— Почему они должны убить друг друга?
— Я вам не сказала главного: Виктор нашел коллекцию, монеты, которые Уваров взял из сейфа Лещенко. Мы с Виктором договорились, что я ему позвоню, а если его не будет — значит, он уже вызвал Уварова.
— Куда?
— Виктор скажет Уварову, что коллекция у него, предложит поделиться. Но с условием: чтобы тот был один, без охранников. Уваров приедет, и тогда произойдет расчет.
— Как понимать «расчет»?
— Не знаю, Юлия Сергеевна, это мужское дело. Убьют друг друга, я же сказала. Просто я знаю, что у Уварова есть пистолет, а у Виктора нет.
— И… где все это должно произойти?
— Точного адреса не знаю, но думаю — недалеко от Лугова, там есть дача на берегу залива, такая зеленая дача, в ней живет один художник, друг Виктора.
Я сняла трубку, быстро набрала номер, услышала:
— Дежурный по УКГБ слушает.
— Говорит следователь прокуратуры Силина. Запишите, пожалуйста: найден след коллекции, похищенной у Лещенко. Сейчас она должна быть у Лагина. Вы поняли, у Лагина?
— Да, я понял, у Лагина.
— По моим данным, Лагин скрывается сейчас с коллекцией недалеко от Зеленогорска, у поселка Лугово, в зеленой даче на берегу залива, это дача одного из художников. Туда же для переговоров с Лагиным должен подъехать некто Уваров, сотрудник мастерских реконструкции, зовут Константин Кириллович, повторите.
— Уваров Константин Кириллович, сотрудник мастерских реконструкции.
— Все верно. Уваров должен встретиться с Лагиным, если уже не встретился. На всякий случай пошлите группу захвата по адресу Уварова, если он там, пусть его задержат. Но, скорее всего, Уваров на даче под Зеленогорском, поэтому вторая группа захвата должна срочно выехать туда. Действуйте осторожно, постарайтесь взять их с поличным. Учтите, оба вооружены, наибольшую опасность представляет Уваров, вам ясно? Он может быть не один, а с охраной.
Положив трубку, посмотрела на Марину.
— Где Лагин нашел коллекцию?
— В мастерских реконструкции, в Екатерининской куртине, в Петропавловке, там есть тайники. Я узнала об этих тайниках случайно. Подслушала, когда Уваров говорил об этом. Ночью, по телефону, какому-то клиенту. Ну и сейчас все рассказала Виктору.
— И… давно Лагин нашел коллекцию?
— В девять вечера. Не знаю, как он попал в эти мастерские, но он позвонил мне и сказал — коллекция у него. Сказал, если в одиннадцать его не будет, значит, расчет наступил. — Повернулась, прижалась лбом к моей руке, зашептала: — Юлия Сергеевна, умоляю, давайте поедем туда… Ну пожалуйста, миленькая, пожалуйста… Я сойду с ума, честное слово, я сойду с ума, не выдержу. Поедем, а? Пожалуйста, поедем, Юлия Сергеевна. Пожалуйста.
— Марина… Я просто не имею права ехать туда с вами.
— Вы даже не понимаете, что там может быть… Даже не понимаете…
— Подождем. Вы ведь слышали, туда поехала опергруппа.
Затихла. Я тронула ее плечо, она выдохнула почти беззвучно:
— Я не могу, Юлия Сергеевна. Просто не могу.
— Потерпите. Пожалуйста, Марина. Ну? Я вас прошу.
— Хорошо. Хорошо, я потерплю.
Наступившая тишина была ломкой, неполной: ее прерывали то еле слышное тиканье часов, то вздохи холодильника, то капающая из крана вода. Несколько раз внизу проехала машина. Марина сидела, уставившись в стену, ссутулившись, зажав ладони между коленями; она явно не могла больше ни о чем говорить. Я пыталась сообразить, как быстро сможет опергруппа доехать до Лугова. Марина права, сидеть вот так, в ожидании неизвестности, трудно, почти невыносимо, гораздо легче было бы поехать вслед за опергруппой. Но теперь уж ничего не поделаешь, придется ждать. Так, в полном молчании, мы просидели около двадцати минут; наконец раздался телефонный звонок. Я сняла трубку:
— Да? Вас слушают.
— Юлия Сергеевна, это я, Русинов. Простите, вы сегодня видели Уварова?
— Сегодня нет, но…
— Подождите. При любом контакте с ним будьте осторожны, убийца Лещенко — он. Почему вы молчите?
