Пришедшая к нему женщина уже знала мужчин и вела себя смело. От неё исходил стойкий запах, и когда тела отодвигались друг от друга для короткого отдыха, этот запах с особой силой окутывал Эсэ. Иногда женщина расслаблялась, изнурённая жадными натисками воина, и бросала руки безвольно, иногда сама приходила в неистовство и тогда начинала бешено стучать о него раскрытыми бёдрами, обливая горячей влагой.
Ночь прошла быстро. Эсэ не отпускал партнёршу до самого утра. Уже при тусклом дневном свете, пробившемся сквозь окно, затянутое мутным рыбьим пузырём, он в последний раз овладел женщиной, глядя ей в глаза. Теперь он мог разглядеть её лицо. Оно было совсем непривлекательным, не соответствовало исходившей от женщины страсти. Но это не огорчило Эсэ. Оросив её промежность напоследок ещё раз, он поднялся и сгрёб свою одежду в охапку.
– Мне нужно омыть себя, – сказал он, выглянув из-за грязной занавески.
– Отец велел, чтобы баня была готова с раннего утра, так что можешь идти, – сказал кто-то из Тунгусов.
***
Берега Лены в том месте, где стоял Олёкминск, чрезвычайно живописны, по обе стороны тянулись густые леса, виднелись нависающие скалы. Селение стояло почти напротив устья реки Олёкма, куда и свернули, продолжив свой путь, оба пароходика. Теперь они медленно пошли вверх по течению, по совершенно незнакомому фарватеру. Ночами температура опускалась настолько низко, что палуба частенько превращалась в ледяной паркет, по которому Иван Селевёрстов никак не мог научиться передвигаться.
– Смешно подумать, что ещё не наступила настоящая осень, не говоря уже о зиме, а тут уже заморозки по ночам, – рассуждал Иван.
– В Сибири есть места, где снег остаётся лежать всё лето. Тебе много всякого предстоит увидеть, – посмеивался Галкин.
На четвёртые сутки плавания по Олёкме Иван проснулся утром, разбуженный каким-то особенным шумом на палубе. Было ещё очень рано, воздух казался насквозь промёрзшим, но, несмотря на это, все уже покинули свои постели. Поспешно одевшись, Иван вышел наружу и сразу понял, в чём крылась причина общей суеты, – пароходики пристали к берегу для разгрузки.
Место, выбранное для зимовки, было диким. На обоих берегах стояла глухая и неприветливая тайга, где, похоже, никогда прежде не ступала нога человека. Острые верхушки елей покачивались, словно пытаясь дотянуться друг до друга и нашептать что-то тайное. Широкие кедры, похожие на сказочные чудовища, простирали во все стороны свои длинные ветви. Повсюду виднелись густые, хоть уже и обнажившиеся по-осеннему, заросли малины, краснели гроздья рябины. Ветви дикого хмеля заполняли всё свободное пространство между деревьями, из-за чего местность выглядела непроходимой. Земля была покрыта снегом.
– Красотища! – с удовольствием протянул Галкин, подходя к Ивану. – Как тебе тут?
– Диковато. Здесь небось шагу ступить нельзя, чтобы на зверьё какое не натолкнуться, – предположил Иван.
– На то она и Сибирь, чтобы защищаться от людей диким зверьём. Здесь всё будет против нас, дружище. Но мы это сопротивление сломим и пробьёмся, куда нам надобно.
– Боязно как-то. – Селевёрстов неопределённо развёл руками. – Да и топором я работать не мастак.
– Научишься, привыкнешь и полюбишь этот край. Мороз будет вскорости казаться тебе лучшим из всех возможных благ. Вот поглядишь, как застонет тайга под ударами топоров и кайл. Ты, конечно, сперва все руки сотрёшь, обмозолишься, но это не беда. Труд – лучшее из всех лекарств, известных человечеству.
Селевёрстов очень быстро убедился в правоте слов своего товарища. Поначалу он испытал странное чувство при звуке первых ударов топора. На него одновременно нахлынули чувства грусти и гордости при виде шумно валившихся на холодную землю гигантских стволов.
