Старец на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл и спросил:
– Как же ты спасся?
– Чудом, отче. Проснулся от гула, треска и, чудилось, криков. Бросился с оконцу, вижу – горим! Хотел выскочить, а дверь не открывается. О тебе подумал: «А как же отче?» Бросился в переход, а он огнём объят. Вот удалось в кладовые пробраться…
– Отчего же пожар? Не одна келья загорелась, а все, говоришь, вспыхнули, все сгорели?
– А слушай, отче! Пробрался я в кладовые, посчитал, что надо мне выбираться к погосту узким лазом. Дойдя до развилки, увидел свет в хранительнице. Кто, думаю, там может быть? Подошёл с опаской – и кого я увидел?
– Кого? – переспросил старец.
– Филиппа Косого.
– Филиппа?!
– Его. Да не одного, а с дружком городским. У ларя они орудовали, открыть хотели…
– На Филиппа никогда надёжи не было. Трухлявый он человек.
– Разговор они вели… И понял я, что пожар – дело их рук. Они вспоминали барина. Помнишь, которого выходили в прошлую зиму? Так, по их разговору, выходит, что барин учинил пожар. По его наущению подожгли они скит, чтобы забрать казну нашу.
Изот замолчал, видя, что Кириллу после его слов стало совсем плохо. Он лежал с закрытыми глазами, и Изот увидел, как из-под век набухали слезы, готовые вот-вот скатиться по щеке.
– Ах, отче! Словами своими разбередил тебе душу… Поправишься, тогда побеседуем.
– Постой, – хотел его остановить Кирилл, видя, что Изот собирается уходить, а потом, видно, передумав, сказал: – Да, потом. А теперь иди, сыне. Ослаб я. Отдохну.
Изот не стал его тревожить разговорами. Сняв вскипевшую воду с огня, он добавил в неё меду и размочил сухари. Съев свой скудный завтрак и покормив ребёнка, стал собираться на улицу.
Первым делом он решил предать земле останки всех погибших от пожара, пока пепелище не занесло снегом. Убедившись, что двое его подопечных крепко спят, Изот взял топор и лопату и пошёл на кладбище, расположенное на плоском бугре недалеко от скита.
Было совсем светло. Снег перестал сыпать, но день обещал быть пасмурным. Солнце не показывалось над горизонтом, скрытое густой пеленой облаков. Облака пластались настолько низко, что казалось столетние ели касаются их своими вершинами.
Выбрав место между двух берёз, Изот очертил лопатой границы могилы и приступил к работе. Снегу было мало, и земля успела промерзнуть, но, к счастью, неглубоко. Мерзлую землю ключник раздробил топором, а потом стал копать.
Когда могила была готова, он наведался в подземелье, покормил младенца, подстелил сухую ветошь, дал питья Кириллу и стал переносить тела погибших на кладбище. Принёс сюда и церковную утварь, кроме потира, который мог сгодиться на кухне. Спасённое женщинами церковное имущество сложил рядом с останками скитниц. Совершив над покойными молитву, засыпал могилу землёй, а на глинистый холм водрузил крест, сделанный из срубленных жердей.
Он уж было собрался идти в скит, как ударил снежный заряд. Он был таким густым и плотным, что в мгновение всё вокруг потемнело, будто неожиданно наступила ночь. Водянистые хлопья, похожие на большие куски ваты, нескончаемым потоком почти отвесно падали на землю, лес и кустарники, облепляли сиротливые трубы печей, заносили остатки несгоревших бревён. По окрестности разлился запах гари, какой бывает всегда, если выгрести из горнушки угли и залить водой. Затем пошёл снег вперемешку с дождём, заливая ещё теплые головни, и над скитом повис удушливый туман, который не рассеивался, а плотной пеленой обволакивал пепелище.
Когда Изот вернулся в землянку, камелек слабо теплился, бросая на стены дрожащие отсветы пламени, придавая окружающей обстановке спокойствие и умиротворенность. Было натоплено, правда, дым не весь выходил наружу, скапливаясь под потолком в углах, но погреб был довольно высок и чад не мешал его обитателям.
– Изот, – услышал он голос Кирилла. – Изот, поди ко мне!
– Иду, иду, отче, – отозвался ключник и подошёл к ложу Кирилла, шаркая по полу самодельными лычницами из рогожи.
– Подай мне воды, – попросил Кирилл.
