Пушки снова загрохотали. Хорошо пристрелянные картечь и гранаты могут произвести ужасающее опустошение среди всадников, и это подтвердилось слишком скоро, поскольку вся нижняя часть долины покрылась отступающими всадниками, бегущими драгунами и лошадьми без наездников.
Миралай оцепенел от ярости и ужаса. К нему наконец пришло сознание того, что должно поступать иначе.
Он заметил меня – я смотрел вниз – и махнул мне рукой. Я приподнялся.
– Спустись, мне нужно тебя расспросить.
– И опять стрелять в меня?
– Я стрелял не в тебя.
– Ну ладно, тогда спрашивай, а я буду отвечать тебе сверху, ты будешь слышать мои ответы так же отчетливо, как если бы я был внизу. Но, – при этом я кивнул Халефу, он меня сразу понял, – видишь ли ты этого человека? Он мой слуга, у него в руке ружье, и он держит тебя на мушке. Если хоть один из вас направит на меня оружие, он тебя застрелит, миралай, и тогда я скажу то же самое, что и ты: «Стреляли не в тебя!»
Халеф встал на колено у самого края платформы и направил ружье на голову полковника. Тот переменился в лице, не знаю уж, из-за страха или злобы.
– Убери ружье! – крикнул он.
– Не уберу.
– Послушай, у меня здесь почти две тысячи солдат, я же тебя раскрошу!
– А у меня только один он, но я могу одним кивком отправить тебя за своими отцами!
– Месть моих солдат будет чудовищной!
– При этом многие из них погибнут, прежде чем им удастся проникнуть в дом. Кстати, долина оцеплена четырьмя тысячами воинов, которым проще простого за полчаса стереть тебя в порошок.
– Сколько, ты сказал?
– Четыре тысячи. Взгляни на холмы! Ты не видишь там головы? Вон спускается сюда мужчина, он машет своим тюрбанным платком, это, несомненно, посланник бея из Баадри, который будет вести с тобой переговоры. Предоставь ему надежное сопровождение и прими должным образом; от этого будет только польза!
– Меня не нужно поучать! Пусть только придут эти бунтовщики! Где все эти езиды?
– Давай я тебе расскажу! Али-бей, прослышав, что ты собираешься напасть на паломников, разослал своих гонцов вести наблюдение за войсками в Мосуле. Детей и женщин переправили в безопасное место, бей ничем не пытался тебе помешать, просто покинул долину и запер ее. Он далеко превосходит тебя по числу воинов и еще по тому, что касается территории. У него твоя артиллерия со всеми боеприпасами. Ты пропал, если не поведешь себя с его посланником дружеским образом!
– Благодарю тебя, франк! Сначала я переговорю с ним, а потом уже с тобой. У тебя паспорт и фирман мутасаррыфа, но ты все-таки действуешь вместе с их врагами. Ты предатель и не уйдешь от наказания!
Тут насир-агаси, адъютант, придвинул свою лошадь к полковнику и сказал ему несколько слов. Миралай указал на меня и спросил:
– Это был он?
– Да. Он не принадлежит к нашим врагам, а случайным образом их гость, к тому же спас мою жизнь.
– Хорошо, мы поговорим об этом потом. Теперь – к тому зданию!
Они поскакали к храму Солнца, спешились перед ним и вошли.
Между тем парламентер, прыгая с камня на камень и через ручьи, прибыл в долину и тоже зашел в храм. Выстрелов не последовало, царила тишина, нарушаемая только шагами солдат, которые из верхней части долины, где они чувствовали себя посрамленными, передвигались вниз.
Наверное, прошло больше получаса. Из здания опять появился парламентер, правда, его вели связанного. Миралай тоже появился у входа в здание, огляделся, увидел разложенный костер и указал на него. Подозвали десяток арнаутов, они взяли парламентера в кольцо и потащили к куче дров. Там несколько арнаутов его держали, другие вскинули ружья – готовился расстрел.
– Стойте! – крикнул я полковнику. – Что ты хочешь делать? Он посланник и, значит, личность неприкосновенная!
– Он такой же бунтовщик, как и ты. Сперва он, потом ты – теперь мы знаем, кто напал на артиллеристов!