Тайга действительно застонала под натиском человеческой энергии. И Селевёрстов ощущал себя частицей этой внезапно бросившейся на многовековой лес энергии. Он тоже взмахивал топором и слушал, как звенящее лезвие впивалось в дерево. Сознание собственной причастности к происходившему воодушевляло Ивана Васильевича и возвышало его в собственных глазах. Совсем недавно он был слабым и бесполезным городским человеком: пусть у него и водились крупные деньги, но он ничего не совершал, ничего не чувствовал, кроме бесконечной скуки. Теперь же он прокладывал дорогу, строил жильё для себя и своих спутников. Надолго ли он тут обоснуется? Он не знал ответа и не хотел знать. Он просто жил каждой минутой, он наслаждался чувством жизни и благодарил судьбу за то, что она свела его столь неожиданным образом с Сашкой Галкиным.
– Как ты? – обязательно обращался к нему во время обеденного отдыха и вечером Галкин и осматривал руки Ивана. – Уже лучше. А ты, брат, молодец, не из плаксивых, хоть и привык к столичным нежностям…
В первый же день Селевёрстов попал в историю, о которой вспоминал затем всякий раз, когда приходилось отлучаться со стоянки. Дело было так. Поработав минут пятнадцать с топором в руках, Иван почувствовал, что тело его заныло от активных движений и даже в животе заурчало – то ли от разыгравшегося голода, то ли от желания справить нужду. Подержавшись за живот, Иван решил всё-таки присесть под кустик. Рабочие отличались бесхитростностью, но Селевёрстов ещё не привык к мысли, что спускать штаны в пределах видимости надо было не из-за простоты нравов, а исходя из мер безопасности. Итак, завершив своё дело, Селевёрстов готов уже был выпрямиться, как услышал у себя за спиной глухой рык. Неожиданный звук заставил его напрячься. Слегка повернув голову, Иван увидел в нескольких шагах от себя громадного волка, верхняя губа которого приподнялась и мокро подёргивалась, обнажая белые клыки. Селевёрстов так и остался в полупривставшем положении, отклячив голый зад, не решаясь подтянуть штаны. Зверь, низко опустив голову и вытянув её вперёд, смотрел на белые ягодицы человека и едва слышно рычал.
Трудно сказать, чем закончилось бы свидание Ивана с матёрым волчищем, если бы Галкин случайно не обратил внимания на неестественно вывернутую и застывшую неподвижно голову Ивана над кустами. В одно мгновение почуяв неладное, он выхватил из чехла «винчестер» и быстрыми шагами, почти бегом, двинулся к Селевёрстову. Лобастую голову волка он увидел сразу, сделав всего пару шагов. Едва хищник заслышал посторонний шум, его жёлтые глаза метнули холодный взгляд в сторону шагов, живот его втянулся. Галкин остановился, вскинул винтовку и выстрелил без промедления. Волк отпрыгнул, прижал уши, громко заскулил, криво вильнул, осев задом, и свалился набок, колотя лапами по воздуху.
– Как ты? – В четыре прыжка Галкин оказался подле Ивана.
– Пожалуй, я снова присяду, – вяло произнёс тот в ответ. – Ноги ослабли, да и нужда, похоже, снова взяла. Ты, Саша, может, постоишь чуток рядышком? Как-то не по себе мне сейчас сделалось.
– Куда ж мне деваться. Эй, Борис! Дуй сюда! Тут Селевёрстов приманкой устроился работать, так я с его помощью серого завалил.
На его зов прибежал, ломая ветви, Борис Белоусов. Этот казак, служивший ещё при отце Александра Галкина и выполнявший самые различные задания, был предан Александру всей душой и относился к нему как к собственному сыну, хотя всегда почтительно называл его «барин».
– Добрый зверюга, – ухмыльнулся Белоусов и взвалил волка на свои плечи. – Прикажете разделать, барин?
– Не пропадать же мясу. А шкуру, когда выделаешь её, отдай-ка Ивану. Пусть служит ему реликвией и напоминанием о том, что жизнь – штука непрочная, хотя тем, наверное, и привлекательная.
В этот первый день работы Галкин не позволил Ивану более работать с топором в руках, понимая, как трудно придётся недавнему неженке в новых условиях.
– Да и после встречи с матёрым небось пальцы трясутся. Не правда ли? – Александр похлопал Ивана по плечу.
Он поручил Селевёрстову наблюдать за облаками, замечать их направление, движение, форму, срисовывать по возможности выдающиеся облачные картины. Само собой разумеется, наказал ему постоянно записывать температуру и вообще всё, что было связано с погодой.
