– Так ты имеешь указание от Управления приисков?
– Нет, я сам по себе, – резко сказал Александр. – После того как Галкинский прииск был отобран у моего отца по сфабрикованному делу, отец запретил мне когда-либо связываться с Управлением. Впрочем, коли уж быть точным, отец велел мне вообще не связываться с золотом. Но я, как видишь, не последовал его совету в этом. Но про Управление я наказ помню, так что я сам по себе.
– Разве ж это законно?
– Ты прав. Я действую не по закону. Всё золото, где бы его ни нашли, должно продаваться не иначе как в казну. Правительство уплачивает владельцу прииска соответствующую сумму денег за доставленное золото. Ни хозяин прииска, ни рабочие не должны оставлять себе ни крупинки. Это строго преследуется. В случае, если золото обнаруживается какой-либо разведывательной партией, никто из золотоискателей не имеет права унести его с собой. Согласно букве закона, я обязан составить протокол, сколько именно долей или золотников оказалось в выкопанных шурфах. Вынутое из шурфа и промытое золото должно быть брошено обратно в шурф и оставаться там до начала официальных работ. Я же намерен добывать его без всякого контроля со стороны властей.
– Про это рано или поздно станет известно. Ужель ты не боишься?
– Я хочу жить вольно. Мой отец был честным промышленником, но его оклеветали и лишили всего, чем он владел. Я не хочу служить государственному закону, который без всякой причины может одним махом разрушить моё благополучие, построенное честным трудом. Если уж подвергать себя риску, то осознанно, то есть изначально знать, что ты живёшь не по установленному государством закону.
– Я боюсь за тебя, Саша.
– Не бойся. Я не разбойник, никого не убиваю и не граблю. Но золото, которое отыщу (а я отыщу его, будь уверен), не отдам никому! – Галкин сжал губы. – Вон со мной сколько людей. Каждый получит свою долю, я никого не обижу. Дай только добраться до места и шурфы отбить. Завтра мы отправляемся в путь, так что не грех бы тебе попрощаться с живой землёй.
– В каком смысле? – испугался Иван.
– Мы уходим в дикую глушь, в снега. Там всё покажется тебе вымершим. Так что простись на время с привычными тебе улицами деревень, с толпами пьяных мужиков. До следующей весны тебе сюда нипочём не возвратиться, даже если тебе сильно не понравится жить в тайге.
***
– К водоразделу между Олёкмой и Амгой идут русские. Много русских, целый отряд. Это те самые, с которыми тебе надо встретиться, сын мой…
Голос прозвучал настолько отчётливо, что Эсэ от неожиданности вздрогнул и только теперь понял, что голос слышался в его сне. Голос не принадлежал человеку, в этом Эсэ мог поклясться. Но не принадлежал он и животному. Голос назвал его сыном, но то не был голос его отца.
– Видно, Мать-Зверь разговаривала со мной. – Он взглянул на затухший костёр. – Русские идут к Амге. Вот какие русские мне нужны. Значит, на Волчьем Холме, когда я впервые почувствовал вкус крови, я убил не тех людей. Они ни в чём не виноваты. Что ж, ничего не поделать: я выбрал путь войны, а война не знает пощады. Зато теперь я доберусь до тех, кто мне нужен, я отыщу сына убийцы и расквитаюсь с ним. Жаль, что я не знаю, кто именно из русского отряда нужен мне. Как мне определить его? Буду убивать всех подряд, и в конце концов пуля настигнет того, кому она предназначена. Много крови придётся пролить. Это её вкус тревожит меня…
Было ещё совсем темно, когда он продолжил путь. Три дня назад он покинул место захоронения отца, оставив возле погребального шалашика застреленных русских охотников. Он забрал их лошадей, ружья и кое-что из личных вещей. С тех пор у него на языке то и дело ощущалось присутствие крови. Иногда ему казалось, что она просачивалась сквозь поры изнутри и затапливала всю полость рта, и тогда он начинал торопливо сплёвывать кровь, но наружу выходила только обычная слюна белого цвета. Иногда кровь будто вытекала внезапно из носоглотки горячей волной, и тогда Эсэ начинал давиться. Но каждый раз всё заканчивалось очень быстро.
