– Здорово, Аким!
– О, начальник, – Тунгус широко улыбнулся и шагнул навстречу, – наша давно жди начальник.
– Вот видишь, мы приехали, а у вас тут никого.
– Зачем никого? Я есть. Алёнка есть. Олени есть.
– Что у вас тут нового?
– Нового нет, всё старое есть. Новое есть, когда весна приходи, – серьёзно ответил Аким.
– Ничего не произошло?
– Собака маленький сдох, – вспомнил Тунгус и пояснил: – Рыбий кость в горло попадай.
– И всё? А что ж вы чум без присмотра оставляете? – вступил Иван в разговор. – А если кто чужой заявится?
– Откуда чужой? – удивился Аким. – Чужой нет никого. Я знай, что вы приближайся.
– Как же ты мог знать? – удивился Иван.
Оказалось, что Алёна, заслышав приближение саней, испугалась и скрылась в лесу. Мужа её не было, он ушёл с партией Белоусова на Амгу, и она после нападения на неё Ефима на зимовье стала очень опасаться русских. Уверенно она чувствовала себя только возле Бориса Белоусова. Незаметно от мужа она даже оказывала казаку знаки внимания. Увидев, что к чуму прикатили двое русских с проводником, она поспешила к Акиму с известием.
– Вот тебе и пустыня, – подивился Иван, – вот тебе и безлюдье. Тут пространства чёрт знает какие, а она запросто доложила о нас Акиму.
– Где ж она теперь?
– Оленя ходи ловить, – засмеялся Тунгус, – молоко брать, гости угощать. Вон она мамык кидай.
Иван разглядел девушку в гуще стада. Она высматривала самку, чтобы набросить ей на рога аркан. Поймав животное, она притянула его к себе и привязала верёвкой к шесту возле чума. Присев на корточки, она надоила с полчашки молока и преподнесла молоко Александру. Затем нацедила ещё и угостила Ивана. Молоко было густое, сладковатое на вкус и жёлтого цвета. Когда черёд дошёл до Эсэ, она остановилась перед ним как вкопанная и некоторое время стояла с вытянутыми руками, держа чашку с молоком перед собой.
– Подожди, – негромко сказал он ей, выждав паузу, и полез в свой рюкзак. – Я из чужой не пью. Налей в эту. У меня для молока и мяса разные плошки.
Тунгуска покорно выполнила его указание и пробормотала что-то невнятное на родном языке, извиняясь.
– Вот ты говоришь, что из чужой чашки не пьёшь, – откашлялся Иван, – а ну если твоя посудина сломается?
– В моих руках не сломается, а в чужие я не дам, – заговорил Эсэ. – Моя посуда набирает мою силу. Когда в ней еда, эта еда дышит моей силой и укрепляет меня. Ты ешь из чужой чашки; слабый и сильный человек – все берут ту чашку. Ничто не накопится в ней. Откуда там возьмётся сила? Посуда сродни оружию. С ней нужно сжиться, чтобы она служила верно. Чужим оружием пользоваться плохо, никогда не знаешь, в чём оно может подвести.
– Ну и ну, – покачал головой Иван и посмотрел на Акима. – И вы все такие же?
– Нет. – Тунгус хитро сощурился и поднялся, чтобы убрать посуду.
– Ты любишь оружие, – подвинулся Галкин к Эсэ. – Хочешь я покажу тебе мой «винчестер»?
– Твоё ружьё?
– Да.
– Хочу. – Глаза Эсэ вспыхнули.
Александр вытащил «винчестер» из кожаного чехла и бережно погладил его ладонью.
– Эта штуковина стреляет много раз подряд. Смотри, я кладу руку сюда, палец лежит на спусковом крючке. Видишь эту скобу вокруг моей ладони? Это рычаг. Мне достаточно оттянуть его ладонью, чтобы взвести курок с ударником, открыть канал ствола, выбросить стреляную гильзу, а обратным движением дослать патрон.
Галкин привёл рычаг в движение и в несколько секунд выбросил из винтовки десять патронов. Эсэ восхищённо поднял руки, не в силах скрыть свой восторг. Иван засмеялся негромко. Якут выглядел сущим младенцем, который увидел действия фокусника.
– Быть может, однажды у тебя тоже будет такое, – предположил Александр.
– Откуда, начальник? Я бедный. Не могу купить такое ружьё. – Он как-то странно посмотрел в глаза Александру. – Разве что у тебя отниму?