– Тебе, отче надо поесть, – отозвался Изот. – Я дам тебе размоченного сухарика. Медку налью.
– Сначала воды, – повторил старец.
– Добро, добро, – ответил Изот, отходя к камельку. – Я завтра пошарю ещё по кладовым, небось не сгорели и не обвалились… Мочёной брусники, клюковки найду… А если и не найду – не беда, схожу на болота, там вдоволь ягоды…
– Как на воле? – спросил Кирилл.
– Снег с дождём, отче. Оттепель.
Он напоил старца, потом в медовой воде размочил сухарь. Кирилл нехотя пожевал.
– Вот другое дело, – сказал Изот, радуясь, что наставник подкрепился. – Тебе надо больше есть. Силы восстановятся и здоровье придёт.
– Будет, – отозвался старец, отодвигая руку Изота с очередной порцией еды. – Бог даст, в другой раз. Больше мне ничего не надобно. Сыт я…
– Ты ослаб, отче. Может…
– Благодарствую на добром слове. Ты и так сделал для меня очень много. Дни мои сочтены. Надо готовиться к уходу в мир иной.
– Отче! Такое говоришь!.. Бог даровал тебе вторую жизнь. Ты воскрес из мёртвых… за молитвы твои о нас, забывающих и Бога и всё, чему учили родители наши…
– Не тужи, сыне. Два века никто не живёт… – Кирилл вздохнул и попытался переместиться на ложе. Изот помог ему устроиться удобнее.
– Грех на мне великий, Изот, – продолжал старец.
– Перестань, отче.
– Великий, Изот.
– Ах, отче! Ну, о чём ты говоришь! Все были бы такими грешниками, как ты. Сколько бы тогда праведников прибавилось на земле…
– Выслушай меня, Изот…
Изот, чтобы переменить тему разговора, думая, что старец заговаривается, спросил:
– Как же ты выбрался, отче, из этого адова огненного круга?
– А и не знаю, родимый. Наверно, через окно. Ужом через окно и выбрался. Не помню… Помню, кто-то нёс меня… – Он с минуту помолчал, а потом спросил: – А где ты меня нашёл?
Изот содрогнулся, вспомнив груду обгоревших человеческих тел и под ними полумёртвого, еле дышащего старца Кирилла.
– Далеко от кельи. Почти у северных ворот. Спасли тебя келейники, а сами погибли, царство им небесное.
Кирилл ничего не ответил. Он лежал с закрытыми глазами, и Изот опять увидел, как под ресницами сверкнула слеза.
Скоро старец задремал, и Изот отошёл к ребёнку, который во всю мочь плакал, прося есть.
Глава пятая
Чужие люди
Изот всегда спал чутко. Малейший шум, скрип, яркий свет – всё, что выходило за рамки привычного, заставляло его просыпаться. Но сегодня он проснулся в середине ночи не от шума или яркого света, а от томительного гнетущего чувства, которое охватило его существо. Тоскливое беспокойство проникало в душу, не оставляя там свободного места. Ему чудилось, что снова накатывается огненный вал, пожирая всё, что встречается на пути.
Он лежал с открытыми глазами и смотрел, как тлели угли в камельке. В погребе было бы совсем темно, если бы не камелек. От тепла, исходившего от углей, снег подтаивал на накате и капли изредка падали на горячие камни и шипели. Это шипение, то тихое, то ворчливое не давало Изоту возможности отогнать мрачные мысли. Оно как бы сообщало ему об опасности, которая ещё не пришла, но уже бродит рядом.
Тревога бередила мозг и сердце. «Чего это я? – думал Изот, собирая воедино мысли. – Ничего не произошло, а я начинаю беспокоиться». Но смутный страх, как паутина, опутывал его и не давал покою.
– Что может быть хуже моей доли? – спрашивал он сам себя. – Чего я боюсь? – И не находил, что ответить.
Полежав часа два или три на жёсткой подстилке, то подкладывая под бока полы кафтана, то откидывая их и, поняв, что больше не заснет, он поднялся, подложил хвороста в камелёк, раздул угли. Хворост затрещал, пламя взметнулось ввысь, осветив подземелье. Хотя огонь в течение суток горел почти не переставая, в подземелье было влажно. Стены, выложенные валунами, источали холод и сырость.