Минул ещё день, и вечером Эсэ добрался до небольшого селения Тунгусов у излучины ручья, который назывался Чёрный Пень. Селение состояло из трёх изб русского типа и одного чума конической формы. Чуть в стороне от изб возвышались на высоких столбах два помоста, заваленные какими-то снастями, и виднелись два бревенчатых амбара на сваях вышиной почти в человеческий рост. Тут и там на перекладинах покачивались, просушиваясь, выделанные шкуры лисиц и волков. В просторном загоне топталось несколько оленей, а возле изгороди перед ближайшей избой стояла на привязи понурая кляча. Навстречу Эсэ бросились, громко лая, лохматые собачонки.
– Я хочу заночевать, – сказал он ровным голосом появившемуся из-за скрипнувшей двери Тунгусу средних лет и, не обращая на собак внимания, легко соскочил с коня на мёрзлую землю. – Куда лучше поставить лошадей?
Из-за спины первого Тунгуса вышел второй, совсем старый, с длинными седыми волосами и жиденькой бородёнкой.
– Мы займёмся твоими лошадьми, юноша, – сказал он по-якутски. – Входи внутрь.
– Моего коня я расседлаю сам.
– Твой конь, тебе решать.
Первый Тунгус, видимо сын старика, неторопливо подошёл к лошадям убитых русских охотников и принялся развьючивать их. Когда Эсэ повернулся к нему спиной, Тунгус с любопытством оглядел пришитый к спине его короткой куртки контур двуглавой птицы, вырезанный из медвежьего меха.
Когда Эсэ вошёл в избу, в лицо ударила волна забытого за лето домашнего запаха. Этот запах был свойственен только жилищам оседлых Тунгусов и Якутов. Здесь пахло сухим деревом, смолой, кожей, дымом и едой. Посреди большого помещения стояла железная бочка, неизвестно каким образом попавшая сюда; сбоку и наверху в ней были вырезаны отверстия, внутри пылал огонь. Судя по всему, кто-то из местных Тунгусов решил соорудить из бочки некое подобие печки, которую видел где-нибудь на русской фактории. Старик указал рукой за «печь», где, согласно этикету, находилось место самого почётного члена семьи и место для гостя.
– Мы собрались на ужин, юноша. У нас есть очень вкусная рыба. Ты голоден? – поинтересовался старик.
– Я с удовольствием поем. – Он устроился на нарах, заваленных мягкими шкурами.
С потолочных балок свисала сохнущая одежда. Слева и справа от двери сидели на нарах женщины и дети, за ними, ближе к огню, расположилось несколько мужчин средних лет. Они кивнули Эсэ, но не сказали ему ни слова, негромко обсуждая что-то своё. Вскоре в дом вернулся Тунгус, занимавшийся лошадьми. Он пробрался к старику и, склонившись к его уху, произнёс что-то. Старик удивлённо поднял брови и посмотрел на Эсэ.
– Мой сын говорит, что ты оюн. Это правда?
Все находившиеся в доме сразу замолчали. Единственным звуком, нарушавшим тишину, было потрескивание топлива в очаге. Слово «оюн» вызывало в людях трепет. Оюн – человек, обладающий силой, лекарь, колдун, предсказатель.
– Почему ты думаешь, что я оюн? – спросил Эсэ.
– Мой сын видел оюнскую сумку на твоём седле. Но ты слишком молод для оюна, – покачал головой старик.
– Оюном был мой отец. Его звали Сосна, Человек-Сосна. Сумка досталась мне от него. Он так хотел. Но его священную шапку с рогами оленя я оставил возле его могилы. А бубен его висит над местом гибели отца. У меня нет ещё моего бубна, поэтому я не могу проводить важных церемоний, – пояснил Эсэ. – Отец научил меня многому, хотя я умею недостаточно, чтобы называть себя оюном. Но пусть я не очень сильный оюн, я всё-таки воин.
– Воин? – удивился старик. – За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы кто-нибудь назвал себя воином в наших краях. Не потому ли ты носишь двуглавую птицу на куртке?
– Да, – Эсэ с вызовом обвёл глазами всех собравшихся, – я воин.
– Время войн на здешней земле прошло очень давно, юноша, – с некоторым осуждением произнёс кто-то из темноты.
– Война никогда не заканчивается, даже если её не видно. Так устроен этот мир. Покуда в наших сердцах горят желания, человек будет стремиться задавить и подчинить себе другого.