– А топориком помахивай для согреву и чтобы мозолью понемногу обрастать. Работы тут хватит на всех, – поговаривал Галкин. – Надобно будет расчистить около десятины земли от поваленных деревьев. Обустроить зимовье не так легко, как кажется на первый взгляд. Жилища надо на всех сложить, а погода уже шепчет о настоящих холодах. Рабочие, видишь, в первую очередь стали землянки рыть…
Через несколько дней пароходики развернулись и ушли обратно, скрывшись за поворотом.
– Куда это они, Саша? – забеспокоился Иван.
– Им надо поискать место для своей зимовки, – ответил Галкин.
Землянки ещё не были обустроены окончательно, и до поры до времени рабочим пришлось ютиться в холодных палатках. В палатке Галкина, который взял под свой кров Селевёрстова, жил также и Борис Белоусов. Иван сразу заметил, что казак был мастер на все руки.
– С таким попутчиком в тайге не пропадёшь, – не уставал повторять Галкин.
Прежде чем перенести вещи на берег с пароходика, Белоусов расчистил от снега и ветвей небольшое пространство земли и разостлал войлок, на который сложил весь скарб. Затем нарубил несколько жердей и, вколотив две из них в землю, укрепил на них третью в виде перекладины. После этого он попросил Ивана помочь ему, и они вдвоём накинули на перекладину брезент, оттянув его края в стороны и образовав таким образом два ската. Образовавшееся с задней стороны треугольное отверстие Белоусов плотно заделал войлоком, такой же войлок был сделан откидным с передней стороны и служил дверью. Все отверстия вдоль линии соприкосновения брезента и земли плотно заложили дёрном, поверх которого утрамбовали снег.
– Тут нам ни дождь не страшен, ни снег, – подвёл итог Белоусов.
– А спать как же? – забеспокоился Иван. – Прямо на земле, что ли?
– Сейчас мы насыплем толстый слой еловых и сосновых ветвей и прикроем их двойным войлоком. А уж поверх этого навалим наши подушки, меховые тюфяки, укутаемся в меховые одеяла и спать будем сладко-пресладко, барин, – успокоил Белоусов, улыбаясь и покрываясь множеством мелких морщинок.
Такая же палатка, только крупнее, была устроена для склада припасов и различных материалов.
– И долго нам жить так? – беспокоился в первый день Селевёрстов.
– Пока дом не построим.
– Никогда бы не поверил, если бы год назад кто-нибудь сказал бы мне, что я буду среди снегов сибирских спать в такой палаточке, – покачал головой Иван.
– Это ещё не снега. Дай срок, барин, увидишь настоящие сугробы, – откликнулся Белоусов.
– Поглядела бы на меня моя жена. – Иван Селевёрстов задумчиво сощурился на огонь костра.
– Так ты женат? – спросил Галкин.
– Женат, – кивнул Селевёрстов со вздохом, – женат, но всё равно что холостой. Весьма пустая история.
– Ты уж расскажи, порадуй меня разговором. Должен я знать хоть что-то из жизни моего старинного приятеля.
– Изволь. – Иван вздохнул. – Скакал я в Петербурге с одного бала на другой и на одном из них влюбился без памяти. Волосы у неё были гладко причёсаны, талия изящная, улыбка сверкающая, а танцевала она так мило и так много, что нельзя было не влюбиться в неё. Влюбиться ведь всегда очень просто, зато любить не всегда получается. Ну, наметили мы свадьбу, накупил я всякой драгоценной дряни в качестве подарков для моей родни, приобрёл дом, нанял двух лакеев, обрядил их в золотые ливреи с гербовыми позументами. Одним словом, я был ослеплён, вёл себя неразумно. Бывает, что делаешь глупости допустимые, всяческие милые глупости, и они просто забавляют. А у меня всё получилось дурно, началось страшное мотовство, которое, как легко предсказать, завершилось почти полным моим разорением. Мало-помалу все мои друзья отдалились от меня, жена отвернулась. Два года я терзался, пытался как-то наладить жизнь, вернуть былое, затем я сообразил, что просто погибну в тех условиях. И я решил уехать. У меня оставалось имение, которое я продал, расквитался с долгами и, взяв остаток денег с собой, поехал смотреть, как живёт моя родная страна. Вот так я добрался аж до середины Сибири!
