Князь Михаил Черниговский был задумчив. На столе перед ним стояли всевозможные яства — князь любил покушать с размахом — но сегодня он жевал, даже не чувствуя вкуса еды.
— Да что тревожит-то тебя так, батюшка? — не выдержала княгиня, наблюдая за ним.
— Помолчи, мать, — Михаил потянулся было к стеклянному графину венецианского стекла, внутри которого рубиново рдело греческое вино, но раздумал. Сейчас как никогда нужна трезвая голова. — Новгородский стол многие занять ладятся.
— В народе недаром бают: «На двух лавках одним задом не усидишь» — вновь подала голос княгиня Черниговская.
— Не усидишь, бают? — ухмыльнулся Михаил — А вот увидим. Ростислав!
— Да, тато, — откликнулся отрок.
— Хочешь быть князем в Господине Великом Новгороде?
— Ну? — недоверчиво переспросил Ростислав — В самом Новгороде?
— Собирайся! — Михаил тряхнул головой, твердея, принимая решение. — Завтра поутру и поедем. Время не терпит, а до Новгорода путь неблизок.
Князь Михаил Всеволодович встал из-за стола.
— Ишь ты, «не усиди-ишь…» — передразнил он княгиню. — Надобно нам усидеть, мать. И на Новгородском престоле, и на Киевском. И Чернигов при этом за собой оставить, вот так. Надобно начинать собирать воедино русскую землю.
— …Ну и хват твой батюшка, ох и хват! — засмеялся князь Василько, читая. — На ходу подмётки режет!
Перед ростовским князем лежал придавленный медной чернильницей пергаментный свиток, сплошь испещрённый мелкими буквами — вести из Чернигова, только что доставленные очередным гонцом.
— Что там, Василько? — Мария заглянула к мужу через стол. — Что пишут-то?
— Князь Михаил Всеволодович великое дело провернул — поставил на княжение в Новгороде своего сына Ростислава свет Михалыча.
— Ростишу? — изумилась Мария. — Да он сопли токмо научился вытирать!
— А вот уже князь Новгородский, — снова засмеялся Василько. — Олега Курского, и других князей обставил батя твой, ладно… Но как ему вече-то новгородское охмурить удалось?
— Батюшка мой вообще сроду удачлив, — улыбнулась Мария не без гордости. — Я же помню, как мы в Чернигов въезжали, когда батюшка Олега Курского вышиб со княжения черниговского. А до того помню, как он на рать уходил, на ту страшную сечу на Калке-реке. Ох, мать ревела тогда вослед!
— Сколько годов-то было тебе тогда?
— Десять. — улыбнулась Мария. — А Феодулии одиннадцать. Помню, как радовались мы, что батюшка жив-невредим домой вернулся.
— Да, страшное было дело… Какие люди погибли тогда, какие витязи, герои земли русской!
Князь Василько вздохнул, сворачивая свиток.
— Я ведь тоже тогда на Калку ходил, Мариша, с войском ростовским. Да не дошёл малость, не успел… Тем и жив, чаю. Малолетка же был сопливый, тринадцать годов всего!
Мария смотрела на мужа во все глаза, чувствуя, как по коже пробирает мороз. Перед внутренним взором встало страшное видение — Василько, разрубленный напополам вражеским мечом, лежит в степи среди множества таких же тел, и здоровенный чёрный ворон выклёвывает ему глаза…
— Ты чего, Мариша? — спросил князь. Вместо ответа Мария порывисто обняла мужа, прижалась что есть силы.
— Не хочу… Нет, не хочу…
— Ну чего ты, чего? — Василько гладил жену, успокаивая. — Ведь живой я, вот он!
Мария посмотрела мужу в глаза.
— Ты знай, Василько. Знай наперёд. Без тебя я жить на свете не буду.
Василько слабо улыбнулся.
— Да минует нас чаша сия!
— Едут, едут!
Звон колокольчиков нарастал, множился, и вот в распахнутые настежь ворота влетели первые сани, окружённые ростовской конной стражей. Тройка птицей подлетела к высокому крыльцу, убранному богатым ковром, развернувшись, встала.
Мария оглядывалась на родное крыльцо, и вдруг показалось ей на миг, что и не уезжала она никуда. Что ещё ничего не было.
— Ты чего, Мариша? — князь Василько глядел на жену, улыбаясь.
— Прости, Василько, — виновато улыбнулась в ответ Мария.