Он кивнул, затрещали выстрелы, человек был убит. Тут произошло то, чего я никак не ожидал: сквозь ряды солдат проскользнул какой-то человек. Это был пир Камек. У костра, рядом с убитым, он опустился на колени.
– А, второй! – крикнул полковник и подошел к нему. – Поднимайся и отвечай мне!
Дальше я ничего не слышал, расстояние было слишком велико. Мне были видны только торжественные жесты пира и гневные – миралая. Потом я заметил: первый протянул руки к дровам, и спустя секунду взметнулся первый язычок пламени. Меня пронзила догадка. Великий Боже, так он говорил об этом, о такой жертве, такой каре, мести убийце своих сыновей и жены!
Его схватили и отбросили от костра, но уже было слишком поздно гасить пламя, которому давала пищу древесная смола. Меньше чем через минуту оно превратилось уже в яркую огненную свечу, поднимавшуюся высоко к небу.
Пир стоял, окруженный и удерживаемый десятком рук; миралай, казалось, хотел покинуть это место. Но вот он повернул обратно и подошел к священнику. Они поговорили, полковник – возбужденно, пир – с закрытыми глазами, спокойно. Внезапно он их широко раскрыл, сбросил двоих людей, сдерживающих его, и вцепился в полковника. С богатырской силой поднял его; два прыжка – и он уже перед костром, еще один – они исчезли в пламени, сомкнувшемся над ними. За завесой огня угадывалось еще какое-то движение, оба посвященных смерти в пламени костра боролись друг с другом: один – чтобы спасти свою жизнь, второй – чтобы, умирая, не отпустить врага.
Мне показалось, как будто при суровейшем зимнем морозе я рухнул в воду. Значит, именно поэтому был этот день важнейшим в его жизни, как он, священник, мне сказал! Да, пожалуй, день, когда покидают эту жизнь, в самом деле, важнейший в жизни. И эта чудовищная месть миралаю была тем последним словом, которое его рука должна была занести в ту книгу, где запечатлена кровавая история езидов, презираемых и преследуемых! И значит, этот огонь и был той стихией, в которой должно было быть погребено его тело и которому он хотел отдать свое платье?
Ужасно! Я закрыл глаза. Больше я ничего не мог видеть, не хотел знать. Я пошел вниз в комнату и улегся на подушки лицом к стене. Снаружи было некоторое время удивительно тихо, потом снова послышались выстрелы. Меня это не касалось. Если мне будет грозить опасность, Халеф меня наверняка предупредит. Перед глазами у меня стояла только картина: длинные белые волосы, черная развевающаяся борода и блестевшая золотом униформа исчезают в зловонном зное костра. Боже мой, как ценна, как бесконечно дорога человеческая жизнь, но все же, все же…
Так прошло довольно много времени; наконец стрельба прекратилась и я услышал на лестнице шаги. Вошел Халеф.
– Сиди, ты должен идти на крышу!
– Зачем?
– Тебя требует офицер.
Я встал и снова отправился наверх. Одного взгляда хватило мне, чтобы уяснить положение дел. Езиды уже не занимали возвышенность, они, скорее, постепенно спустились вниз. За каждым камнем, каждым деревом или кустом прятался езид, чтобы из этого безопасного положения посылать свои смертоносные пули. В нижней части долины они даже, прикрываясь орудиями, достигли подошвы горы и устроились в кустарнике у ручья. Не хватало малого: если бы орудия можно было поднять немножечко выше, они смогли бы несколькими залпами уничтожить всех турок.
Перед домом стоял насир-агаси.
– Господин, не хочешь ли ты еще раз с нами поговорить? – спросил он.
– А что вы можете мне сказать?
– Мы хотим послать к Али-бею человека, а так как миралай – пусть Аллах отправит его в рай – убил посланца езидов, то никто из нас не может идти. Сможешь ли ты это сделать?
– Да. Что мне им сказать?
– Каймакам тебе прикажет. Теперь он руководит всеми, он в том доме. Иди туда!
– Прикажет? Ваш каймакам не должен мне ничего приказывать. То, что я делаю, я делаю добровольно. Пускай каймакам придет и скажет мне то, что он должен мне сказать. Этот дом ждет его, но только его и, самое большее, еще одного человека. Кто сверх этого приблизится, того я велю застрелить.
