— Уточняйте.
Прибыли вызванные офицеры.
Главной причиной, сорвавшей наше наступление, пехотные командиры считали непонятную массовую гибель наших танков.
Выяснением этого вопроса и занялся генерал. Баженов подробно записывал все в тетрадь.
Командиры АПП[8] утверждали, что все противотанковые орудия и семьдесят процентов орудий и батарей противника были уничтожены нашей артиллерией в период артиллерийской подготовки. Особенно хорошо поработали дивизионы АДД и АРГК. А танки подорвались на минах и сожжены противотанковыми гранатами. Поэтому виноваты не артиллеристы, а саперы.
Офицер-танкист с забинтованным лицом и левой рукой, висевшей на перевязи, высказал предположение, что танки гибли от особых снарядов.
— А орудия вы видели? — ревниво спросил начальник АПП. Танкист сказал, что орудий он не видел. Впрочем, как известно, наблюдать из движущегося танка вообще весьма трудно, а увидеть орудие на фланге и вовсе невозможно.
Генерал предъявил донесение Рогачева из бронетанкового отдела и Першина из Артуправления, в котором утверждалось, что причиной гибели танков оказались никогда ранее не применявшиеся снаряды-болванки, то есть снаряды, не начиненные взрывчаткой. Прошивая броню насквозь, они при ударе высекали искры и таким образом воспламеняли горючее и боезапас танка. Образец снаряда-болванки они увезли с собой в штаб.
Эту версию поддержал и комдив. Именно его офицеры нашли снаряд-болванку. Стреляли этими снарядами-болванками из «фердинандов».
— Вы с этим согласны? — обратился генерал к Баженову.
Не ожидавший такого вопроса Баженов смутился и не знал, что ответить.
— Изложите свое мнение, — приказал генерал. — Мне говорили, что вы уже изучали этот вопрос.
— Я должен посмотреть на разбитые танки.
— Проведите старшего лейтенанта на НП, пусть осмотрит в стереотрубу.
Вернувшись, Баженов доложил.
— Более близкие к нашему рубежу машины подбиты снарядами, сожжены, по-видимому, снарядами-болванками; но вот те танки, что разбиты поблизости от траншей противника…
— Как близко?
— Метрах в сорока — между траншеями и сразу же за траншеями. Смею утверждать, ибо недавно видел нечто подобное вблизи: они поражены не снарядом-болванкой.
— Ваш вывод?
— Разбиты другими снарядами.
— Почему именно снарядами?
— Не минами — это точно.
— Но почему именно снарядами? Ведь вы сами установили: танки разбиты вблизи траншей, то есть вблизи пехоты. Значит можно утверждать, что это оружие не дальнего, а ближнего боя.
— Именно так.
— А раз так, то это либо противотанковые гранаты большой силы, либо нечто иное, но в этом роде. Когда и как вы намереваетесь уточнить это?
— Пойду с разведгруппой, что отправляется ночью в тыл противника, и уточню.
Генерал скептически посмотрел на него и поручил комдиву дать дополнительное задание разведгруппе: разведать, какое новое противотанковое оружие появилось у противника.
Пехотное оружие, — подчеркнул он.
Затем комдив Ладонщиков доложил, что никакого трофейного оружия Грицай никому не оставлял; ни комбат, ни начальник дивизионной разведки о новом стрелковом оружии — если не считать уже известной десятизарядной винтовки — ничего не знают. Грицай был тяжело ранен, бредил. Можно ли ему верить?
Генерал молча посмотрел на Баженова.
— Товарищ генерал-майор, разрешите мне сейчас жр пойти и уточнить! Майор Сысоев со слов Грицая ознакомил меня с некоторыми подробностями.
— Уточните, когда пойдем инспектировать полковые, батальонные и ротные опорные пункты.
…Генерал не только проверял. Он помогал устранить ошибки в организации взаимодействия, корректировал систему огня. При нем почти неотлучно находился комдив или начальник штаба дивизии и командиры тех частей и подразделений, на участке которых происходила проверка.
Свистели мины, разрывались снаряды, пролетали пули. Генерал ходил по окопам, осматривал огневые точки, особенно на стыках. Он не бравировал, не выглядывал зря из окопов, но добросовестно выполнял свою работу. Время от времени он приказывал той или иной огневой точке открыть огонь.
