И к танкам подступить не с чем!
— Не совсем так, — возразил Киселев. — Мы используем против танков немецкие же противотанковые мины. Выроем окопчик метрах в тридцати от дороги, а мину на веревке располагаем по ту сторону дороги; едет по дороге танк, а партизан эту мину ему под гусеницу подтаскивает…
— Но это на дороге в лесу. А при наступлении, в селе, например?
— При наступлении — хуже дело. Да, плохо с противотанковыми средствами! Есть у нас немецкое противотанковое орудие, но без снарядов. Могли бы в эти дни раздобыть, но генерал Соболев приказал никакой активности не проявлять. Будто партизан здесь нет. Были, да все вышли…
Половину землянки занимали нары, застланные сеном, прикрытым плащ-палатками. На стенах висели автоматы и винтовки.
На бревенчатом столе, при свете лучины, то и дело советуясь с Льохой, Киселевым и Бугаенко, Баженов составил заявку на оружие и боеприпасы, продовольствие и медикаменты.
Он просил сбросить парашюты с этим грузом в том же квадрате, где сам приземлился. Сообщил, что их ПО-2 вышел из строя. Закодировав текст, он передал его в назначенное время. В ответной кодированной радиограмме их поздравляли с благополучным приземлением и требовали сведений — производил ли противник перегруппировку войск.
Баженов послал подробное донесение о противнике по данным, которыми располагал отряд. Главным и достоверным было подтверждение, что противник не произвел изменений в группировках войск, за исключением Сосен, куда прибыло подкрепление — танки, пехота и артиллерия.
Своих выводов из этих наблюдений Баженов не сообщал: и так все было ясно… Андронидзе опять будет плясать лезгинку.
Ответ на предыдущую радиограмму гласил: «Заказ принят. Принимайте сорок пять мест груза в указанном вами месте. Жгите костры — четыре группы по четырем углам поляны».
Все обрадовались. Льоха отрядил на поляну партизан во главе с Киселевым и командиром роты.
В землянке Баженов снова и снова расспрашивал о противнике. Начальник разведки Павел Рупсовский отлично знал город. Он родился в нем, учился там, в школе и в пединституте, а когда вошли немцы, стал связным партизан, поддерживал радиосвязь. На улицах города он щеголял в шикарном костюме и галстуке бантом. Немецкие солдаты называли его «Американец», партизанская кличка была «Поль».
Баженов пожалел, что не захватил с собой карты города, но Поль начертил ему точный план и указал, где и какие оборонительные объекты были полмесяца назад, когда он последний раз под видом «казака» побывал в городе.
— А нельзя ли вам сейчас побывать там?
Трудно, — сказал Поль. — Очень трудно: идет проверка на каждом шагу. Но если надо…
— Перекур! — громогласно объявил Льоха-«Борода».
На столе появилась каша из пшеницы, коржи из смешанной овсяно-ячменной муки и четверть с самогоном.
— Откуда? — удивился Баженов.
— Разведчики разжились, — «Борода» кивнул на Поля.
— В ярах леса, что под «Узлом», — сказал Паль, — прячется тысяч двадцать пять народу. Я уже докладывал — фашисты готовят против них карательную экспедицию. А они без оружия. Уничтожат, если армия не поможет…
Баженов достал из своего вещевого мешка консервы, хлеб, чай, сахар, масло и положил на стал.
— Куришь? — жадно спросил Льоха.
— Нет, — сказал Баженов и вынул пачку табаку
— Вот это да! — «Борода» тут же соорудил толстенную, как сигара, самокрутку и задымил как паровоз.
— А еще есть?
Баженов вынул еще пять пачек.
Льоха вызвал хозяйственника и показал, как делить. Для себя и командиров (до взводных включительно) он оставил полпачки. Затем он налил кружку самогона и подал Баженову. Тот сослался на необходимость работы, отпил немного и передал Полю.
— Наша «девица» даже не пригубливает. Со встречей и за успех!
Льоха выпил до дна и закусил кусочком хлеба. Он пил много и почти совсем не закусывал.
Зато Поль ел жадно и в глаза не смотрел — стыдился, что много ест. Выпил чаю с сахаром. Льоха не пил.
— Я свой сахар, — сказал он, взяв два куска, — отдам раненым.
