Я вижу безнадёжный взгляд Володьки, прикованный к разрушенной поделке, слышу его желание умереть, но уже несусь к двери, слетаю по ступенькам, чуть не сбивая с ног удивлённую тётю Свету.
Обратная дорога запоминается мне серым пятном и пустотой в голове. Велосипед я бросаю на газон и влетаю в дом. Я всё это время не перестаю плакать. На кухне меня встречают дед и бабушка. Тоже плачут. Завидев меня, бабушка бросается и обнимает. Я едва успеваю снять кепку и бросить на бензопилу у двери.
— Никитушка. Никитушка. Никитушка, — только и говорит она. И наши рыдания сливаются в унисон.
— Это может быть ошибкой? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает дед пустым голосом из глубины кухни. — Там много народу полегло. И дети. И твоя мамка. Крышей горящей накрыло.
Бабушка отпускает меня, садится рядом на стул и начинает выть новую панихиду. А дедушка смотрит в пустоту и бурчит:
— Как же это несправедливо, когда дети уходят вперёд меня. Уж лучше бы Бог меня забрал. Это же… Это вот такая твоя Природа жестокая, Никитушка.
Я чувствую себя самым виноватым человеком на земле, и снова плачу, оглядываясь по сторонам, будто ищу поддержку. А потом мой взгляд падает на бензопилу слева, и плач внезапно прерывается.
Если в первом акте появляется ружьё, в последнем оно должно выстрелить.
* * *
— Я знаю, кто убил мою маму! — выпаливаю я, и дедушка растерянно смотрит в мою сторону. — Он! — я тычу в окно на ствол Каштана. — Ты должен его спилить!
— Никитушка… — начинает дедушка, но я его перебиваю:
— Немедленно!!!
Мои глаза горят, руки крепко сжимаются в кулаки. Вся сущность сияет ненавистью.
— Никита, ты что такое говоришь? — жалобно стонет дед.
— Никак рассудком подвинулся, — воет бабушка.
— Он молчал! Он всё утро молчал! Он знал о грозе! — кричу я. — Он мог бы предупредить! Ты хотел спилить его утром! Так пили! Он разговаривает с Природой! И знал о грозе! Знал, что такое случится!
Я совсем не верю своим словам. Каштан и правда мог почувствовать дождь, но ни ему, ни какому другому природному существу неведомо, какие последствия принесёт удар молнии в конкретное место.
— Если ты его не спилишь сейчас же, я сделаю это! — кричу и хватаю пилу. Она очень тяжёлая, и второй её конец тут же падает на пол, но я помогаю себе второй рукой. Тащу инструмент к двери, и сильная рука дедушки ложится на моё плечо.
— Погоди, Никитушка, — говорит он, забирая у меня пилу. — Дай-ка я сам.
И в глазах дедушки я вижу колючую ненависть.
* * *
Я выбегаю следом и огибаю дом. Бабушка продолжает плакать и идёт за нами. Мелкий дождик моросит. А во мне сражается сразу тысяча противоречивых чувств. Я останавливаюсь на безопасном расстоянии и смотрю, как дедушка заводит пилу.
Вжжжжж…
С первого раза не получается. Дождик размывает слёзы на лице, капли повисли на костяшках пальцев, сжатых в кулак.
Вжжжж…
И со второго раза не заводится.
Нет. Дедуль! Не надо! Остановись! Не делай этого!
Но я молчу. Я хочу потерять всех, чтобы боль достала до самого сердца. Чтобы боль заполнила всю вселенную. Я не буду об этом жалеть.
С третьего раза пила заводится, заполняя мои уши ужасным звуком смерти. И когда дедушка прикладывает её вращающиеся зубы к коре Каштана, всё и начинается.
Я хотел боли.
Я её получил.
* * *
Пила врезается в мой позвоночник, и я выгибаюсь. Каждая мышца под напряжением, словно через неё пропускают заряд. Я кричу так, как не кричал даже час назад у Володьки. Каждый зубчик ощущается на спине. Металлические иглы врезаются в костный мозг…
…и летят опилки.
Меня колбасит словно флюгер во время урагана. Ясность рассудка затмевается болью, но я стою на ногах. Где-то из другой вселенной бабушка вопит:
— Никитушка.
