— Ту, косожскую, что с чернью по ножнам. Люблю тонкую работу, особливо по серебру, — простодушно признался Дорош. — Да и клинок должен быть неплохой. Я их встречал и знаю: надежен, легок, остер. Как раз для моей руки.
— Послушай, атаман, но договор был только о коне и шеломе, — запротестовал Векша. — Ты мне ханскую грамоту, я тебе — белого аргамака и аланский шелом с бармицей.
— И саблю в серебряных ножнах с чернью, — упрямо повторил Дорош. — Станешь торговаться, уйду и сыщу другого покупателя, а заодно скажу ему что вначале предлагал грамоту тебе, а ты пожалел за нее саблю дать. Пускай великий князь Ягайло знает, как ты о благе Литвы печешься и что его милость и расположение к себе дешевле какой-то сабли ценишь. Ну как, боярин, даешь саблю в придачу? — прищурился Дорош.
— Ладно, бери и саблю, — заметно потускневшим голосом ответил Векша. — Для тебя мне ничего не жалко.
— Тогда добро, боярин, — расцвел Дорош. — Говори, где и когда завтра встречаемся?
— У Старого дуба на поляне, — предложил Векша. — Надеюсь, то место еще не забыл?
— Помню, боярин. В полдень с двумя хлопцами буду тебя там ждать. До встречи.
Развернувшись, Дорош неторопливо направился к выходу из светлицы. Ударом сапога распахнул дверь, прошел между двумя парами боярских челядников, неподвижно стоявших по ее сторонам. Едва замер шум его шагов, ковер с оружием, висевший позади Векши, зашевелился. Из маленькой ниши в стене, которую он скрывал, в комнату шагнул старший сын боярина, Николай.
— Слышал? — спросил его Векша.
— До единого слова, — нехотя буркнул сын. — Хотя, откровенно говоря, с большим удовольствием услышал бы твой сигнал, чтобы разделаться с этим разбойником.
— Потерпи. Степной атаман может сослужить нам вначале неплохую службу.
По губам сына пробежала презрительная усмешка.
— Ты на самом деле веришь в его сказку о ханской грамоте?
— Я собственными глазами видел и своими руками держал печать великого золотоордынского хана. Так что ошибиться я не мог никак
— Печать еще не грамота, — назидательно заметил Николай.
— Верно, поэтому завтра я и встречаюсь с Дорошем. Если у него действительно грамота Мамая, я не пожалею за нее целого табуна, а не только твоего аргамака.
— Думаешь, это грамота, которую сейчас так ждет из Орды великий князь Ягайло?
— Уверен в этом. Судя по рассказу Дороша, речь идет о ханском посольстве, которое на днях бесследно сгинуло в степи. Печать подтверждает его слова.
— Тебе видней. Скажи, ты на самом деле собираешься отдать атаману моего лучшего скакуна? — нахмурился Николай.
— Я отдал бы ему даже своего… Пока не получил бы из его рук грамоты, — хихикнул Векша.
Сын понимающе улыбнулся.
— Ты прав, отец. Этого человека нельзя отпускать живым. Если получим от него ханскую грамоту он будет ненужным свидетелем того, каким образом она очутилась в наших руках. К тому же его труп лучше всяких слов докажет, что мы отбили грамоту у степного разбойника в бою, рискуя жизнью, а не обменяли ее.
— Он должен умереть, даже если у него ничего нет, — с металлом в голосе произнес Векша. — Это мой и твой враг, недруг всей нашей семьи. Чтобы спокойно жили мы, не должно быть его.
— Завтра он навсегда останется на поляне, где собирается встретиться с тобой, — твердо сказал Николай. — Имеется у него грамота или нет, это будет последний день его жизни.
— Будь осторожен. Я знаю казаков, их не так просто обхитрить, а в бою с ними лучше не встречаться.
— Я отправлюсь на поляну еще затемно и обоснуюсь там с вольными задолго до прибытия Дороша. Я вовсе не собираюсь рисковать.
— С Богом, сын…
Боярин Векша прибыл на поляну ровно в полдень.