— Сомлела малость девка, — заключил князь Михаил, уже спустившийся навстречу с крыльца: с родным затем и дочкой можно было и без церемоний обойтись. — Ну, здравствуй, зятёк!
Князья обнялись, похлопали друг друга по спине.
— Здравствуй, Маришка, — обратился Михаил к Марии. — А ну-ка…
Он оглядел дочь, похлопал по заметно округлившемуся заду.
— Да ты растёшь, доча! Видать, добрые корма у вас там в Ростове!
— Ну тато! — покраснела Мария, и мужчины разом засмеялись.
— Здравствуй, Мария. — подошла и княгиня Черниговская.
— Здравствуй, мама!
И вдруг Мария почувствовала, как её затопляет детская, щенячья радость. Перед ней уже стояла Феодулия, на этот раз не ставшая опускать глаза долу, и глаза эти лучились мягким светом.
— Здравствуй, Мариша.
— Филя! — Мария со всей силой обняла сестру. — Как я по тебе соскучилась, Филя!
— Ну, а меня и не признаешь, я чаю, Мария свет Михайловна? — ближний боярин Фёдор, недавний ещё учитель и наставник сестёр, улыбался во всю ширь, так что борода разъехалась.
— Ох, дядько Фёдор! — Мария кинулась к нему, прижалась. Словно спохватившись, отступила на шаг, приветственно поклонилась слегка, опустив очи долу. — Привет тебе великий, славный боярин Феодор Олексович. По здорову ли?
— Во, сразу видать настоящую великую княгиню! — засмеялся боярин Фёдор, и Мария рассмеялась в ответ, и князья Михаил с Васильком тоже. — Здрава будь, великая княгиня! — боярин тоже отвесил церемонный поклон.
— Проходите, проходите в дом! — уже приглашал князь Михаил — Чего на дворе-то стоять, мёрзнуть!
— … Вот такие у нас тут дела творятся, зятёк. Нестроения с каждым днём всё больше и больше, и конца-края сему не видно!
В красной горнице, украшенной по случаю приезда гостей рушниками, народу было немного — князья Михаил Всеволодович и Василько Константинович, ближний боярин Михаила Фёдор Олексович, оставленный для совета, княгиня Черниговская, да сёстры Мария с Феодулией. Все остальные сопровождающие и встречающие уже рассосались — кто в баню пошёл, кто на постой устраиваться, а кто домой. Слуг же было не видно — князь Михаил не любил, когда во время важного разговора слуги сновали туда-сюда, сбивая с хода мыслей.
Василько Константинович сидел, глубоко задумавшись.
— Верно ли я понял, что немцы ладятся всю Полоцкую Русь занять?
— Полоцкую… — хмыкнул Михаил. — Да ежели б только Полоцкую! Они и на Псков с Новгородом зарятся! Сейчас их Литва покуда держит. В одиночку держит князь Миндовг Литовский их, и нет ему подмоги ниоткуда.
Князь Михаил засопел от переживания.
— Вот бы сейчас самое время помочь литвинам. Собрать мощное войско, да ударить в спину крестоносцам, чтоб не вылезли из чащоб Жемайтии. А потом сразу двинуть на Ригу, покуда лёд на море стоит. Когда по весне прибудет немцам помощь, город Рига уж русским будет… А там и Юрьев с Колыванью вернём!
— По твоему бы слову всё было, княже, так и Пруссию бы заняли, — вмешался боярин Фёдор.
— Так и надобно сделать! — стукнул кулаком по столу Михаил. — Время уходит, немцы укрепляются, давят славян повсюду в землях завоёванных. Они же кроме себя никого за людей не считают! Ты посмотри, что они в полабских землях делают! Полста лет всего, как заняли Полабье, а уж бодричей да лютичей по пальцам перечесть можно! Грабят их нещадно, в рабство беспросветное обратили. Зерно оставляют токмо для посева, а коли сеять отказываешься — на костёр живьём, со всей семьёй… Скотину забирают, жёнок насилуют, детей у родителей отнимают и продают, как скот! И в Пруссии те же порядки завели! А мы, русичи, да поляки с чехами токмо улыбаемся блаженно, глядя на бесчинства немецкие, да в гузне почёсываем! Хватимся когда, поздно будет!
— Хороший немец — мёртвый немец… — подал голос боярин Фёдор.
— Истинно! Истинно так! — князь Михаил снова стукнул кулаком по столу. — Как они себя ведут, так и с ними поступать надобно! И пленных не брать!