Баженов спохватился и попросил Поля отнести раненым весь сахар и оставшиеся продукты. Льоха задержал Поля, кое-что отделил «для нашего начштаба, не привыкшего к партизанским харчам», а остальное велел отнести медсестре. Баженов запротестовал и заставил Поля взять все.
Льоха полулежал на нарах, опираясь на левую руку, смотрел на огонь лампы и, дирижируя правой, негромко напевал «Ой, хмелю мий, хмелю». Они были сейчас одни в командирской землянке.
Баженов спросил, есть ли у Льохи немецкие карты, переписка, документы — и не получил ответа. Он повторил вопрос, и снова безрезультатно. Тогда, уже повысив голос, он сказал, что на месте Льохи он на время подготовки к наступлению и предстоящих боев запретил бы, под страхом расстрела, пить самогон, даже приносить его сюда.
И уж, конечно, кто-кто, а Льоха сам бы должен подать пример трезвости, а не… Он не договорил.
Льоха продолжал петь, не меняя позы, будто ничего не слышал. Баженов встал, взял бутыль за горлышко, но руку его перехватил Льоха:
— Ты погоди, погоди. Уж больно ты, майор, горяч на расправу. Не мне — раненым надо, раны промывать.
Баженов брезгливо посмотрел в пьяные глаза, взялся рукой за пояс и зашагал, затоптался на месте (по землянке не разойдешься!), потом сел.
Льоха тоже присел и начал делать самокрутку.
— И так не так, и то не так, а як? Ты когда-нибудь писал письма самому себе? — вдруг спросил он, пересыпая табак на другую, неразорванную бумажку.
— Себе? Как это понять?
— А так, как слышишь. Письмо к себе, к своему «я*…
— Не приходилось. До такого еще не допивался.
— А ты злой. Да… А мне довелось писать. И был я трезвый… а может, и не очень… Только это было не от водки. И от мыслей захмелеть можно. Случилось, разгромили нас каратели. Было это два года назад, в лесу под «Узлом», где сейчас народ прячется. Не было у нас тогда военного опыта. Уцелело человек восемь. Рассеялись, чтоб уже в этом лесу собраться. Пришел я в этот лес, ищу, ищу — никого нет. То ли погибли в пути, то ли сбежали. Дни идут, а я один. Совсем один на весь лес! Нет хуже, как быть одному, да еще без дела. Что на белом свете делается — не знаешь… Не привык я без дела сидеть. Пытка! Начал было везде землянки строить. Понастроил их много. А все никого нет. Беда… Начали за мной каратели охотиться, как за зайцем. Убегаю. Прячусь. Маскируюсь. Есть нечего, патронов нет. Пошел из леса — пулеметчики подранили. Забился, как раненый зверь, в глушь.
Льоха долго молча курил, прежде чем продолжать. — Вот тогда я и начал писать письма к самому себе. Не Кондрат Льоха пишет к Кондрату Льохе моей рукой
Партия ко мне пишет. Держитесь, Кондрат Григорьевич Льоха! Родина про вас помнит. Помнит и не забудет. Весь нарсш воюет — и вы воюйте! Не падайте духом, продолжайте борьбу… Не совсем этими словами, конечно, сейчас слова от ума идут, а те кровью сердца были написаны… Ну, и я пишу ответ — клянусь, мол, народу…
Он снова надолго замолчал.
— И много писем написали?
— Десятка полтора. Бумаги не было, так писал на немецких листовках, что с самолетов сбрасывали, — знаешь, что призывали сдаваться в плен…
— Куда ж вы те письма девали?
— В бутылку их прятал, а бутылку в дупло. Станет сумно, невмоготу, — прихожу и читаю. А когда начали партизаны собираться, тут уж не до писем стало…
— А целы эти письма?
— Может, и целы. Так и лежат в бутылке, в дупле.
— Очень прошу, если можете, отдайте их мне!
Льоха взглянул на него с недоумением, и Баженов поспешил пояснить:
— Я ведь до войны журналистом был. В жизни такое случается, что и нарочно не выдумаешь, сколько ни фантазируй.
— Золотые слова. Такое случается… — В голосе Льохи слышались и раздумье и тоска.
Он протянул руку к четверти. Баженов перехватил руку.