Я вырываюсь из карнавала боли и тянусь рукой к деду:
— ДЕДААА! ДЕЕЕЕДАААА! — кричу я.
Но тот не слышит. Глаза сверкают, руки крепко сжимают пилу. Губы шепчут какие-то ненавистные заклинания. Я делаю шаг к нему. Из-за боли передвигаюсь как черепаха. Рыдаю и прошу его прекратить. Но пила жужжит, а опилки летят.
— Деда!
Я подхожу в опасной близости к пиле. Плевать. Пускай дед пилит меня. Больнее всё равно не будет.
— Толик! — кричит бабушка. — Толик! Прекрати, ты его убиваешь!
Дедушка приходит в себя, и убирает пилу, но не выключает. Он видит перед собой меня, и теряется.
— Не надо!!! — рыдаю я. — Оставь его жить! Ему больно!
— Никитушка, — жалобно произносит дедушка. — Как же? Поздно же уже. Я не могу. Теперь дерево всё равно умрёт.
Я смотрю на ствол Каштана, и вижу разорванную рану у основания. Она достаёт до середины тела дерева. Уже и правда поздно.
— Никитушка, — кричит дедушка. — Ты уж потерпи чуток.
А потом поворачивается и продолжает пилить Каштан. Из меня брызгает кровь.
* * *
Я толком не понимаю, откуда она хлещет, но воплю, визжу, рыдаю и зигзагами пробираюсь к крыльцу. Надо убежать отсюда подальше. К себе в комнату. Там безопаснее.
Кровавой ладонью я отталкиваю бабушку.
Плохо понимаю, где нахожусь, ибо невидимые щипцы дробят позвоночник на части. Вот я уже на лестнице. Моё тело швыряет то на стену, то на перила, за мной тянется красный след.
— Прекратите! Прекратите! Прекратите! — кричу я и оказываюсь в коридоре перед своей комнатой.
Пила перестаёт жужжать.
— Боже ж ты мой, — причитает позади бабушка. — Никита. Толик, ты убьёшь его.
Дедушка не может слышать её.
Дерево распилено уже достаточно глубоко, но всё ещё стоит. Как и полагается при срубе, дедушка начинает его ломать.
Когда мне было пять лет, у меня разболелся один из задних зубов, и мама повела меня к зубному. Я не знаю, по какой причине та отказалась делать мне укол обезболивающего, но зуб рвали на живую. Я до сих пор помню эту боль и жуткий треск, с которым зуб выходил из десны.
Сейчас боль детства вернулась, потому что во мне подобным образом ломается каждая косточка. Я выгибаюсь, хватаюсь за ручку, чтобы не упасть и вот-вот выплюну голосовые связки от крика. Кровь хлещет отовсюду. Из носа, ушей, рта.
В другом мире плачет бабушка.
А Каштан всё не падает.
Дедушка прикладывает всё новые и новые силы, раскачивая дерево. С каждым толчком раздаётся жуткий хруст, как тот, с которым выходил зуб.
А потом.
Последняя щепка, державшая Каштан, ломается. И его жизнь обрывается.
Как и моя.
Закатив глаза, я сжимаюсь.
На стенах красные отпечатки моих ладоней.
Вижу, что подо мной невероятная лужа крови. Сколько же её вытекло!
Значит, я правда умираю.
В глазах темнеет, и я падаю в липкую кровь.
Часть третья Пластмассовый Оле-Лукойе
Всё на свете из пластмассы,
И вокруг пластмассовая жизнь.
Сплин «Пластмассовая жизнь»
Я покажу тебе своего брата, его тоже зовут Оле-Лукойе.
Люди зовут его также смертью.
«Оле-Лукойе» Г. Х. Андерсен
Глава первая Тени
Я открываю глаза в приступе кашля.
За окном сумрак.
Что случилось? Мне снился кошмар, будто умерла мама, я поссорился с Володькой и по моей вине спилили Каштан.
Откидываю одеяло. Боже ж ты мой, вся рубашка в засохшей крови. Конечно, это был не кошмар. Просто сознание не хочет верить в столь ужасные события.
Каштанчик!