– Должно быть, этот юноша пришёл к нам из прошлого. – Старик глянул на сидевших вдоль стен Тунгусов. – Раньше о воинах часто вспоминали, но я не видел ни одного воина, только воспоминания. Воины жили здесь задолго до моего появления на свет. Я слышал от деда, что наши племена сильно дрались между собой и сильно сопротивлялись русским. Мне не довелось этого увидеть, я никогда не воевал сам. Я ловил рыбу и занимался охотой. Но я хотел бы взглянуть на то время, когда наши люди не сидели на одном месте, а вольно разъезжали на оленях повсюду, не боялись потерять крышу над головой, не боялись наказаний русских властей, не боялись смерти. Я никогда не думал, что может появиться тот, кто откажется принять нынешний порядок вещей. Когда я был ещё мальчиком, мне открылась печальная истина. Я узнал, что земля, на которой живу я и на которой испокон веков жили мои соплеменники, принадлежит русским. Некоторые наши возмущались и даже поговаривали изредка о том, чтобы выгнать отсюда белых людей, но после недолгого раздумья все приходили к единодушному выводу, что ни Тунгусы, ни Якуты, ни все остальные не в силах одолеть белокожих пришельцев, объявивших себя нашими хозяевами. Мои сородичи смирились с этой мыслью, и она стала казаться нам само собой разумеющейся. Мы пользуемся вещами, которые покупаем у русских, а они пользуются нашей землёй. И всё же мы продолжаем жить в лесу, а не в городах, поэтому мы отличаемся от них, мы думаем иначе. Однако мы давно не воюем против белых людей, мы стараемся дружить с ними.
Все молчали, огонь гудел.
– Меня сильно удивляет, что в тайге вдруг появился воин. – Седые волосы на подбородке старика задрожали.
– У него есть колчан, лук со стрелами, – подал голос сын старика, – у него есть несколько ружей.
– Ты пользуешься стрелами? – ещё больше удивился старик. – Сейчас редко встретишь такого умелого охотника. Мы стреляем только из ружей, хотя патроны стоят очень дорого и за ними приходится чересчур далеко ездить. Мы также ставим капканы. К сожалению, самодельные ловушки не могут сравниться с железными капканами русских, за которые тоже надо платить. Да, мы сильно теперь зависим от белых людей, но мы уже свыклись. А ты пользуешься не только ружьём, но и стрелами. Это очень хорошо.
– Отец научил меня.
– Может быть, ты появился, чтобы объявить о повороте времени? Может быть, твой приход означает, что далёкая наша жизнь, когда мы не были обязаны платить русским ясак, обещает вернуться? Я не видел той жизни, но уверен, что она была хороша. Наши предки не знали огнестрельного оружия, но знали, что такое свобода. Возможно, мои внуки сумеют глотнуть свободного воздуха? Не для того ли ты пришёл, юноша?
– Я не знаю, – ответил Эсэ и улыбнулся. – Этого мне не дано знать. Я должен свершить одно важное дело, о другом я не думаю сейчас.
– Послушай, ты устал. Я хочу, чтобы сегодня ты лёг спать с моей дочерью, – громко произнёс старик, и тени людей закачались вдоль стен, недоумённо завертели головами, задвигали руками. – Так было принято раньше. Хозяин предлагал уважаемому гостю свою жену. У меня давно нет жены, но есть дочери. Ты, юноша, возьми старшую из них.
Эсэ давно не лежал с женщиной. Незадолго до своей гибели отец привёз в селение девушку из чужого улуса и отдал её Эсэ. Якуты считали грехом брать для сына жену из своего и даже из чужого, но ближайшего рода. Богачи старались брать женщин из других улусов или отдалённых наслегов своего улуса.[7] Человек-Сосна не был богатым человеком, но специально отправился в долгое путешествие, чтобы привезти сыну подходящую женщину. Увидев ту, что приглянулась ему самому, он решил, что она понравится и сыну. Шаман не спросил её согласия, не заплатил за неё выкуп, не предупредил никого о своём намерении. Он просто украл её, как крадут бессловесную скотину.
– Теперь у тебя есть жена, – сказал он. – Она понравилась мне, и я увёл её. Она из далёких краёв, так что жена из неё должна получиться славная. Хорошо, когда родство далеко, хорошо, когда вода близко. Не следует брать жён вблизи, хотя бы и чужеродок.