– Я метко стреляю, Эсэ, – ответил тот. – Не так легко отобрать у меня что-либо. Да и отбирать нет нужды. Ты вполне можешь заработать. Человеку даны большие возможности. У меня вон сколько средств оказалось.
– Ты русский, ты белый человек, ты думаешь иначе.
– Я наполовину Якут, – неожиданно сказал Александр.
– Ты? – не поверил Эсэ.
– Моя мать была Якутка, – улыбнулся Галкин. – Не похоже? Знать, русская кровь оказалась погуще.
– Ты сын Якутки? Как так? – Лицо Эсэ выражало огромное удивление.
– Я слышал, что мой отец то ли украл её, то ли забрал у кого-то за долги. К тому времени его первая жена, которую он привёз из Архангельска, погибла подо льдом вместе с ребёнком. Вот он и взял другую женщину. Белоусов рассказывает, что она была страсть как красива. Теперь уж у отца не спросить, он умер. А мать скончалась совсем давно, когда я был младенцем, так что я не помню её. Как-нибудь посидим у огня с Борисом, он много чего помнит.
Якут встал. Слова Александра произвели на него странное впечатление. Он нахмурился и покачал головой. Когда он вышел наружу, Алёна поспешно подсела к Галкину.
– Опасный человек, – шепнула она ему на ухо, кивнув в сторону Эсэ.
– Почему?
– Я знаю. – Она постучала себя по груди. – Злой человек, опасный, как медведь.
– Так он и есть Медведь, Алёнка. Это его имя.
– Очень плохо, очень опасно, – быстро проговорила она.
Два дня оставались они в чуме Акима, на третий тронулись в обратный путь. О трёх загадочных смертях на зимовье Александр решил не сообщать Тонгам, чтобы не вызвать в них какого-нибудь суеверия. Перед отъездом он велел Алёне приехать вместе с мужем на зимовье, чтобы сопровождать очередную партию рабочих на Амгу.
На обратном пути Эсэ опять правил санями. Он был ловок и нравился Александру.
– Остался бы ты у меня навсегда! – крикнул он.
Якут молча глянул через плечо. Казалось, что-то готово было сорваться с его языка, но он сдержался.
– Не знаю, чем завершится экспедиция и что произойдёт, когда власти узнают о моём золоте, но в любом случае жизнь предстоит бурная, – снова заговорил Галкин. – Мы бы с тобой всю Сибирь объехали. Ты слышишь меня, Миша? Эй, Медведь?
Эсэ кивнул. Он слышал всё. И он слышал свои мысли. Его беспокоило, что Александр оказался наполовину Якутом. Как теперь быть? Убивать ли его? Или на то не было причины? Во всяком случае Эсэ не мог тронуть своих спутников сейчас. Все хорошо знали, с кем покинули зимовье Галкин и Селевёрстов. Если бы они пропали, всю вину возложили бы на Эсэ. Придётся подождать, пока подаст голос Кыдай-Бахсы, Покровитель кузнецов.
– Саша, – окликнул Иван друга, – послушай, Саша, а что ты будешь делать, когда докопаешься до золота? Ведь у тебя отнимут его. Ты же сам говорил, что Управление приисков не позволяет никому присваивать золото. Сколько ты думаешь продержаться в глуши? Как долго ты сможешь утаивать свою добычу?
– Не знаю, – бесцветным голосом ответил Галкин, – возможно, мне придётся защищаться.
– Как? На каком основании? Разве ты не живёшь в этом государстве? Или ты объявишь себя независимым князьком?
– Да, я живу в этом государстве. Тут ты прав. Но я не желаю подчиняться его законам. Никто не спрашивал меня, хочу я такого общественного устройства или нет. Я не желаю принимать это государство, как, впрочем, никакое другое.
– Ты, быть может, революционер?
– Нет. Мне не хочется враждовать ни с правительством, ни с Управлением приисков. Просто я стремлюсь жить вольно.
– Увы, Саша, твоё стремление противоречит принятому порядку.
– Плевать мне на порядок. Неужели у меня нет права вести вольную жизнь? Разве Бог не сотворил нас свободными?
– Ты говоришь о свободе, а сам хочешь получить золото, – возразил Селевёрстов из глубины мехового капюшона. – Свободному человеку не надобно никакого золота. Если ты добываешь золото, значит, ты живёшь по законам нашего общества. Золото требуется только правителям, царям, министрам, то есть государству. Зачем же оно тебе?
– Я не умею ничего другого. Я вырос на приисках.
– Ты умеешь быть охотником, ты вполне мог бы жить, как живёт Медведь. – Иван указал рукавицей на Эсэ. – Скажи мне, Медведь, тебе нужно золото? Нужно ли тебе вообще что-нибудь из того, ради чего живём мы? Я говорю «мы», то есть белые люди, европейцы, русские…
– У меня всё есть, – откликнулся погонщик. – Золото мне ни к чему. Когда нужно что-то, я могу взять.
– Что ты имеешь в виду под «взять»? Ты разбойничаешь, что ли? – допытывался Иван.
– Когда на человека нападают, он говорит, что на него напали разбойники. А нападавший говорит, что у него была нужда, не было мочи терпеть, и разбойником себя не считает. Сказать можно разное. Когда мы стреляем дичь, мы думаем, что так надо. Но звери так не думают. Они считают нас убийцами и разбойниками.
– А ты себя как называешь?
– Я воин, я охотник. Я должен уметь точно пускать стрелу и пулю, бесшумно ходить, незаметно уносить то, что мне нужно.
– Убивать и воровать, – заключил Селевёрстов. – Для чего же ты живёшь? Есть у тебя цель, мечта?
– Сейчас ищу человека, – неохотно сообщил Эсэ.
– Где ищешь? Здесь? В тайге?
– Так ты за этим нанялся ко мне? – поднял голову Галкин, вдруг вспомнив беспокойное шептание Алёны про исходившую от Эсэ опасность. – Ты ищешь его среди моих людей, не так ли? Кто же тот человек? Зачем он тебе?
– Отомстить хочу. Меня гонит месть.
– Хорошенькое дело. – растерялся Иван и похлопал Эсэ по плечу. – Ну, найдёшь ты его, и что дальше? Приходилось ли тебе уже лишать человека жизни?
Эсэ промолчал, затем посмотрел через плечо на Ивана и негромко произнёс:
– Мне тяжело от крови.
Несколько минут они ехали безмолвно. Затем Иван беспокойно спросил:
– Тяжело от крови? Нужно ли это понимать как «да»? На тебе есть человеческая кровь?
– Послушай, я думаю, что ты смеёшься над нами, – заговорил Галкин. – А если нет, то я уж и не знаю. Должно быть, ты ненормальный. Ни Тунгус, ни Якут никогда не скажет, не признается белому человеку в том, что его руки запятнаны кровью.
– Я и не признался. Я лишь сказал, что мне тяжело от крови, – спокойно ответил Эсэ. – Я привык стрелять в зверей. Я убиваю их, чтобы добыть пропитание. Другие убивают, чтобы получить мех для продажи. Я так не делаю. Я беру только то, что нужно мне самому. Я не убиваю лишнего, ибо эта кровь тяготит.
– Коли ты не убиваешь лишнего, отчего же тебе тяжело? – ухмыльнулся Александр.
– Когда бьёшь зверей, душа не беспокоится. У зверей можно попросить прощения. Так или иначе, но убивать заставляет нужда, – рассуждал Эсэ, не обращая внимания на слова Галкина. – А когда стреляешь в людей, то бросаешь их без пользы, ими кормятся только волки и вороны. Эта кровь давит на сердце. Да, у зверей можно испросить прощения, а у человека нельзя. У всех оленей один дух, общий. У всех волков один дух. У всех медведей один дух. Застрелив, к примеру, лося, я прошу прощения у лосиного духа, и он не обижается на меня, он понимает мою нужду. Так устроен мир. Но у каждого человека свой дух, и этим мы отличаемся от зверей. Лишив человека жизни, я не могу выпросить у него прощения. В человека стрелять тяжело. Человек не прощает.
– И много ли на твоей совести человечины? – продолжал допытываться Александр.
– Кровь одного – уже много, – ответил Эсэ. – Один убит или десять – какая разница?
– Если ты не врёшь, Медведь, и тебе на самом деле тяжело от содеянного, тогда я не понимаю тебя. Зачем же ты хочешь отомстить кому-то?
– Месть – это путь, – откликнулся тихо Эсэ. – Каждый выбирает свой путь сам. Меня гонит вкус крови во рту… Не хочу больше говорить об этом.
– Саша, – Иван толкнул Галкина в бок, – ты слышишь? Не о такой ли свободе ты мечтаешь?
– Он дикарь, – ответил Галкин. – Я не намерен никому пускать кровь.