Он требовал немедленно исправлять ошибки в организации опорных пунктов, в системе огня.
Планы обороны были разработаны не всеми. Организация взаимодействия явно хромала. Генерал сердился.
Баженов уже освоился. Осмелел задавал вопросы, подавал реплики.
Вникнув в систему обороны полка, он сказал генералу, что данный полк по количеству активных штыков почти равен стрелковому батальону штатного состава. Выходит, что этот так называемый полк, а по сути дела — батальон, обороняет участок, полагающийся трем батальонам истинного полка.
Поэтому изучать боевой опыт этой единицы в качестве полка, с целью внести соответствующие изменения в уставные требования, — значит совершить роковую ошибку, ввести в заблуждение.
Ох, и досталось же Баженову! Генерал сердился, кричал. Баженов стоял по стойке «смирно», упрямо молчал, но мысленно спорил с генералом.
Когда же, пробираясь по окопу дальше, они во время огневого налета лежали рядом, генерал сказал — глупо, вредно, недопустимо утверждать такое в столь сложной военной обстановке. Стойкость — то же оружие, и немаловажное. Плохой командир, не выполнивший боевого задания, всегда ищет объективные причины для оправдания. А здесь офицер штарма сам подсказывает!.. Он, Дубинский, весьма сожалеет, что, не зная качеств Баженова, взял его с собой. Он объявляет Баженову выговор и сообщит заместителю начштаба по политической части, чтобы тот позанимался с ним.
Грохот разрывов и обильно сыпавшийся на них песок мешал генералу отчитывать его.
Баженов мысленно согласился с генералом относительно морального фактора как оружия, но что касается изучения опыта обороны полка — решил поговорить с Сысоевым…
Ни командир полка, ни командир третьего батальона, в котором числился разведчик Грицай, ничего не знали о его трофее. К утверждению Баженова, будто Грицай вспомнил о нем только в госпитале, не только комдив, но и комполка и комбат отнеслись скептически. Разве можно верить тяжелораненому?
Одно было достоверно: раненый старшина Грицай полз из окопа боевого охранения, от пулеметной точки, — вот она отмечена на схеме — на стыке двух полков.
— В окопе боевого охранения, как объяснил мне майор Сысоев со слов Грицая, должен находиться один трофей. Второй он тащил с собой, но его ранило, и он потерял сознание.
— А сейчас эта пулеметная точка действует? — спросил генерал. По пути сюда он неоднократно приказывал командиру полка вызывать огонь той или иной огневой точки в интересовавших его направлениях. Эту огневую точку — станковый пулемет в боевом охранении — генерал считал весьма важной. Он приказал дать из этого пулемета две очереди. Комполка поспешно перечеркнул карандашом на карте изображение стрелкового пулемета и окопа боевого охранения на западной опушке рощицы и объявил боевое охранение погибшим.
— А пулемет?
— Наверное, подбит.
Вот это «наверное» очень рассердило генерала.
— Почему брошено оружие?!
Из опроса начало выясняться, что во время вчерашнего наступления пулемет еще работал. После отступления на прежний рубеж связь с боевым охранением не смогли установить. Трое посланных туда погибли в пути.
— Вы утверждаете, старший лейтенант, что трофей Грицая находится именно в окопе боевого охранения, где на карте обозначен пулемет? — карандаш генерала коснулся перечеркнутого изображения.
— Так утверждал Грицай.
— Отлично. Сейчас же отправляйтесь в эту точку! Если пулемет действует, дадите две коротких очереди. Заберите трофей и возвращайтесь обратно.
Комполка попробовал отговорить от безнадежной, по его мнению, попытки: светло, противник не пропустит. Генерал повторил приказ и обрушился на комполка. Тот уж не рад был, что вмешался.
Баженов вышел из блиндажа и остановился.
Итак, подумал он о себе в третьем лице, старший лейтенант Баженов отправляется на выполнение задания. Старший лейтенант Баженов постарается, чтобы генералу и штабным коллегам не пришлось краснеть за него.
Уж если погибать, то с музыкой… Но какого черта у него покойницкое настроение?! Главное — применяться к местности, как наставлял Барущак. И нечего воображать себя героем.