– Любопытно было б поглядеть на тебя сейчас, ежели б ты со мной не встретился, – засмеялся Галкин.
– А может быть, судьба вынудила меня через всё пройти именно для того, чтобы я в какой-то определённый час выехал из Петербурга и попал в Олёкминск ровно в то время, когда ты там стоял.
– Может быть, братец, всё может быть…
Через несколько дней после высадки команды Галкина на берег облик местности, где началось обустройство зимовья, полностью изменился. Основные силы были брошены на постройку дома.
– Как славно, что я додумался закупить волов у Якутов. – Александр Галкин не скрывал своей радости. – Сейчас они нам помогут в строительстве, а после мы их забьём. Двойная, как видишь, выгода.
Иван Селевёрстов кивал. Четыре привезённых на одном из пароходов вола активно употреблялись в работе. Покуда одна партия рабочих рубила деревья и заготавливала брёвна, другая вывозила их из леса к месту строительства. Тайгу предварительно расчистили под дороги для возки брёвен. Впрочем, по этим дорогам невозможно было проехать на колёсах, да и телег у строителей не было. Брёвна перевозили на местных волокушах, которые были, как объяснил Ивану казак Белоусов, чисто таёжным изобретением. Волокуши представляли собой пару оглобель, крепившихся с одного конца, как полагалось, на шее вола, другой же их конец был закруглён кверху и волочился по земле. На закруглённых окончаниях крепился толстый деревянный брус, а на него укладывались для транспортировки брёвна. Так и служили волы тягловой силой, таща за собой по длиннющему бревну, которое людям было доставить не под силу. Перевозимые брёвна очень быстро утрамбовали наскоро проложенные дороги и отшлифовали их. Третья партия рабочих занималась собственно постройкой дома.
Иван Селевёрстов помаленьку участвовал в третьей группе, хотя в качестве постоянной обязанности вменили ему обустройство метеорологической станции. Иван же не упускал возможности знакомиться с плотницким делом и всё чаще и чаще брал в руки топор.
– Борис! – позвал Галкин. – Белоусов, где же ты?
– Иду, барин.
– Пора бы нам снарядить отрядец к перевалу из долины Олёкмы в долину Амги, – сказал Александр. – Нечего время попусту терять. Ты возьми с собой одного конюха из наших и одного Тонгу в качестве проводника.
– Сколько лошадей брать?
– Ты и конюх верхами и четыре на поклажу, значит, всего шесть, – решил Галкин. – Тонга пойдёт пешком.
– А почему Тунгус пойдёт пешком? – встрял в разговор Селевёрстов.
– Видишь ли, Ваня, этот народ до того привык к ходьбе, проводя всю зиму в передвижениях по тайге на лыжах, что для них пройти пешком сто пятьдесят вёрст – приятное занятие, – пояснил Галкин. – Ну, Белоусов, отправляйся составлять список нужных вещей, а я после гляну, проверю.
Рядом с ними, сидя на ящике из-под товаров, повар занимался стряпнёй для начальства: мыл мясо, рубил котлеты и заводил, как говорили сибиряки, тесто для пресных оладий. Кухня для рабочих была устроена неподалёку от их землянки.
– Жрать охота, – хлопнул себя по животу Галкин. – Что-то сегодня у меня аппетит разгулялся, а ты всё валандаешься. У рабочих, я чую, уже суп на подходе…
Его слова были прерваны донёсшимися издалека непонятными звуками.
– Что за чёрт? – Галкин взял «винчестер» и выпрямился, прислушиваясь.
– Вроде как кто-то сквозь тайгу прёт, – высказался повар, застыв с зажатым в руке разделочным ножом.
– Прёт и не таится, – кивнул Белоусов. – Может, Тонги перекочёвывают?
Через несколько минут между деревьями мелькнули развесистые рога бурого оленя, затем обрисовалась вся его величавая фигура. Олень шёл спокойной, уверенной поступью, иногда останавливаясь и оглядываясь. За ним появились его сородичи, столь же неторопливые и красивые. Вот выбежал телёночек, застыл на месте, подняв мордочку, и тут же бросился обратно в чащу, высоко вскидывая задние ноги. Треск сучьев становился громче, олений храп делался гуще. Вскоре отовсюду в лощину потекли струи громадного оленьего стада. Животные всех мастей и возрастов дружно выходили из тайги.