— Разгорячился ты, отец, — подала голос княгиня Черниговская. — Нету немцев-то здесь, за столом, успокойся!
Все засмеялись, и князь Михаил перевёл дух.
— Правда твоя, мать. Нет смысла в сотрясании воздуха беспредметном, изжогу токмо наживать.
Князь Михаил долил в чаши себе, боярину и гостю. Собственно деловой разговор он собирался начать завтра, на свежую голову.
— Ну, здравы будьте, дети мои!
Выпили. Князь Василько, впрочем, скорее пригубил — не очень любил это дело. Зато князь Михаил уже заметно охмелел.
— Ну, а когда я дождусь-таки, дети мои?
— Чего, тятя? — по-свойски спросил Василько.
— То есть как чего? Внуков, конечно!
Разом смолк разговор за столом.
— Выпил ты, господин мой, — мягко осадила Михаила супруга.
— Чего выпил? Ничего ещё не выпил! — Михаил потянулся к кувшину.
— Выпил ты, княже, — уже с нажимом произнесла княгиня Черниговская.
— А? Да ну… Ну да… — туго соображал Михаил. — Так на чём мы остановились-то, Василько Константинович?
— Ты бронницу свою показать мне хотел, — напомнил Василько.
— А! Точно… — Михаил Всеволодович тяжело полез из-за стола. — Пойдём, зятёк, покажу чего… Мне тут самострелы немецкие прислали, страшное дело! На пятьсот шагов, почитай, железную стрелу мечут! Вон Фёдор всё расскажет… Айда с нами, Фёдор, твоя голова сейчас нужнее золота…
— …Вот так мы и живём с Васильком моим, Филя.
Сёстры сидели в светёлке, где совсем ничего не изменилось. И Марии опять почудилось, что ничего и не было — ни свадьбы, ни князя Василько… Не было этих двух лет. И так страшно вдруг стало ей…
— Ты счастлива, Мариша? — тихо спросила Феодулия.
— Счастлива, — твёрдо ответила Мария. — Так счастлива, что и представить невозможно. Вот токмо…
Она замолчала, колеблясь, но сестра внимательно ждала продолжения.
— Батюшка за столом в самую точку попал, Филя. Два года уж, почитай, живём, а всё праздная я хожу…
— Как часто живёте-то? — спросила Феодулия. Без насмешки спросила, и даже без любопытства — как лекарь спросила, уточняя. Мария покосилась на неё: надо ли говорить?
— Почти каждую ночь, кроме мокрых дней моих, — призналась она вдруг сестре. — А первые месяц-два и вовсе, почитай, не слазил с меня мой Василько…
Ляпнула и устыдилась. Ну кто же про такое говорит? Дура и есть дура…
— Плохо дело, — опять без тени насмешки произнесла Феодулия. — Но не отчаивайся, сестрица. Мне вот маменька сказывала, поначалу у них с батюшкой тоже долго детей не было. Но молились они крепко, и вымолили у Господа нашего меня вот, а там и ты народилась…
— Да и молюсь я тоже! — возразила Мария.
— Значит, не так что-то. Вот что, Мариша… Отныне я за тебя каждый день молиться стану, чтобы понесла ты. Утром буду молиться и вечером…
— Спасибо тебе, Филя! — Мария обняла сестру, чмокнула в щёку. — Ты самая лучшая у меня, правда!
— Так-таки и самая? — улыбнулась Феодулия.
— Ну после Василька моего, конечно!
— …А может, погостили бы ещё пару деньков-то, а? Феодулия вон с Марией, небось, никак не наговорятся.
В парадной горнице княжеского терема сегодня было светло, как днём — князь Михаил распорядился не жалеть свечей для своего любимого зятя. Ещё бы не любимого! Князь Михаил был очень доволен, решив важнейший государственный вопрос о немедленной поставке из Ростова куньих шкурок [шкурки куниц имели в Древней Руси статус валюты, наравне с серебром, и даже имелся серебряный эквивалент этой шкурке — «куна»]. В лесах вокруг Ростова куниц было полным-полно, а вот вокруг Чернигова эти зверьки уже почти перевелись, из-за неумеренного истребления.
— Да я бы, может, и не прочь, — улыбнулся князь Василько. — Хорошо в гостях! Ешь, пей, и никаких тебе забот!
Посмеялись.