Атаман и два его спутника уже ждали боярина. Их вид был вполне мирным и дружелюбным и не вызвал у Векши никаких подозрений. Пока Дорош любовался конем и вертел в руках шлем и саблю, боярин с любопытством рассматривал его спутников. Он многое слышал о воинственных и свободолюбивых выходцах из русских земель, бежавших от княжеского и боярского гнета в пограничные с Ордой степи и живущих там своими ватагами и станицами. Он несколько раз встречал в походах их быстрые, неуловимые конные отряды, в мгновение ока исчезавшие в степи. Однако видеть казаков так близко, лицом к лицу ему приходилось впервые.
Сейчас, глядя на их суровые, обветренные и обожженные солнцем лица, на сухощавые, мускулистые фигуры, на легкую пружинистую посадку в седлах, боярин ощутил в сердце неприятный холодок Вот они какие, ненавистные ему и другим боярам казаки. Те, что своим существованием заставляли теплиться в душе каждого смерда и холопа извечную мечту о воле и как магнитом притягивали к себе из их числа самых смелых и отчаянных.
Эти отважные, не признающие над собой ничьей управы воины всегда были опасны для княжеской и боярской власти. Вначале, во времена Киевской Руси, беглецы устраивали пристанища в низовьях Дуная и именовали себя берладниками. Позже стали уходить за Дон и Днепр и называться ватажниками, станичниками, черкасами, а чаще всего казаками. Если отношение к ним русских властей постоянно было враждебным, то ханы Золотой Орды старались проводить в их отношении гибкую политику. Сначала, считая всю степь собственной вотчиной, они безжалостно истребляли незваных пришельцев, затем, боясь роста могущества Руси и борясь с ее централизацией, стали поощрять отток мужского населения из центральных областей Руси на окраины, способствуя этим упадку военной и экономической мощи русских княжеств. Ордынские баскаки даже получили указание организовывать в степном пограничье с Русью и Литвой поселки для русских беглецов из княжеских и боярских вотчин.
Однако не для того бывшие смерды и холопы покинули родные избы и хаты, чтобы сменить кабалу русских и литовских князей и бояр на гнет татарских ханов и баев. Собираясь в вооруженные ватаги и станицы, ценя пуще всего свободу и беспрекословно подчиняясь своим выборным атаманам и сотникам, беглецы стали представлять настолько грозную военную силу, что вскоре отбили у русских и литовских бояр всякую охоту бороться с ними и заставили кочевавших рядом татарских и нагайских мурз искать с собой мир и дружбу.
Никто не знал точно даже происхождения их названия — казаки. Одни исследователи в своих изысканиях возвращались к тем далеким и скрытым туманом истории временам, когда в степях, где сейчас обитали казачьи отряды, господствовали племена скифов и сарматов, и искали корень подобного названия в их языке. Другие считали, что это слово пришло из языка татар, теперешних ближайших соседей казаков, означая собой свободного, независимого человека, и были уверены в его тюркском происхождении. Третьи, менее глубокомысленные и потому наиболее многочисленные, вполне серьезно утверждали, что корень слова взят из названия дикого степного животного — козы, мясо которой было основной пищей казаков, вооруженные отряды которых быстротой и осторожностью ничем не отличались от поведения этого пугливого животного.
Веселый голос подъехавшего вплотную Дороша вывел боярина из задумчивости.
— Вижу, сдержал ты свое слово, — сказал атаман, разворачивая коня рядом с Векшей. — Коли так, вот тебе ордынское послание.
Он сунул руку за пазуху и протянул боярину пергаментный свиток, обвязанный шнуром с ханской печатью. Схватив грамоту, Векша лихорадочно развернул ее, впился в пергамент глазами и не смог удержать возгласа разочарования.
— Что это? — с недоумением спросил он. — Я здесь ничего не понимаю.
— Что отбили у гонца, то и передаю, — невозмутимо ответил Дорош. — А ежели тебе не суждено понять написанного, так это немудрено. Не боярину Векше сия грамота послана, не ему разуметь ее.
В словах казака была определенная логика, и Векша успокоился. Осторожно свернул грамоту, снова перевязал шнуром и, стараясь не потревожить Мамаеву печать, сунул себе за пазуху.