– Кто кроме тебя еще в доме?
– Мой слуга и один хавас[20] мутасаррыфа, башибузук.
– Как его зовут?
– Болюк-эмини Ифра.
– Ифра? Со своим ослом?
– Да.
Я засмеялся.
– Так ты и есть тот чужеземец, который освободил арнаутских офицеров от тяжелого наказания и заслужил дружбу мутасаррыфа?
– Да, это я.
– Подожди немного, господин. Каймакам сейчас придет.
Мне пришлось на самом деле недолго ждать; из храма на той стороне выступил каймакам и подошел к моему дому. За ним шел макредж.
– Халеф, открой им и проводи в комнату. Затем ты снова закроешь дверь и вернешься сюда. Если хоть еще один незваный гость подойдет к дому, стреляй в него!
Я пошел вниз. В дом вошли двое мужчин. Оба были высокими чиновниками, но это меня не беспокоило, поэтому я принял их сдержанно и только кивнул им, чтобы они присели. Они устроились, и я спросил их без особой доброжелательности в голосе:
– Мой слуга вас впустил в дом. Он сообщил вам, как нужно меня называть?
– Нет.
– Меня здесь называют хаджи эмир Кара бен Немси. Кто вы – я знаю. Что вы можете мне сказать?
– Ты хаджи? – спросил макредж.
– Да.
– Значит, ты был в Мекке?
– Естественно. Видишь, на моей шее висит Коран и маленькая бутылочка с водой из Земзема?
– А мы думали, ты гяур…
– Вы пришли, чтобы это мне сказать?
– Нет. Мы просим тебя пойти с нашим поручением к Али-бею.
– Вы мне дадите надежное сопровождение?
– Да.
– Мне и моим слугам?
– Да.
– Что я должен ему сказать?
– Что ему следует сложить оружие, смириться перед мутасаррыфом и вернуться к былому послушанию.
– А потом? – спросил я, желая узнать, что они еще придумают.
– Тогда наказание, которое ему определит губернатор, будет милостивым, насколько это, конечно, возможно.
– Ты макредж Мосула, а этот человек – каймакам и командующий войсками. Он должен давать мне поручения, а отнюдь не ты.
– Я состою при нем как доверенное лицо мутасаррыфа. – Этот человек с ястребиной физиономией стукнул себя при этом сильно в грудь.
– У тебя есть письменная доверенность?
– Нет.
– Тогда ты стоишь так же мало, как и остальные.
– Каймакам свидетель, он подтвердит.
– Только письменная доверенность узаконивает твои права. Иди и принеси ее. Мутасаррыф Мосула допустит представлять его интересы лишь знающего человека.
– Ты меня хочешь оскорбить?
– Нет. Я хочу лишь сказать, что ты не офицер, ничего не понимаешь в военных делах и значит, здесь не посмеешь и рта раскрыть.
– Эмир, – крикнул он, метнув на меня разъяренный взгляд.
– Мне тебе надо доказать, что я прав? Вы здесь блокированы, так что никто из вас не уйдет, нужно только полчаса, а то и меньше, и вас – беспомощных – смешают с землей. И при таком положении дел я должен советовать бею сложить оружие? Да он примет меня за сумасшедшего. Миралай, да будет к нему Аллах милосерден и милостив, своей неосмотрительностью подвел к краю гибели полторы тысячи храбрых воинов. Каймакаму же выпадает теперь почетная задача вызволить их из этой беды, если ему это удастся, он поступит геройски, как хороший офицер. Но с помощью высокопарных слов, за которыми прячутся коварство и страх Каймакам не справится с этим. Я должен говорить только с ним. В военных делах решает только воин.
– И все же ты вынужден будешь выслушивать и меня!
– Интересно, почему?
– Здесь идет речь о делах, касающихся закона, а я макредж!
– Будь хоть кем хочешь! У тебя нет полномочий, и поэтому все с тобою ясно.
Этот человек был мне отвратителен, но мне и в голову не пришло бы высказать свои чувства, даже поведи он себя по-другому и не имей он вины за нынешние события. Почему вообще присоединился этот судья к экспедиции? Уж, наверное, только затем, чтобы после поражения езидов дать им почувствовать в рамках могущественного закона превосходство по силе турок-османов.