— Я уже знаю об этом.
— Знаете?
— Да. У меня сидит Марина Шахова, она все рассказала.
— Вы знаете, что подвергаетесь опасности? Можете меня подождать, я приеду с оперативной машиной?
— Конечно.
— На всякий случай никому не открывайте, кроме меня. Адрес?
— Адмиралтейская набережная, три, квартира восемьдесят.
— Выезжаем, ждите.
Положила трубку, посмотрела на Марину — лицо ее было таким же застывшим. Тишина наступила ненадолго, через минуту снова позвонили. Я сняла трубку, сказала «Алло?» — но трубка молчала. Стараясь сдержаться, несколько раз повторила монотонно: «Алло, вас не слышу… Алло?.. В чем дело, говорите?.. Вас не слышу…» Казалось, в трубку кто-то дышит; наконец, я услышала:
— Алло… Юлия Сергеевна… Юлия Сергеевна, это вы? Алло… Юлия… Сергеевна… — Голос с той стороны провода казался каким-то булькающим, плывущим, он то поднимался, то падал вниз — именно поэтому я не сразу узнала, кто говорит.
— Да, это я. Кто у телефона?
— Юлия Сергеевна… это… Лагин… простите… что… что… пришлось исчезнуть… — Бульканье.
— Лагин? Вы где? Лагин?
Марина кинулась ко мне, стала вырывать трубку, закричала в голос:
— Пустите! Отдайте сейчас же! Отдайте трубку! Слышите! Отдайте, вы не смеете держать! Отдайте!
Пришлось отбросить ее в сторону — иначе я просто не удержала бы трубку. Марина упала на пол, тут же вскочила, бросилась ко мне с перекошенным лицом; укрыв трубку телом, я заорала:
— Да не мешайте, черт вас возьми! Сядьте! Связь прервется, вы что, не понимаете! Сядьте!
Это остановило ее; повернувшись спиной, я сказала в трубку:
— Лагин? Слышите меня?
— Да… Юлия Сергеевна, я… нашел коллекцию…
— Где?
— В Петропавловке. Я же вам… говорил… что я… не виноват… Я ее… нашел… она здесь…
— Что с вами? Вы ранены?
— Немного… Вы не волнуйтесь, я… в порядке… Пришлите… кого-нибудь… А то… Коллекция…
— Вы в Лугове — где? Можете назвать адрес?
— Лугово… восемнадцать… Зеленая дача… Около магазина…
— Где Уваров?
— Здесь… рядом…
— Рядом? Он… жив?
— Кажется, жив… Юлия Сергеевна… Я ведь не зря… сказал… что буду великолепен… Помните?
— Лагин! Лагин, постарайтесь продержаться. Слышите?
В трубке стояла тишина, только булькало. Я нажала на рычаг, набрала номер УКГБ:
— Дежурный? Это следователь Силина. Передайте по рации группе, выехавшей в Лугово: Лагин и Уваров находятся по адресу: Лугово, восемнадцать, зеленая дача около магазина, оба ранены. Вы поняли? Вызовите «скорую».
Местонахождение зеленой дачи под Лугово нам показали два рафика «скорой помощи» и желтый милицейский уазик, стоявшие на взморье. Русинов въехал на дюну и затормозил у самой дачи. Стены и окна строения были обуглены, похоже, здесь только что кончился пожар. Дежуривший у ограды сержант, увидев мое удостоверение, кивнул:
— Здесь произошло, товарищ следователь.
Вместе с Русиновым и Мариной мы подошли к самой ограде, остановились. Из двери дачи, пятясь задом, санитары вынесли носилки. Марина дернулась вперед, потом прижалась ко мне; вглядевшись, я с трудом поняла, что это Уваров. Лицо эксперта казалось почерневшей взбухшей маской, глаза заплыли, губы превратились в месиво. Подошедший к нам Красильщиков сказал:
— Уцелевших боевиков Уварова мы взяли в стороне. Сидели в черной «Волге». Похоже, по приказу шефа. Ничего зрелище? Ведь Лагин достал взрывчатку. Не пойму только, как он ухитрился так избить Уварова — с простреленным легким.
Марина затряслась у меня на плече, я поняла — она плачет. Только сейчас я заметила: за открытыми дверями второй «скорой» на носилках лежит Лагин. Врач взялся за двери, я спросила:
— Что с ним?