— Оставь, майор. Я вот расскажу тебе, какое такое в жизни случается… Кое-кто из моих партизан знает о том. Ох-? сурово спросят с меня, сурово…
Баженов выпустил руку. Льоха наполнил кружку, выпил, шумно понюхал корочку хлеба.
— Да не гляди так. Сам знаю, что плохо. Завтра ничего этого не будет. Не сомневайся. Так вот, спрашивал ты по пути сюда, известно ли нам, кто мог выдать фашистам военную тайну насчет встречи самолета, почему радиосвязь прекратилась и прочее, так? А я что на это ответил?
— Ответили — было такое дело. Предатель расстрелян.
— А ты знаешь, кто оказался предателем?
— Откуда ж мне знать!
— И я не знаю, — с бесконечной тоской выдохнул Льоха.
— То есть как — не знаете?! — вскочил Баженов.
— Атак: не знаю, и все тут.
— Значит, предатель не расстрелян? Он и сейчас среди партизан?
— С предателем и предательством покончено. Это уж точно. С запасом!.. — горько усмехнулся Льоха.
— Ох, Кондрат Григорьевич, не загадывайте загадок, — чертовски устал я, не разгадаю.
— И голову не ломай! Никогда не догадаешься… Слушай. Мы тут тоже поняли, что кто-то выдал секрет немцам. Всех подозревать не стали. Мог это сделать лишь тот, кто имел хоть какое-нибудь отношение, а таких было немного. Определяли методом исключения. Этот не мог, отсутствовал; этот — знаем его, не мог. В общем, осталось подозрение на троих. А чтобы установить, кто именно из этих троих, нужно время, а времени-то нет! Устанавливали я и мой комиссар. Погиб Потапыч. От предательской пули погиб. Тут каратели нас прижали. Мы пустили слух — уходим из лесного массива. Уходим в леса, к «Узлу». А сами должны были перейти сюда, в это единственное безопасное место. На переход оставалось нам три часа. Если предатель успеет выдать, куда мы идем, — конец нам. Тут как раз наступление готовится, и ждем мы его, как манны небесной. Голыми руками, лопатами готовы фашистов бить — пан или пропал! А среди нас орудует предатель. Знаем, кто-то из троих. А кто? Что делать? Этот один может сгубить сотни патриотов, — как тогда в лесу, когда нас разгромили. Я отвечаю за жизнь людей, мне и крест нести. — Льоха замолчал.
— Ну и как? — не выдержал Баженов.
— Решил так: пусть лучше умрут трое, чем погибнут согни. Не имел я права рисковать победой. Тебе невозможно понять, до чего же трудно, до чего же тяжко мне было…
Повел первого. Прощаюсь… плачу… и целую. Повел второго… По-человечески жалко; а вдруг не виноват? Да что делать-то, ну что мне делать? Другого выхода нет! Третьего тоже поцеловал. Попрощался. Все… сам Такого никому не поручишь.
Льоха допил самогон в кружке и поспешно вышел, забыв притворить дверь.
И все же трех парашютов с грузом найти не удалось. Посчастливилось разыскать парашют с табаком, в котором были и коробочки со взрывателями ко всем гранатам. Его обнаружили почти на самой опушке, висящим на дереве.
Командарм прислал двести семьдесят пять немецких автоматов и запасные обоймы с патронами к ним; сорок немецких ручных пулеметов и патроны к ним.
Тридцать немецких противотанковых ружей и патроны к ним.
Ящики гранат. Мотки бикфордова шнура и красного — детонационного.
Пять ракетниц с патронами для них — ракетами разных цветов. Много банок мясных консервов. Мешки с галетами, сухарями, колбасой, полуфабрикатами, сахаром, чаем. Медикаменты. Табак. Газеты и брошюры…
Новый комиссар Паратов собрал коммунистов, комсомольцев и беспартийных большевиков.
В пятнадцать часов одиннадцатого ноября радист передал Баженову кодированную радиограмму. Сообщение было столь важным, что Баженов попросил штаб повторить.
Теперь сомнений быть не могло: «Ч—2—00–13—11».
Большое «Ч», то есть час наступления, начало форсирования Днепра на широком фронте назначено на два часа ночи тринадцатого ноября.