Я вскакиваю, и меня заносит. Хватаюсь за кровать, чтобы не упасть. Добираюсь до двери на балкон, взбираюсь на лестницу. По ту сторону крыши не вижу крону.
— Каштанчик, — шепчу я и впопыхах слезаю вниз. Глотая слёзы, бегу вниз. По дороге не встречаю ни деда, ни бабушку.
Природа врезается в меня холодным ветром, рвёт полы окровавленной рубашки, терзает зубами бледный торс, но мне плевать. Обегаю дом, и вижу могучее тело дерево. Каштан лежит, перекрывая почти весь двор. Листья ещё зелёные, и будут такими, пока их питает остатками жизни могучий ствол.
— Каштанчик! — кричу я, но не слышу в ответ его голоса.
Бегу и плачу.
— Ну скажи, что ты живой, — бормочу под нос, опускаясь на колени перед испещрённой годами корой.
Каштан молчит.
— Давай же, — уговариваю я и обнимаю ствол. — Ты же не можешь так просто сдаться. Тебе столько лет!!!
Каштан молчит.
Он уже никогда не заговорит. Он мёртв.
— Никита! — позади слышится строгий голос дедушки. — Ну куда ты бежишь!? Тебе в постели лежать надо!
Я стараюсь сконцентрировать свою сущность и передать дереву жизнь. Чувствую, как слабею. Рациональный ум ушёл, не желая убеждать меня, что я занимаюсь глупостью. То, что умерло, уже никогда не оживёт.
На плечах чувствую руки дедушки.
— Скоро врач приедет, — говорит он. — Быстро возвращайся в кровать.
Ему приходится отдирать меня от тела Каштана, а когда получается, я начинаю рыдать навзрыд.
— Дедушка, зачем ты его срубил! — кричу я, позволяя деду тянуть меня к дому.
Мир кружится.
Мне плохо.
Меня тошнит.
— У него мать умерла, а он за Каштан убивается, — ненавистно ворчит дед.
Да. У меня мать умерла. У меня весь мир рухнул. Я тоже хочу умереть.
Голову ведёт влево слишком сильно, и я снова теряю сознание.
* * *
Уже ночь, когда я открываю глаза в следующий раз. Луна сквозь окно разрисовывает игрушки, мебель, стены сюрреальными серебристыми геометрическими фигурами.
Я не двигаюсь. Мне снилось что-то очень ужасное. Какие-то неясные тени, голоса. В доме тишина и чувствуется пустота. Хочу пить, но боюсь спустить ноги с кровати.
Я чужак.
Зачем Природа до сих пор держит меня? Разнеси же меня на части к чертям собачьим.
И тогда я вижу тени. Те, что преследовали меня в кошмаре. Они выбрались наружу и теперь искривлялись, ползая по стенам, словно змеи.
Ты моя умничка, — шептал невидимый голос. — Ты мой маленький зайчик.
Щупальца тянулись к простыне.
— Кто ты? — тихо спрашиваю я. И мне даже не страшно. Мне больно, одиноко и пусто. Может, это существо заберёт меня в ад? Пускай. Умоляю.
Я люблю тебя, — говорит голос. — Ты убил папу, маму, Каштан.
— Я не убивал, — пищу я и снова начинаю плакать.
Ещё как убивал! — насмешливо восклицает голос. — Я могу дать тебе силу. Гораздо большую, чем была. Тебе стоит только захотеть.
— Я хочу, чтобы всё было как прежде, — всхлипываю я. — Чтобы мама была жива. И Каштан. И даже папа.
Этого никто не сможет сделать, даже я.
Тени обволакивают одеяло, превращая меня в кокон. Они холодные и противные. И вдруг в голове мелькает непонятная мысль. Я уже слышал этот голос. Когда? Где?
Вспоминай, Никитушка. Вспоминай, — мурлычет тень.
Это случилось тогда, когда…
Нет! Ничего тогда не было!!!
Быыыыыыло.
— Заткнись! — цежу я сквозь зубы и откидываю одеяло. Тени разлетаются в прах, но лишь те, что сковывали мою кровать. Существо вещает из глубины тёмного угла.
В квартире стоит тишина. Никого нет. Я сначала смотрю на раскрытую книжку с изображением Оле-Лукойе. А потом смотрю на окно…