— По поверхностному осмотру, огнестрельное ранение. Задето легкое, большая потеря крови. Я поеду? — Не услышав ответа, захлопнул заднюю дверцу, прошел к кабине, сел. Обе «скорые помощи» уехали. Русинов повернулся к Красильщикову:
— Сергей Кононович, коллекцию нашли?
— Нашли. Вон она, в машине. Но главное, как вы сами понимаете, не в коллекции. А в Уварове.
Мы подошли к уазику; здесь, дожидаясь нас, курили участники опергруппы. Один из них, немолодой капитан КГБ, показал глазами на переднее сиденье — там лежал плоский черный «кейс-атташе». Я подняла крышку: портфель был набит монетами до отказа. Пригнулась, призвала на помощь, все свои познания, постаралась сосредоточиться. Взяла одну из монет — римская. Нет, все-таки я кое-что изучила за это время: вот бигатус, рядом серебряный статор. Вот тетрадрахма, монета с профилем Цезаря, с парусником, с быком. Без всякого сомнения, это антика.
Уваров смог давать показания лишь через две недели. Так как встать и двигаться бывший эксперт еще не мог, допросы приходилось проводить в больничной палате.
На допросах Уваров рассказал все. Он признал, что был хозяином, главой «антикварной мафии». Показания Уваров давал спокойным голосом, глядя мне в лицо и изредка раздвигая в усмешке вспухшие губы. Трудно сказать, почему он был таким откровенным — ведь ждать снисхождения он мог лишь с большой натяжкой. Впрочем, может быть, именно поэтому Уваров и старался ничего не скрывать? Знал, что обречен, и, утешая свое тщеславие, старался оставить о себе хоть какую-то, но память? Увы, я знала по опыту: часто мрачная и темная память, которую можно оставить после себя, становится для безнадежных, закоренелых преступников чем-то вроде спасительной соломинки. А может быть, он выторговывал себе жизнь, надеясь на снисхождение.
Дома Уваров деньги и ценности не хранил, для этого у него были свои тайники. В стенах Екатерининской куртины и на купленной на чужое имя даче было обнаружено валюты и драгоценностей, в том числе и монет, на общую сумму около трех миллионов долларов. Уваров дал подробные показания о связях с иностранными «клиентами», в том числе и с Пайментсом. Это помогло, в частности, дать ориентировку «Интерполу» и полностью перекрыть пути вывоза антиквариата и произведений искусства из Ленинграда на Запад. Правда, Русинов при этом пошутил мрачно: перекрыть «пока».
Окончательный итог всему мы вместе с Русиновым подвели в том самом кафе, за тем же самым столиком у окна, который я про себя прозвала «нашим». Русинов начал с того, что спросил:
— Давайте выясним, Юлия Сергеевна, как все-таки вы меня обошли?
— Владимир Анатольевич, наоборот, вы меня обошли. Я подсчитала, по времени вы определили, кто такой Уваров, первым. И потом, для меня ведь это было как обухом по голове, вы же шли к этому планомерно.
— Не очень планомерно. Началось, конечно, с того, что я попросил московских друзей выяснить, не мелькала ли где-нибудь эта самая «Елизавета» с царапиной. Как я знаю уже сейчас, выяснить это было чудовищно трудно, но в конце концов удалось докопаться: эта монета входила в коллекцию покойного академика Двинкова. Когда умер Двинков, «Елизавета» прошла через несколько рук, но после собрания некоего Чанейшвили, москвича, бывшего начальника управления одного из министерств, след ее терялся. Чанейшвили, у которого два взрослых сына и дочь-школьница, распустил слух, что монету мог взять кто-то из их друзей, если не они сами. Но выяснилось, что в свое время Чанейшвили был осужден за злоупотребления. Уваров входил в круг подозреваемых мною лиц чисто теоретически, но все же я решил поинтересоваться тем крупным процессом о хищениях на заводе «Рембыттехника», на котором он в свое время был экспертом. Оказалось, курировал в то время этот завод не кто иной, как Чанейшвили. Получается, Чанейшвили дал Уварову взятку именно этой монетой. Юлия Сергеевна, очень прошу вас, подытожьте все с самого начала.
— Проверяете мое умение логически мыслить?
— Нет, просто хочу послушать ваш голос. — Сказав это, Русинов довольно твердо посмотрел мне в глаза.