А дальнейший текст смутил и огорчил Баженова. Он очень рассчитывал на мощную артиллерийскую подготовку, которая уничтожит огневые точки, мешавшие на его участке наступлению на «Орешек» с тыла, нарушит взаимодействие противника и прочее. А что оказалось? Форсирование будет вестись без артиллерийской и авиационной подготовки.
Он вспомнил первый удачный десант на «пятачок», осуществленный на «его» лодках. Форсирование велось без артподготовки. Он вспомнил высадку взвода Ольховского, захватившего сахарный завод. Правда, там была несколько иная обстановка.
А что, если группу партизан одеть в гитлеровские шинели, чтобы они действовали под видом «казаков»? Но все это мало реально. Надо начинать все заново, все перепланировать.
Для скрытых действий самое лучшее — создать штурмовые группы в объеме взвода, усиленного пулеметами, автоматами, парой ПТР[11]. В каждой группе выделить разведчиков.
Радиограмма запрещала партизанам наступать на «Орешек» до тех пор, пока противник не откроет огонь по нашим частям, форсирующим Днепр в направлении «Орешка».
…Когда Баженов закончил работу, он попросил Льоху вызвать Киселева. Льоха позвал и комиссара отряда Паратова. В прошлом Паратов был директором школы, членом райкома партии. Это был пожилой, неторопливый, спокойный, но решительный человек.
Баженов предупредил о том, что их разговор — военная тайна, и сообщил о предстоящем ночном наступлении войск армии. Предложил выделить надежных, хорошо знающих местность партизан для встречи авиадесантников и для связи с их командованием.
Он предложил создать и распределить штурмовые группы в соответствии с новой тактикой. Далее шел перечень сил и средств. Главная задача — занять «Орешек», чтобы обеспечить войскам армии высадку на правом берегу.
Чтобы воспретить противнику подтягивание резервов с севера, от Станиславоки на «Орешек», — овладеть на этой дороге селом Луковицы в лесу, занять там оборону и выдвинуть танковых истребителей на дороге к северной опушке. Группе Курослепова действовать в направлении Перепелицы, что западнее Станиславовки, чтобы установить связь с авиадесантниками.
Чтобы воспретить противнику переброску резервов по дороге «Ключевой» — «Орешек» и Герасимовка — «Орешек», захватить опорный пункт на развилке этих дорог, в котором, по сведениям партизанской разведки, помещался крупный склад боеприпасов. Там создать взводный опорный пункт с групповой обороной, используя местные оборонительные сооружения. Этот склад с боеприпасами настолько важно занять в первую очередь, этой же ночью, что сам Баженов пойдет туда с двумя штурмгруппами. Из них же организует оборону опорного пункта, после чего присоединится к группе Льохи у «Орешка».
Следовал перечень задач танковым истребителям, саперам и остальным, указания по взаимодействию, нахождение пунктов боепитания и т. д.
Выступление в выжидательные районы решили начать через час. На исходные позиции выдвинуться завтра с наступлением темноты. Обеспечить скрытность передвижения от воздушных и наземных разведчиков.
Юрий Баженов огласил приказ командирам штурмовых групп и отрядов. Командиром отряда из двух штурмовых групп, направлявшихся захватить опорный пункт на перекрестке дороги, был назначен комроты Бугаенко. Обе штурмовые группы были взводами его роты.
Для наступления на «Орешек» командиром отряда был назначен Киселев. Для наступления на Луковицы — комроты Мацко. Командир партизанского отряда Льоха действует вместе с Киселевым на главном направлении. При Льохе будет находиться радист.
Баженов вручил Льохе кодированные сигналы, в частности для вызова огня артиллерии с того берега.
Баженов нервничал. Он снова и снова проверял, хорошо ли все командиры поняли свою задачу, организацию взаимодействия, помнят ли сигналы опознания «своих» между собой, между партизанами и войсками армии, сигналы опознания для своих самолетов, какие донесения, когда, куда и о чем посылать.
Все это привело к тому, что выступили не через час, а через три часа. Впрочем, впереди была целая ночь и много светлого времени — весь следующий день. Однако командирскую рекогносцировку решили не проводить — во-первых, чтоб ненароком не насторожить противника, а во-вторых, командиры отрядов и штурмовых групп отлично знали оборонительные сооружения и даже нарисовали соответствующие планы, которые были уточнены и снабжены стрелками, надписями о сигналах и прочими необходимыми данными.