Ребёнок спал, выпростав ручонки из тряпья, которым был укутан. Поправив ему постель, Изот зажёг от камелька светец и подошёл к старцу. При колеблющемся свете лицо старца показалось ключнику не таким осунувшимся, как вчера, не так выпирали скулы и острился нос. Но всё равно он был плох. «Не жилец отче Кирилл, – подумалось Изоту, и он затаённо вздохнул. – Сколько он ещё протянет? Неделю? Месяц?»
Может, это ощущение близкой смерти скитника, наставника и друга так взволновало Изота? Сердце предчувствует предстоящее расставание? А что ещё может волновать Изота? Наступающая холодная зима? Как он сумеет пережить её с младенцем на руках? Запасов, не тронутых огнём, едва хватит на зиму. Себе он найдёт еду, а ребёнку? Тому нужно молоко, а где он его возьмёт? В землянке сырость, углы сверху промёрзнут. Как он, мужик, сумеет уберечь дитя от напастей? Что сулит такое житьё?! Нет, не мог избавиться Изот от навалившегося на него тяжёлого и мрачного.
Так и не связав мыслей воедино, он поставил светец на чурбачок и вышел на улицу.
Ещё не начинало светать. Ночью прошёл дождь, слизавший снег. Обугленные деревья острыми пиками протыкали мглистое небо. Запах гари выветрился. Руины скита, омытые дождём, представляли печальное зрелище, сливаясь с туманной неявью близкого рассвета. Большая птица, напуганная появлением человека, сорвалась с высокой ели и шумя крыльями перелетела в более спокойное место. «Ворона, – решил Изот. – Чует поживу».
Всех, кого нашёл, он похоронил, даже поджигателя. Но большинство скитников было погребено под обломками келий, под слоем пепла и золы. Поэтому вороны чуяли поживу.
«А чего я стою? – размышлял дальше Изот. – Пока время есть, схожу-ка на родник».
Вода в колодце, из которого он набирал воду, была не такой, как прежде, чистой и прозрачной. Сруб обгорел до самой земли, в воду попало много пепла, пыли, мелких головешек, и она имела приторно-горьковатый привкус, была мутная и вызывала, если не отвращение, то неохоту употреблять её в пищу.
Изот вернулся в погреб, надел кафтан.
– Далеко собрался? – донёсся до него голос Кирилла. Он приподнялся на локте и глядел в сторону ключника.
Изот подошёл к старцу. Опустился перед постелью на колени:
– Отче!.. Воспрял!
Кирилл коснулся ладонью его головы:
– Господь даёт мне силы… Не знаю, надолго ли?
– Всё сладится по-хорошему, – проговорил Изот, обрадованный, что старец идёт на поправку.
– Приподними-ка меня! – попросил Кирилл.
Изот усадил его в постели. Кирилл оглядел погреб, задержал взгляд на грубо сколоченной колыбели, стоявшей рядом с камельком.
– Хлопотное дело тебе досталось, – проговорил он. – Стар да мал на руках… Дуняшки Столбовой, говоришь, сынок?
– Дуняшкин. Его вынесла из огня, а сама загибла.
Кирилл глубоко вздохнул:
– За грех мой Господь испытания послал, невзгоды эти…
– Ты слаб, отче. Тебе отдыхать надобно, – сказал Изот. – Поправишься, времени много будет на беседы…
– Добро, – ответил Кирилл. – Голова прояснилась, будто из тёмной пелены вырвался. – Да, – спросил он, – у меня оберег был, зуб рыбий…
– В сохранности он, отче, нашёл я его. – Изот поднялся, чтобы показать амулет старцу.
Кирилл остановил его:
– Сохранил и сохранил. Хорошо. Так ты куда собрался?
– По воду. На родник. Колодезная вода плохая для питья.
– Пошто в такую рань?
– Не спится.
Кирилл самостоятельно прилёг на постель.
– Иди, сыне. Я, может, подремлю часок. Ты что простоволосый ходишь? Надень мою шапку. Мне она не нужна теперь. – Он протянул ему шапку, лежавшую сбоку постели.
Изот взял ушат, уцелевший в пожаре, продел в проёмы супротивных клёпок обрывок просмолённой верёвки – получилось нечто подобное ведёрной дужки, – и пошёл на родник, полагая, что его отсутствие будет недолгим.
Родник был в полутора верстах от скита, под оврагом, невдалеке от неширокого ручья, огибавшего болото, а затем растворявшегося в нём. И в лютую зиму он не замерзал, давая скитникам прозрачную вкусную воду.