Комбат провел его в свою землянку. Это был кусок окопа, точнее — ответвление от него, углубленный аппендикс, прикрытый сверху гремя рядами бревен и землей. У входа на корточках пристроился телефонист. На узких нарах сидел адъютант комбата и что-то писал.
Комбат договорился по телефону с артиллерийским и минометным командирами, чтобы те прикрыли огнем продвижение Баженова, и подал ему каску. Баженов протянул ему свою пилотку.
Комбат сказал, что в окопчике со станковым пулеметом, куда направлялся Баженов, должны еще быть и бойцы. Хоть комполка сгоряча и перечеркнул точку на карге и хоть связи с ней нет, она отлично помогает отбивать атаки гитлеровцев: ведет фланирующий огонь и отсекает пехоту от танков. Фрицы несколько раз пытались подавить пулемет, занять окопчик. Но, во-первых, — перед окопом минное поле. На нем подорвался гитлеровский танк и сгорел. Из-под него, по-видимому, и постреливает снайпер. Во-вторых, перед окопчиком и сгоревшим танком наша артиллерия, когда надо, ставит неподвижный заградогонь. Да и отсюда пресекаем огнем все попытки гитлеровцев захватить окопчик. Так что неплохо бы подкинуть ребятам хоть «сидор» с хлебом, консервами, табаком и флягой воды. Как смотрит на это старший лейтенант?
— Тогда я маневрировать не смогу.
— Шинель, автомат, полевую сумку — оставьте. Только мешать будут. И пистолет тоже нужен вам, как щуке зонтик.
Баженов запротестовал.
— Ну, разве что для спокойствия духа. Суньте в карман пару «фенек». Карманная артиллерия — самое верное
дело. Наш «политик» просил передать бойцам вот эту газету с последними новостями.
Баженов отдал шинель, автомат, полевую сумку. Гранаты Ф-1 сунул в карман брюк. От «сидора» отказался, но табак три индивидуальных пакета и газетку сунул за пазуху.
— Комполка приказал дать вам на дорогу сто граммов… чтобы глаза не дрожали.
Баженов отрицательно покачал головой.
— Легче будет, — настаивал комбат: — Проверено. Огонь уж больно сильный. Два часа назад я послал туда бойца. Рядом с ним разорвалась мина. Ну, думаю, накрылся! А он Вдруг поднялся во весь рост и пошел, будто на свидание с милой; ну, его и срезали…
— А как лучше — ползти или бежать?
— Одним махом вам нельзя: мишень большая. Лучше от укрытия к укрытию. Только прячьте все тело, а то снайпер пришпилит. Долго не лежите — минами накроет. Из окопа сами посмотрите и сами решите. Пошли?
— Пошли!
Окоп был неполного профиля. Баженову пришлось идти согнувшись и стараться не наступать бойцам на ноги. Опершись спиной о стенку окопа, одни дремали, другие курили. Только наблюдатели были начеку.
Комбат привел Баженова туда, где окоп круто поворачивал влево и вниз, к Днепру. Пулеметная площадка была пуста. Пулемет стоял на дне окопчика, прикрытый шинелью. Рядом с ним спал пулеметчик.
— Долго разглядывать нельзя, снайпер снимет, — предупредил комбат. — Выглянул — и назад.
Две каски чуть высунулись над окопчиком. Протянулась указующая рука. Баженов увидел неровный, будто мятый лист бумаги, травянистый скат, а метрах в ста — начисто срубленную снарядами рощу. За ней и находился окоп боевого охранения.
— Неправильно двигаться к нему днем! — не удержался комбат.
— Что-то далековато расположили охранение. Не по-уставному.
Комбат усмехнулся, вынул из сумки листок и нарисовал окоп противника, окопчик боевого охранения, точку их стояния.
Когда Баженов уже один поднялся в третий раз, над его головой, дунув ветром, промчался рой пуль.
— Хорошо, когда патронов много, знай — пали! — с завистью заметил комбат, но Баженов не разделял его восторгов. Он переменил место наблюдения. В двадцати метрах он заметил отличную ложбинку, поросшую травой, в сорока — большой камень, в шестидесяти — бугорок, потом — поваленный ствол старого дуба. Вот бы где отдохнуть! Но за стволом уже «отдыхали» два трупа. Пристрелянное, видать, место. Так шаг за шагом Баженов намечал себе путь.