— Ну ладно, — князь Михаил потянулся к кувшину с вином, налил гостю, затем себе. — Дело есть дело, как не понять. Железо тебе я после Крещения отправлю, и пергамент твой тем же обозом доставят. Да не забуду, не беспокойся…
Мария сегодня сидела за столом чуть поодаль от мужа, чтобы не мешать мужской деловой беседе, и совсем рядом с сестрой, что позволяло им разговаривать вполголоса, не отвлекая всё тех же мужчин.
— Сон я видела, Мариша, — Феодулия глядела на сестру из-под ресниц. — Про вас с Васильком.
— Ну? — Мария спохватилась, пригасила голос. — Что за сон-то?
— Явился будто мне ангел небесный, и сообщил: как освятят храм новый в Ростове городе, так и понесёт княгиня Ростовская.
— Так и сказал?
— Так и сказал, — чуть улыбнулась Феодулия.
— А ещё что?
— А прочее не про тебя, — сестра улыбнулась заметнее.
— Да верно ли?
— Ну, Маришка! — Феодулия засмеялась наконец в голос. — Мне не веришь, ладно. Но ангелу небесному не верить можно ли?
— О чём там стрекочут да хохочут девки-бабы? — подал голос князь Михаил, уже заметно охмелевший.
— Да так, батюшка, — мигом нашлась Мария. — О глупостях всяких. О поставках железа, взамен куньих шкурок…
Мужчины за столом переглянулись и разом расхохотались.
— Динь-да-да-динь, динь-да-да-дон! — выпевали малые колокола, и большой колокол авторитетно подтверждал:
— Гун-н-н!..
Мария шла и щурилась от яркого солнца, от приветственных криков народа, славящего своих князя со княгинею. Шла величаво, поддерживаемая под руку мужем, улыбаясь направо и налево. Событие сегодня было немалое — освящение храма Успения.
У самого храма их встретил высокий, черноволосый и чернобородый человек, одетый в шёлковую рясу. Глаза у него были примечательные — карие, глубокие, глядящие, казалось, в самую душу. Пронзительный взор, как принято говорить.
— Вот, Мария, познакомься. Это вот пресвятой отец Кирилл, настоятель Рождественской обители. Прибыл к нам для освящения храма.
— Здравствуй, святой отец, — поклонилась Мария.
— Здравствуй, здравствуй, матушка княгиня, — поклонился в ответ игумен Кирилл, не чинясь, разглядывая в свой черёд Марию.
Мария заметно поправилась за три прошедших года, окрепла в бёдрах, даже выше ростом стала. Высокая, полная грудь распирала одеяние, и даже сквозь плотную ткань проступали тугие соски. Вот только талия по-прежнему была тонкой, девчоночьей.
— Вот, Мариша, прошу я отца Кирилла насовсем к нам перебраться, да всё чего-то отнекивается он. Теперь небось не станет больше, — засмеялся Василько.
— Правда, отче, оставайся у нас, — подала голос Мария. — Ну что тот Владимир? Только что размером больше. У нас тут и библиотека не в пример лучше, даже свинцовые скрижали, самим апостолом Павлом написанные, имеются.
— Знаю, знаю! — басом засмеялся отче Кирилл. — Брат Савватий хвастал неоднократно.
— Ну вот! А места здесь какие! А вот благочестия христианского всё ещё не хватает селянам. Многие волхвы в чащобах обретаются, пням молятся, и народ смущают.
— Вот бы тебе, отче, с ними в дискуссию вступить! Ты бы их разом всех привёл в лоно истинной веры Христовой! — вмешался князь Василько.
— Оставайся, отче! — это опять Мария.
— Не ломитесь в открытую дверь, дети мои, — улыбнулся Кирилл. Обернулся. — Храм-то, храм какой отгрохали! Да из такого-то храма меня ежели на цепях выволакивать будут, так и то народу немало потребуется!
Они засмеялись разом, все трое.
— Однако, пора начинать, дети мои. После службы договорим!
В храме уже было полно народу — казалось, весь Ростов нынче был здесь. В узкие высокие окна, забранные цветными витражами венецианского стекла, било яркое солнце, и разноцветные лучи придавали храму необыкновенно праздничный вид. Переливались под солнцем украшения и наряды женщин — именитые боярыни, купчихи и даже простые горожанки нацепили сегодня на себя всё, что только нашли в сундуках и ларцах. Все, как один, кланялись при виде князя и княгини Ростовских.
— Здрав будь, батюшка! Здрава будь, матушка!