Я обращался теперь только к каймакаму.
– Что мне сказать бею, если он меня спросит, почему вы напали на Шейх-Ади?
– Мы хотели схватить двух убийц, к тому же потому, что езиды не платят регулярно хараджа[21].
– Он сильно удивится подобным причинам. Убийцу вы должны искать у вас самих, это он вам докажет, а харадж вы могли получить другим путем. А что мне сказать ему о твоих теперешних решениях?
– Скажи ему, пусть он мне пошлет человека, с кем я могу обговорить все условия, на которых я отступаю!
– А он меня спросит об основаниях твоих условий?
– Именем мутасаррыфа я требую вернуть наши орудия, денежную компенсацию за каждого мертвого или раненого, и еще я требую выплатить сумму – я ее еще определю – в качестве контрибуции, иначе мы все здесь подожжем.
– Аллах керим! Он дал тебе рот, очень хорошо умеющий требовать. Тебе не нужно больше ничего мне говорить, достаточно и этого, все остальное ты можешь передать Али-бею сам. Я сегодня иду к нему и сам принесу вам ответ либо пошлю гонца.
– Скажи ему еще, пусть он отпустит наших артиллеристов и компенсирует им за испытанный страх!
– Я сообщу ему и это, но я опасаюсь, он потребует также и от вас возмещения за это ваше неожиданное нападение. Теперь мне все ясно, я отправляюсь; хочу вас, правда, предупредить: если вы принесете вред Шейх-Ади, бей вас не пощадит.
Я поднялся. Он тоже вышел из комнаты. Я позвал Ифру и Халефа вниз седлать животных. Это не заняло много времени. Мы покинули дом и вскочили в седла.
– Ждите здесь, я скоро приеду!
После этого я сперва проехал немного вниз по долине, чтобы посмотреть на то, как поработали пушки. Последствия были ужасающими, картина смягчалась только тем, что езиды забрали раненых турок, чтобы оказать им помощь. Все выглядело бы иначе, если бы нападение туркам удалось! Я отвернулся, хотя победители обрадованно кричали мне что-то из окопов, взял Халефа и Ифру с собой и поскакал вверх по ручью, чтобы добраться до дороги на Баадри; я полагал, что именно там находится бей.
Проезжая мимо храма, я увидел стоящего перед ним каймакама со штабом. Он кивнул мне, и я подъехал к нему.
– Скажи шейху, что он должен заплатить за смерть миралая!
– Я полагаю, макредж Мосула прилагает огромные старания, чтобы выдвинуть побольше требований, и я думаю, что и бей потребует значительную сумму за убитого парламентера. Но я все равно передам ему твои слова.
– У тебя с собой башибузук?
– Как видишь!
– Кто тебе его дал?
– Мутасаррыф.
– Он тебе еще нужен?
– Да.
– Нам он тоже нужен.
– Тогда добудь приказ губернатора, предъяви его мне, и я отдам тебе башибузука.
Я поехал дальше, мимо меня шли одни мужчины, все с мрачными лицами. Руки некоторых тянулись к кинжалам, поэтому меня сопровождал насир-агаси – до тех пор, пока я не оказался в безопасности. Затем мы простились. Прощание было коротким, время торопило.
– Эфенди, мы увидимся снова? – спросил он.
– Все ведомо Аллаху, и это тоже. Нам же это неведомо.
– Ты мой спаситель, я тебя никогда не забуду и приношу тебе свою благодарность. На случай, если мы с тобой когда-нибудь увидимся, скажи мне, могу ли я служить тебе?
– Огради тебя Господь! Может быть, я тебя увижу снова уже как миралая, тогда пусть у тебя будет под началом лучший кисмет[22], чем у Омара Амеда.
Мы подали друг другу руки и расстались. Он тоже попался мне в такое время, когда я меньше всего думал о нем.
Буквально через несколько шагов, чуть выше, мы встретили за кустом первого езида, который осмелился настолько глубоко продвинуться в долину, что, начнись битва снова, он стрелял бы наверняка. Это был сын Селека, моего переводчика.
– Эмир, ты цел? – крикнул он, увидев меня, и вышел навстречу.
– Да. У тебя с собой книга пира Камека?