Затем он молча взял из рук комбата фляжку и пристегнул к поясу.
— Комполка приказал только сто граммов.
Баженов досадливо махнул рукой и подошел к углу
окопа. Тут он присел. Несколько раз глубоко вздохнул и кивнул комбату. Комбат подал знак рукой — пулеметчики подняли пулемет на площадку. Первый номер взялся за ручки и чуть оттопырил большой палец правой руки, готовый нажать гашетку.
Комбат подставил сомкнутые ладони, Баженов встал на них ногой, подпрыгнул вверх, опираясь на руки, перекинул тело через бруствер и, согнувшись, побежал изо всех сил к намеченной ложбинке.
Было пасмурно. Безветренно. Мокро. Пыль не поднялась. В трех метрах перед ним зашевелилась трава, будто кто-то невидимый, постукивая, водил по ней граблями взад и вперед. Баженов упал. Почему он это сделал на открытом месте и раньше, чем подумал?
А когда трава перед ним перестала шевелиться и чмокать, он прыгнул вперед, упал на руки, вскочил, метнулся и очутился в лощинке.
Вот тут и началось! Может, наш пулемет и раньше начал стрелять, но только сейчас Баженов его услышал. Стреляли пулеметы, рвались мины и снаряды. Затихший было огневой бой разгорался с новой силой.
Над головой завизжало. Баженов полз, но, как только мина разорвалась, он побежал, касаясь земли руками. Каска свалилась, он бросился к ней. Стайка пуль просвистела там, где он должен бы находиться, если б не бросился за каской.
За камнем он лежал на спине, шумно дыша открытым сухим ртом.
Но мины его застали не здесь, а за толстым стволом дуба, где уже лежали те двое. Он услышал полет нескольких мин и сразу же покатился от ствола вниз по склону. Потом поднялся и побежал. Он падал, полз, прыгал, снова бежал. Пули глухо чмокали рядом, впереди, позади.
Он дышал как загнанный конь, промок насквозь. Среди искореженных, расщепленных стволов бывшей рощи он почувствовал себя почти в безопасности. Но тут-то его снова накрыли мины: видимо, для немцев эта бывшая роща была линией НЗО[9]. Толовый газ затруднял дыхание.
Он выполз из рощицы. Окопчика не было. Засыпало? Поблизости начали рваться снаряды. Скорее бы окопчик! Он приподнялся на руках. Взрывной волной его подкатило к куче хвороста. Осмотрелся: ни бруствера, ни окопа. Может, он так обалдел, что пополз не туда, куда надо?
Вдруг он заметил большую кучу хвороста, а над ней — синеватый дымок. Под хворостом он разглядел пулемет. Спрятали и ушли? Или погибли все? Он подполз ближе и приподнял ветки. На дне глубокой ямы сидели на корточках двое бойцов. Их черные лица с воспаленными глазами были обращены к нему, и дула двух автоматов тоже.
— Свой! — крикнул он и, подгоняемый осколками, нырнул в яму, едва не опрокинув котелок с водой.
Бойцы не вскочили при виде офицера, не приветствовали его. Он поздоровался, сел против них, вытянул ноги, привалился спиной к стене и облегченно засмеялся.
Оба смотрели на него пристально и недружелюбно.
Баженова почему-то веселило все — и то, что он добрался до окопчика, и то, что встретил здесь пулеметчиков, и то, что ему еще не верят.
— Я от вашего комбата капитана Цьшлякова, — выпалил он и глубоко вздохнул: никак не мог отдышаться.
Автоматы, уставленные на него, легли на колени бойцов.
— В батальоне не знают, живы вы или нет.
Пулемет, говорят, изредка стреляет. А связи нет. Посылали к вам дважды — не дошли.
— Вернулись?
— Лежат. А где остальные из охранения? Один из пулеметчиков молча указал на ботинки.
Вокруг костра полукругом, на одинаковом расстоянии друг от друга, были расставлены солдатские ботинки и две пары сапог. Стояли они по-военному: каблуки вместе, носки врозь. Рослый старший сержант показал на поношенные солдатские сапоги, стоявшие на левом фланге, и сказал: