— Те, что думают, будто Бог на их стороне, частенько забывают о том, что сами они отнюдь не боги.
— И еще один слух, связанный с театром…
— Какой же? — поинтересовался Грэшем.
— Поговаривают, будто нашлась одна пьеса Марло, которую давно считали потерянной. «Падение Люцифера». Похоже, ставить ее просто опасно, поскольку там столько всяких ересей, что от нее может пошатнуться королевский трон. Ее никто не видел, но о ней все говорят.
При упоминании пьесы Марло на лице Грэшема появилось странное выражение. Джейн тем временем продолжала:
— Если эта потерянная пьеса столь опасна, если она способна поднять чернь на бунт, вызвать беспорядки, не есть ли это та самая рукопись, которую и пытался найти убийца? Может быть, он делал это по распоряжению Сесила? Ты сам знаешь, как лорд Солсбери напуган распространением влияния театра на простолюдинов.
— То есть ты считаешь, что на самом деле Сесил желает, чтобы я отыскал эту потерянную пьесу? И скрывает от меня смысл ее содержания? Что ж, любопытно, очень даже любопытно, хотя вряд ли возможно. Если те, кто ради кражи рукописи пошел на убийство, сделали это по распоряжению Сесила, то его вряд ли устроит, поймай я воров. Не вижу никакой связи между письмами и двумя украденными рукописями, не говоря уже о пьесе, написанной давным-давно умершим человеком, которую никто в глаза не видел.
В этот момент молодой лакей, проходя мимо двери, ущипнул за мягкое место горничную, нагруженную постельным бельем. Однако стоило парочке понять, что за дверью находятся сам хозяин с хозяйкой, как возмущенный, хотя и с довольными нотками визг мгновенно стих.
— Что нам известно о Шекспире? — спросил Грэшем. — Какие о нем ходят слухи?
— Похоже, толком никто ничего не знает. В Лондоне он держится скромно. Болтают, будто этот Шекспир родом из Стратфорда, где, кстати, теперь проводит почти все свое время. Ему там якобы принадлежит полгорода. Обычно о нем говорят как о торговце зерном, а что касается пьес, то про них почти никто ничего не слышал. Якобы он давно уже бросил писать и хотел бы продать свою долю в театре.
— Что ж, — произнес Грэшем. — Думаю, стоят возобновить с ним знакомство, причем в большей степени с тем, кем он стал, нежели с тем, кем был. Через четыре дня у меня в Лондоне назначена встреча с сэром Эдвардом Коком. Такое чувство, будто я приду на нее, зная ничуть не больше, чем тогда, когда я вышел от Сесила.
— Лично я держался бы подальше от этого Кока, — буркнул Манион.
— Сэра Эдварда Кока, — поправил его Грэшем. От него не укрылось, что Манион мгновенно проникся к лорду неприязнью.
— Какая разница, — возразил слуга. — Что-то мне не нравится вся эта затея. Ей-богу, сэр, у меня нюх на такие вещи.
— Скажи спасибо, что твой нос не способен унюхать, как воняет у тебя изо рта, старина, — пошутил Грэшем. — Что касается самого Кока, то я не считаю его своим другом.
— Так-то оно так, но раньше вам не приходилось бороться с ним. По крайней мере, в открытую. Готов отдать голову на отсечение, что этот ваш Кок — проходимец, каких свет не видывал.
Грэшем открыл рот, чтобы возразить, но передумал и повернулся к Джейн.
— Будь осторожен, — серьезно произнесла та, прежде чем сэр Генри успел что-то сказать. Да и к чему слова? Генри Грэшем был способен на что угодно, кроме осторожности. — У тебя есть слабинка. Не забывай, что именно Кок устроил Рейли показательное судилище. Сначала он твердит о законности правосудия, а затем, когда король требует, чтобы преступника осудили, забывает о том, что такое закон. Такого начинаешь ненавидеть, еще не будучи с ним знакомым. А ненависть, как известно, ослепляет.
— О Коке мы знаем больше, чем о Шекспире, — ответил Грэшем и, опустив голову, вновь принялся расхаживать по комнате, не замечая присутствия остальных.
— Лучший юрист, — заметила Джейн, — и вместе с тем…
— Продолжай, — попросил Грэшем.
— Многие утверждают, что он наживается на своей репутации и порой выносит возмутительные вердикты, которые, правда, никто не решается опротестовать, потому что люди боятся его. Никакой другой законник не пожелает с ним связываться.
— А что ты знаешь о столкновении Кока с Бэконом? — спросил Грэшем. Сэр Фрэнсис Бэкон был известен ему в первую очередь как ученый, а не как политический противник. Впрочем, было немало и тех, кто ненавидел Бэкона всеми фибрами души. Грэшем же всегда видел в нем интересного и талантливого человека. Фигурально выражаясь, у Бэкона были мозги размером с испанский галеон, однако куда более быстрые и маневренные. А вот моральные принципы были ему чужды, за исключением собственных корыстных интересов. Правда, сэр Фрэнсис не раз рассказывал Грэшему о своих прегрешениях, причем с таким остроумием и откровенностью, что даже самые тяжкие его проступки представлялись простительными слабостями.
— Ты знаешь об этом лучше, чем я, — сказала Джейн. Бэкон был мужеложцем, хотя и состоял в браке, который принес ему состояние, но не подарил любви.
— Я знаю, что у них с Коком настоящая война по поводу того, кому из них двоих быть следующим генеральным прокурором. На первый взгляд чаша весов склоняется в пользу Кока. У того репутация истинного бога от правосудия. Кроме того, он время от времени по поручению Якова проворачивал за короля дела в суде. Так что Бэкон для него враг номер один.
Джейн открыла было рот, чтобы ответить, однако заметила, что Манион с неподдельным интересом смотрит в окно. Эллис — красивая светловолосая девушка, молодая служанка, незадолго до этого принятая на работу в Купеческий дом. Ее отправили помогать на кухне, и вот теперь она находилась в огороде, откуда ей было велено принести для повара петрушки и укропа. Интересно, догадывается ли девушка, как соблазнительно покачиваются ее бедра, когда она идет вдоль грядок с корзиной в руках? Или это все проявление наивности?
— Неужели мне нужно предостеречь тебя в очередной раз? — Голос Джейн прозвучал негромко и слегка угрожающе. Грэшем тотчас замер на месте: ему открывались тайные отношения двоих из четырех самых важных в его жизни людей. — Эта девушка на моем попечении. Я говорила с ее матерью и дала слово, что буду хранить честь Эллис как зеницу ока. Не смей даже думать о ней, не говоря о том, чтобы лапать.
Манион посмотрел ей в глаза.
— Она слишком простодушна, — ответила Джейн, — хотя на первый взгляд этого не скажешь. Так что вполне простительно, что ты принял ее за обычную девушку. А еще Господь наградил Эллис красотой. Мать бедняжки была в отчаянии. Никто не желал принимать ее в услужение, однако все как один мужчины норовили затащить девушку к себе в постель. Я пообещала помочь ей. И если найдется тот, кто полюбит Эллис за красоту, но закроет глаза на ее простодушие, то так тому и быть. Таков будет их собственный выбор, даже если ей придется по нраву обычный конюх. Но я не позволю, чтобы кто-то сильный, но безответственный воспользовался ситуацией, тем более, когда я пообещала ее матери взять бедняжку под свое крыло.
— Пусть будет по-вашему, хозяйка, — с ухмылкой произнес Манион. «Неужели это мне примерещилось?» — подумал Грэшем. С одной стороны, ему было забавно наблюдать за этой сценой, а с другой — он счел ее возмутительной. Интересно, рискнул бы сам сэр Генри в подобных обстоятельствах ухмыльнуться Джейн вот таким манером? — Скажите спасибо, что я целиком и полностью на вашей стороне. Здесь есть лишь один мужчина, который способен покуситься на вашу простушку, и один-единственный, кто в состоянии ее защитить. И тот и другой — я.
Он подошел к Джейн, якобы затем, чтобы поставить стакан на стол, рядом с которым она сидела.
— Дело в том, что я предпочитаю тех, кто сам не прочь. И не люблю тех, кто уступает мне из слабости.
— Знаю, — ответила Джейн.
— Вы желаете, чтобы она вышла замуж за конюха?
— Простодушие не помешает Эллис стать хорошей женой.
— Оставьте это дело мне, — произнес Манион.
Джейн улыбнулись.
— Прошу меня извинить, — произнес Грэшем, напоминая о своем присутствии. — Однако не могли бы вы вновь включить меня в разговор?
Джейн покраснела, что случалось с ней крайне редко, так что продолжать разговор выпало Маниону.
— Если не ошибаюсь, мы с вами говорили о некоем сэре Эдварде, или как его там, — произнес он, напустив на себя невинный вид.
— О сэре Эдварде Коке, ты, забывчивый, неотесанный мужлан! — раздраженно воскликнул Грэшем.
Сколь многого они еще не знают! А с другой стороны, под лежачий камень вода не течет. Ничего не делать — значит не узнать ничего нового. Грэшем весь напрягся — Джейн и Манион не раз видели его таким и потому не удивились.
— Лондон. Мы едем туда все. Нужно встретиться с сэром Эдвардом. А заодно побывать в театре.
Глава 7
Первый делом мы уберем законников.
Уильям Шекспир. «Генрих IV», часть 2
26 мая 1612 года
Лондон, дом сэра Эдварда Кока
Сэр Эдвард утверждал, что встает в три часа утра, чтобы удлинить свой рабочий день. Распространять о себе такие слухи — нехитрое дело, считал Грэшем. В них нетрудно поверить, а когда вы там в действительности встаете, никто проверять не будет.
Из дома они вышли в полдень. От Стрэнда до Чансери-лейн было рукой подать. При желании сэр Генри и Манион могли нанять лодку, поехать верхом или даже в карете — ее построили по заказу отца Грэшема, когда эти громоздкие средства передвижения только-только входили в моду. Но сегодня сэр Генри предпочел прогулку пешком — ему хотелось ощутить пульс многолюдного города, ритм его жизни.
Вот уже несколько недель не выпадало и капли дождя, и вскоре сапоги Грэшема покрыл слой пыли. По небу плыли облака, грозя в любую минуту разразиться ливнем, но так было уже несколько дней подряд. С другой стороны, хорошо, что им не надо шагать по чавкающей грязи. Зато в больших количествах присутствовали свежие, исходящие паром лошадиные яблоки, усеявшие мостовую, да коричневые и желтые следы на земле в тех местах, куда утром вылили содержимое ночных горшков. В воздухе все еще чувствовался запах молодой травы, долетавший сюда с полей, протянувшихся на севере от Стрэнда. Весенний аромат смешивался с затхлым запахом реки и открытых сточных канав, в которые подчас превращались городские улицы. Имелись и другие запахи, но самый главный и нескончаемый — запах человеческих тел. Запах духов, которыми щедро поливали себя богатые кавалеры, а порой и дамы, — апельсиновый или яблочный, призванный перебить другие, куда менее приятные ароматы. Тяжкий потный дух, распространяемый носильщиками, тащившими на своих спинах тяжелые грузы. Затхлая, сладковатая, слегка тошнотворная вонь — она исходила от простого люда, которому было не по средствам надевать каждый день чистое белье или хотя бы стирать то единственное, что у них имелось.
Чем ближе Грэшем подходил к стенам Сити, тем более узкими и неудобными для продвижения становились улочки. Крыши домов едва не касались друг друга. Когда на город обрушивался ливень, то вода стекала с крыш и, падая вниз, образовывала в земле канавы. На лондонских улицах нетрудно было увязнуть в грязи по колено, если же вас пытались вытянуть из трясины, то вы рисковали оставить в ней сапоги. Городской шум не прекращался ни на минуту. Буквально на каждом шагу торговцы бойко расхваливали свой товар — их громкие пронзительные выкрики резали ухо.
Вполне возможно, что Кок экономил на сне. На что он точно не скупился, так это на убранство своего дома. Манион остался ждать в просторном холле, где на него то и дело искоса поглядывал нанятый хозяином клерк. Кабинет Кока впечатлял своими размерами. На окнах — занавеси из красной тафты, на полированных досках пола — пестрый турецкий ковер. Три стены из четырех украшали гобелены тонкой работы — не иначе как выполненные по заказу самого Кока. На одном был изображен царь Соломон, выносивший свое знаменитое решение, на другом Моисей осуждал евреев за то, что те стали поклоняться золотому тельцу, причем на заднем плане был изображен дымящийся вулкан. Наверное, Кок хотел бы видеть себя Соломоном или на худой конец Моисеем. Отсюда всего один шаг до того, чтобы возомнить себя Господом Богом.
— Доброе утро, сэр Генри. — Манеры Кока не отличались учтивостью. Он лишь мельком взглянул на Грэшема и продолжил выводить свою подпись под каким-то документом. — Я, как вы видите, занят, и еще как занят…
Стол, за которым сидел Кок, был завален всевозможными бумагами и фолиантами. Сэр Эдвард не стал вставать навстречу гостю, что было верхом дурных манер. Грэшем принял серьезный вид и, не дожидаясь приглашения со стороны хозяина кабинета, сел на один из резных стульев с подлокотниками по другую сторону стола. От него не укрылось, что Кок весь напрягся, заметив ответную неучтивость. «Ну и получи». Внимание Грэшема привлек портрет — вернее, два портрета с изображением сэра Эдварда, которые занимали всю четвертую стену над камином. Хозяин кабинета был изображен в величественных позах. Рядом висел третий портрет — судя по всему, первой супруги хозяина.
— Нанести вам визит, сэр Эдвард, для меня великая честь, — произнес Грэшем с деланной любезностью в голосе. — В отличие от вас, человека в высшей степени занятого, я чаще страдаю от безделья.
Кок не поднял глаз. Это он умел. Однако от Грэшема не укрылось, что сэр Эдвард испортил одно из писем. Стоило ему услышать реплику гостя, как рука сорвалась. В этот момент сэр Эдвард старательно выводил букву «о» в своем имени. Увы — вместо «Эд. Кок» у него получилось «Эд. Как». Именно такая подпись стояла теперь под одним из его посланий.
— И разумеется, для меня всегда великая честь, — продолжал тем временем Грэшем, — встретить человека, занимающего столь высокое положение и вместе с тем столь скромного… обладающего столь утонченными манерами… человека, начисто лишенного всякого тщеславия…
Сэр Эдвард аккуратно положил перо, как бы давая понять гостю, что спешка не входит в его намерения. Грэшем тотчас напомнил себе, что таких, как Кок, не стоит недооценивать. Недаром хозяин кабинета вот уже много лет процветал на судебном поприще — несмотря на все интриги и ожесточенную борьбу интересов.
— Вам, должно быть, известно, сэр Генри, что графа Солсбери нет в живых. Он скончался вчера вечером в Мальборо. — Кок говорил размеренно и проникновенно, неплохо играя свою роль.
Сесил умер?..
— Вот это новость! — воскликнул Грэшем, продолжая любезно улыбаться хозяину кабинета. — Весьма рад.
Его высказывание явно задело Кока. Ему хватило самообладания, чтобы подняться из-за стола, а вот лицо его при этом сделалось пунцовым. Грэшем также заметил, что кадык у сэра Эдварда несколько раз подпрыгнул вверх-вниз. Кожа у Кока была морщинистой — кожа старого человека.
— Вы… рады этому известию? — произнес сэр Эдвард сдавленным, хрипловатым голосом, словно у него болело горло.
— Я в восторге, — подтвердил Грэшем.
«А вы, как посмотрю, плохой актер», — подумал он про себя. А еще сэру Генри почему-то стало жаль, что Сесила больше нет. По крайней мере, тот никогда бы не позволил эмоциям взять над собой верх по такому ничтожному поводу.
— Впрочем, подобного следовало ожидать от вас, сэр Генри. Вместо того чтобы серьезно решать то или иное важное дело, вы предпочитаете театральный эффект. — Кок вложил в слово «театральный» все свое отвращение. «Неужели и он пуританин? — подумал Грэшем. — Или же просто сэр Эдвард из тех, кому ненавистна мысль о том, что простой народ, забыв свои дневные труды, может немного развлечься?»
Кок на мгновение умолк, чтобы сделать глоток из дорогого стеклянного бокала.
— Откровенно говоря, сэр Генри, я никогда не понимал, почему граф вовлек вас в это дело.
Самомнение и чванливость не позволяли Коку понять, почему часто люди не доверяли ему. Доверить что-то сэру Эдварду Коку — все равно, что подписать себе смертный приговор.
— Нет, сэр Эдвард, вам никогда не понять, почему граф хотел, чтобы я также участвовал в этом деле. Подозреваю, что мой покойный Вельзевул знал о вашей слабости — о том, что вам кажется, будто вы в курсе всего на свете. Такие люди представляют опасность, прежде всего для самих себя. Их следует поставить наравне с теми, кто готов расписаться в собственном невежестве.