– Неужели? А Ефим? Я собственными глазами видел, как Белоусов разделался с ним. Это же убийство, и в здешней глуши никто не судит вас за такие кровопролитные поступки. У вас тут самый настоящий… беспредел. Какая же ещё воля нужна тебе? Чем мешают тебе законы государства? Ты давно не живёшь по ним. Я тебя, пожалуй, не понимаю и признаюсь, что мне порой делается страшно в здешнем обществе. – Он замолчал, одолеваемый мрачными мыслями, затем снова заговорил: – Я думаю, что Медведь не боится признаться в своих преступлениях, потому как, во-первых, для него это вовсе не преступления, а во-вторых, он знает, что вы все, кто с оружием в руках ходит, ничем от него не отличаетесь.
– Что же ты, Иван, меня в преступники записываешь?
– А разве Ефима не должны вы были убить здесь? Признайся. Зачем вы с Белоусовым взяли его с собой, когда последнее предупреждение истекло в Олёкминске? Ты же знал, что он обязательно сорвётся. Ты знал, что за это ты застрелишь его. Должно быть, тебе нужно было это для того, чтобы застращать остальных рабочих?
– Ты несёшь полную чушь, Иван. – Галкин неохотно отвернулся.
***
Подъезжая к зимовью, они увидели достроенный дом.
– Наконец-то! – обрадовался Галкин. – Теперь будем жить в настоящем тепле.
Рабочие уже размещали свои вещи в подсобном помещении. Эсэ не выказал никаких эмоций по поводу большого деревянного дома. Распрягши оленей, он сразу пошёл к амбару проведать своих лошадей.
– Сразу видать человека, – понимающе кивнул Галкин. – Конь для него не просто тварь о четырёх ногах. Я наблюдал за ним украдкой. Он два раза в день осматривает коня, выводит его, разминает. Уважаю и люблю таких людей. Вот увидишь, он сейчас отправится выгуливать своих скакунов, даже не отдохнув с дороги. И только потом пойдёт в чум к огоньку.
– А я сразу к печурке, – сказал Иван. – У меня ноги не двигаются от мороза.
– Ну как вы тут? Без происшествий? – Галкин нежно обнял ближайшего из рабочих.
– Всё в норме, Лександр Афанасич. – Бородатая физиономия расплылась в улыбке. – А как там у них? Живы-здоровы?
– Видели только перевалочную стоянку. Белоусов там, Аким и Алёнка с мужем. Правда, ни мужа её, ни Бориса мы не дождались. Они ушли на Амгу проведать рабочих. Думаю, через несколько дней Белоусов сам появится у нас… Я гляжу, вы начали уже обустройство?
– Помаленьку вносим вещички.
– По этому поводу я сегодня даю добро на весёлую пирушку. Разрешаю откупорить водку.
– Ура Лександру Афанасичу! Ура празднику!
– Иван, сделай одолжение. На тебе ключи от сундука. Принеси штук пять бутылок водки и с кухни прихвати бутылку сиропа.
Ночь была шумной. За длинным деревянным столом собрались все жители зимовья. Присутствовали и Тунгусы, с удовольствием угощаясь с общего стола кусками чёрного шоколада. Эсэ больше налегал на оленину и чёрный домашний хлеб, посыпанный солью.
Пару кусков он посолил особенно густо и отложил их, чтобы отнести своим лошадям. Лакомились в ту ночь и огурцами из кадки. Когда повар торжественно объявил, что у него приготовлен сюрприз, и подал солёные огурцы, на него посыпалась беззлобная брань.
– Где ж ты раньше их прятал, скупердяй?
– В кадке с самого нашего приезда лежали. Потом грянули морозы, огурцы все и смёрзлись. За внешний вид огурчиков вы уж не взыщите.
Он выставил тарелку с грудой каких-то мелких зеленоватых кусков.
– Это что такое?
Оказалось, что, замёрзнув в кадках, огурцы теперь ломались при малейшем прикосновении к ним. Повар попытался разморозить их перед печкой, вырубив кусок смёрзшейся массы топором, но при размораживании выходило так, что с одной стороны кусок огурца был горячим, с другой оставался ледяным. Тогда он плюнул на внешний вид блюда и выставил то, что было в наличии, каким бы неприглядным оно ни казалось. Впрочем, все остались очень довольны.
– Предлагаю сдвинуть наши кружки за успешное завершение первого этапа экспедиции! Дом отстроен на славу. Теперь здесь жить да жить.
– Дёрнем. Эх, отвыкли уже от горькой. А вкусна, проклятая, ох вкусна!