Я вдруг поняла, что меня страшно интересует гуща на дне чашечки. Подумала: как такая трезвая женщина, как я, будет бросаться в омут? А ведь я только и мечтаю о том, чтобы броситься в омут. Но ничего ведь не будет, абсолютно ничего. Мы не те люди. Подняла голову, увидела глаза Русинова; он сказал тихо:
— Мне сорок семь, вам двадцать девять. Трудно вам, Юлия Сергеевна? Да? Или — просто Юлия?
Я нахмурилась:
— Не знаю. Пожалуйста, если вы хотите, просто Юлия.
— Хочу. Тогда я просто Владимир. Трудно?
— Трудно. — Я улыбнулась. — Но я все-таки попробую.
Артур Макаров
Ранним летним утром одинокое такси выехало с Садового кольца на набережную правее Крымского моста. Зевающий таксист, сбавив ход, обогнал медленно ползущую поливочную машину, и сидевший позади пожилой человек с очень загорелым лицом под выцветшей жокейской шапочкой попросил, озираясь:
— Еще подальше… Там, знаете, справа на углу универмаг. Так мне напротив.
Лицо таксиста выражало одно сонное презрение. Прибавив газу, он проскочил два светофора, лихо развернулся и притормозил на другой стороне.
— Все?
— Да, здесь… Спасибо большое!
Подав деньги, пассажир вышел, извлек из машины связанные вместе сачок и удилище, подхватил пластмассовое ведерко.
И поблагодарил еще раз:
— Спасибо, всего хорошего.
— Это ты в такую рань встал, чтобы воду мерить? — мрачно спросил таксист.
— Кто рано встает, тому Бог дает, — улыбнулся рыболов. — Конечно, может, и смешно, а к пенсии прибавка и интерес большой. Не пробовали удить?
— Мне такая рыба с банановым соусом в горло не полезет, хоть ты еще стольник кинь! — последовал ответ. — И так жизни нет, а еще дурью мучиться…
Такси сердито рвануло с места, покатило по набережной, а рыболов подошел к гранитному парапету и начал развязывать удилище.
Грязная вода в реке маслянисто лоснилась, желтое солнце поднялось еще невысоко, и белесое небо снова обещало очень жаркий день.
В затененной комнате на тумбочке у тахты негромко заворковала телефонная трубка гонконговского происхождения. Она успела издать несколько трелей, пока ее на ощупь не нашла рука молодого человека с разлохматившимися кудрями. Подняв трубку, он встал, голышом вышел на балкон, а телефонный шнур, извиваясь, тянулся за ним.
— Да, — отозвался уже на балконе и присел на табуретку. — Да нет, проснулся, чего ты… А сколько щас? Ну… Ну… Я не нукаю, я слушаю. Так… Во сколько? Наверно, успеем… Нет, успеем, успеем. Да чего ты жмешь, я понял — в семь сорок… Нормальное настроение. Ну, давай…
Гудки отбоя длились и длились, пока, ссутулившись, он сидел, глядя в никуда, и золотое распятьице на груди перестало качаться, повиснув на тонкой цепочке.
Вернувшись в комнату и положив трубку, посмотрел на продолжавшую спать женщину и, нагнувшись, потащил с нее простыню:
— Киска, подъем! Встряхнись бюстом… Ну? Время уже!
Жмурясь, киска потянула на себя сползающую простыню, быстро забормотала:
— М-мм… Ну лялечка, ну котинька, еще чутинку посплю, самую крошечку, миленький!
— Давай, давай, не тяни резину, пора, говорю!
— Ну солнышко, ну капельку, умойся пока…
Покачав головой, солнышко взяло с тумбочки стоявший подле боржомной бутылки недопитый стакан и выплеснуло его содержимое на грудь страдалицы.
— Ох, ё-о!.. — подскочив, села и откинулась к стенке она. — Да ты что, охренел, да? Ну, придурок костлявый, придурок и есть… Еще лыбится, как трамвай на повороте, спирохета!
— Не возникай, охрипнешь, — он бесстрашно бросил ей на колени стакан, посмотрел на заспанное, разгневанное лицо с остатками расплывшейся тонировки вокруг глаз и золотыми блестками на скулах и рассмеялся.
Через некоторое время на пустынную улицу из глубины двора спешно вышла очень пристойная парочка, и на лице женщины не было даже следов косметики, волосы туго забраны в скромную, «учительскую» прическу, а его шевелюра приведена в соответствие с костюмом, на лацкане которого уместился значок общества «Знание».