С тех пор у Эсэ была законная жена. Первое время он брал её с собой в походы. Она разжигала ему костёр, ставила шалаш, готовила пищу, ухаживала за лошадьми. Она никогда не вспоминала о том, что была украдена, никогда не сетовала, что в родном доме ей жилось спокойнее и уютнее. Когда Эсэ говорил, она слушала молча. Когда он приказывал, она повиновалась. Человек-Сосна оказался прав: из неё получилась хорошая жена. Но через год пришло время ей рожать, и она не смогла больше сопровождать мужа. Эсэ оставил её в постоянной деревне под присмотром своих тёток, и жена произвела на свет двойню – сына и дочь. Однако семь месяцев спустя дети скончались от чахотки, сама же она, хоть и ослабла от болезни, держалась из последних сил, решив дождаться приезда Эсэ. Он в то время был на промысле, а когда появился, то застал жену совершенно измученной. Она встретил его слабой улыбкой.
– Я ждала тебя, мой муж. Я знала, что не умру, пока не увижу тебя… – Она с трудом шевелила губами; кожа туго обтягивала её выпиравшие скулы. – Я была тебе хорошей женой, несмотря на то что в твоём сердце никогда не находилось тепла для меня. Ты спал со мной, но всегда думал о чём-то своём. Ты не позволял мне проникнуть в твоё сердце. И всё же я постоянно была возле тебя. Когда ты отправлялся на охоту, я сопровождала тебя. Когда ты совершал дерзкие нападения на ясачных людей, я помогала тебе. Ты даже доверял мне твоё ружьё и не боялся, что я оскверню его моим прикосновением. Другие мужчины не разрешают этого своим жёнам, потому как видят в них только рабынь. Ты не похож на других. Ты был строг со мной, но ни разу не поднял на меня руку. Ты особенный человек. Я сравнивала тебя с другими мужчинами постоянно и видела, что ты сильнее и мудрее их, хотя ты моложе многих из них. Я прислушивалась к их речам у костра, и понимала, что они похожи на домашних собак, в то время как ты похож на дикого волка. И я стала гордиться тобой, а затем и полюбила тебя. Жаль, что любовь моя уйдёт вместе со мной. Жаль, что наши дети покинули этот мир, так и не испытав на себе красоту твоей силы. Я хочу, чтобы ты знал: я благодарна твоему отцу за то, что он увёз меня из моего дома и отдал тебе… Теперь, когда я дождалась тебя и сказала тебе всё, что накопилось во мне, я могу спокойно уйти. Мой путь завершён. Прощай. Наступит время, и мы свидимся опять, но не здесь…
Вспомнив эту сцену прощания, Эсэ нахмурился. С тех пор прошло полтора года, но он так и не выбрал новую жену. Нет, он не тосковал по усопшей, никогда не вспоминал её. Однако со смертью жены в душе его произошёл какой-то очередной поворот. Судьба отняла у него отца, затем жену. Должно быть, Покровитель кузнецов показывал этим, что Эсэ не следовало иметь близких родственников. Семейные узы мешали воину. Впрочем, он мог заблуждаться.
Он отогнал набежавшие воспоминания и посмотрел на старика. Тот качнул седой головой и повторил:
– Я хочу, чтобы ты спал сегодня с моей старшей дочерью.
– Спасибо. Мне нужна женщина.
– А мне нужно смелое потомство, юноша. Я не прошу калым за мою дочь. Но прошу, чтобы ты влил в неё своё семя, дабы она родила детей с твоей горячей кровью. Я хочу, чтобы они выросли воинами. И даже если ты будешь редко появляться здесь, считай мою дочь своей женой и воспитывай её детей, как должен воспитывать настоящий воин. Придёт время, и они пойдут за тобой. Как тебя называть, юноша?
– Медведь.
– Человек-Медведь, – с явным удовольствием произнёс старик.
Нары, на которых устроился Эсэ, отгородили на ночь тряпичным навесом, однако Эсэ чувствовал сквозь эту тонкую загородку, как прислушивались к его дыханию все обитатели дома. Их всех влекло происходившее в тёмном углу. Им всем казалось, что вторгшийся столь внезапно в их жизнь юноша-медведь должен был сделать что-то особенное. Им чудилось нечто гигантское, необъятное, таинственное. Они жадно вслушивались. Им хотелось быть там, за занавеской. Но ничего необычного не доносилось до их ушей, Тунгусы слышали только ритмичное, хорошо знакомое всем дыхание самца, смешанное с дыханием самки.