Знакомая тропинка, набитая за долгие годы скитским людом, увела его в ельник. Здесь снегу было больше, чем на открытых местах, – он тонким слоем прикрывал жухлую траву и коричневую хвою. Земля не отошла от мороза, который превратил кочки и прочие неровности в каменные глыбы.
Ельник кончился, и Изот вышел на поляну, за которой начинался молодой осинник, выросший на месте вырубки. Дальше местность полого сходила вниз к ручью, за которым расстилалось непроходимое болото. Непроходимым оно было только в летнее время, зимой же замерзало, скрывая под стылой коркой мох-зыбун, глубокие окна и трясины. Лишь скитники знали извилистый узкий путь, ужом петлявший по болоту, по которому в летнее время с осторожностью можно было выбраться к реке Язовке, а оттуда добраться до первой деревни, которыми не изобиловала здешняя земля.
Уже спускаясь с обрыва к роднику, Изот почувствовал неладное, чужое, внезапно взбередившее сердце. Он остановился, втянув носом запах дыма, смоляного и крепкого – кто-то палил костер. Сердце ключника забилось учащенно, и он не стал спускаться к роднику, а принял вправо, поднявшись на бугор. Здесь дым не ощущался так явственно, он пластался по низине, но в воздухе чувствовался настой смолы и бересты. Костёр был где-то рядом, возможно, саженях в пятидесяти, видимо, под бугром, у родника.
Бросив ушат, Изот осторожно стал пробираться сквозь густые заросли бузины и черемухи к тому месту, откуда, по его мнению, тянуло дымом, стараясь не производить шума. Конец пути ему пришлось преодолевать чуть ли не ползком.
Опустившись на живот, он нависнул над обрывом и посмотрел вниз. Там мелькнул огонёк. Изот замер от неожиданности, выпустил ветку черёмухи, за которую держался, и чуть было от потери равновесия не покатился вниз по склону. Люди! Как они сюда попали? Через замёрзшие болота? Кто они? Заблудившиеся или злоумышленники? Его спасители или погубители?
От нахлынувших мыслей Изоту стало жарко. Он снял шапку и вытер вспотевшее лицо. Вот отчего он сегодня ощущал смутное беспокойство! Сердце предчувствовало приход незваных гостей.
Людей он не видел, но знал, что они там, у костра. Переползя левее, он увидел их и даже смог услышать их разговор. Сухие обломки ёлок, брошенные в костер, освещали троих мужчин, расположившихся полукругом возле огня на гнилых колодах. Лиц нельзя было различить. Сидели они, не шевелясь, поправляя палками головешки, изредка нехотя переговариваясь. Судя по вялости, они ещё не отошли от ночной дремоты. Протяжно зевали, поёживались от пробиравшего тело холода. Слова Изот различал чётко.
– Надо было заночевать в избушке, – говорил один сильно простуженным голосом, громче всех зевая и похлопывая себя по рту ладонью. – А то попёрлись… Там хоть и жёстко, но можно было поспать в тепле возле печки. Если сегодня не выйдем к скиту, дальше не пойду. Ради чего тащиться в такую глухомань! Кругом болота, мхи да трясины… Такого чёрного места сроду не видывал.
– Брось ты, Кучер! – ответил ему сосед, отрывисто и едко. – Так и не знаешь ради чего. Мелешь пустое. Будто бы и в трактире не был, и с Пестуном не торговался, не пил, не жрал и крест свой нательный не целовал, присягал на нём, что не отступишься от даденного слова, а теперь на попятный! Ты больше всех спьяну орал и куролесил, а теперь ходу назад? Нет, брат, так дело не пойдет! Если все вместе решились на это, так дойдём до конца.
– Что клялся – не спорю. Хмель ударил в голову… Разве знал я, что так мытариться придётся. Я думал мы обстряпаем всё быстро.
– Знал, не знал. Обстряпаем… Лёгкой поживы хочешь! А без труда не вынешь и рыбку из пруда. – Говоривший громко рассмеялся.
Его собеседник опять зевнул и заметил:
– Но и околевать мне не с руки в этих дебрях. Армяк рваный, ноги мокрые, желудок пустой. Шатайся в глухомани! Того гляди провалишься в трясину и поминай как звали. – Он длинно и громко зевнул и передёрнул плечами: – Бр-р, всё тело окоченело.