— Вот, атаман, и свершили мы каждый свое дело, — сказал он. — Прощай и не поминай меня лихом.
— Прощай и ты, боярин, — спокойно ответил Дорош.
Перехватив повод с приведенным Векшей аргамаком в свою руку, он кивнул боярину и вместе со спутниками медленно тронулся к лесу. Оставшись на месте, Векша с улыбкой провожал его глазами, время от времени поглядывая по сторонам.
Поляна, на которой происходила встреча боярина Векши с атаманом Дорошем, занимала весьма значительную площадь. Когда-то давным-давно, еще во времена славянского язычества, люди выжгли в лесу этот участок, распахали и занимались на нем земледелием. Затем ушли на юг, на более плодородные почвы, и бывшее поле постепенно превратилось в обыкновенную лесную поляну, густо поросшую высоким, чуть ли не в человеческий рост разнотравьем, кустами бузины и лещины. На поляне пересекалось несколько лесных дорог и пешеходных тропинок По одной из них, ведшей в сторону южного рубежа, двигалась сейчас тройка казаков.
Они проехали половину расстояния до леса, как из-за кустов и деревьев стали появляться вооруженные всадники и растекаться направо и налево от дороги, охватывая казаков широким полукругом. С десяток конников, сомкнувшись плечом к плечу, перегородили дорогу. В одном из них по блестящему шлему и развевающемуся пурпурному плащу Векша узнал своего старшего сына. Однако, к величайшему удивлению боярина, Дорош и его спутники, словно не замечая высыпавших из леса всадников, как ни в чем не бывало спокойно и по-прежнему неторопливо ехали по дороге прямо на выставленные им навстречу копья.
Громкое конское ржание, раздавшееся одновременно с разных сторон поляны, моментально объяснило Векше причину их спокойствия. Из травы, покрывавшей бывшее лесное поле, во множестве появились вначале шлемы и лохматые шапки, затем плечи, лошадиные морды, и вот уже все пространство поляны оказалось усеянным незнакомыми боярину всадниками. С копьями в руках, со щитами на плечах они подъезжали к дороге, по которой ехал Дорош, и выстраивались за ним в колонну по четверо в ряд.
«Полусотня, сотня… Две, три…» — машинально прикидывал на глаз их число Векша. Да, Дорош оказался не той птичкой, которую можно было взять голыми руками. Его ватажники залегли на поляне вокруг дуба еще с вечера, сразу после прибытия атамана от Векши. Привычные к многочасовым безмолвным засадам, сумевшие приучить к этому и своих коней, они поднялись с земли именно в ту минуту, когда их присутствие стало необходимым.
Закусив от ярости губу, вцепившись рукой в бороду, Векша следил за тем, как Дорош и двигавшаяся за ним казачья колонна приближались к его сыну и находившимся с ним воинам. Едва расстояние между ними сократилось до дальности полета стрелы, всадник в блестящем шлеме первым поднял коня на дыбы и, освобождая дорогу, быстро поскакал в сторону. Вслед за ним, перегоняя друг друга, бросились врассыпную другие боярские воины.
5
Князь Данило любил охоту, и лишь наступившая темнота заставила его прекратить преследование стада вепрей, поднятых загонщиками в камышах. Нанизав на острие копья большой сочный кусок мяса, он сунул его в костер и, сидя на корточках возле огня, наблюдал, как мясо постепенно покрывалось нежной румяной корочкой. Осторожное покашливание подошедшего сбоку слуги заставило его поднять голову, оторвать взгляд от костра, — Княже, к тебе человек
— Кто он?
— Мне неведомо. Говорит, надобно сказать тебе нечто важное с глазу на глаз.
— Откуда прибыл? Воин или смерд?
— Не сказывает, княже. По одежке больше на смерда похож.
— Скажи, пусть обождет. Сейчас буду.
Князь передал копье с мясом одному из дружинников, занявшему его место у костра, проверил, хорошо ли вынимается из ножен короткий меч. Повел плечами в надетой под платьем тонкой кольчуге, и только после этого двинулся за слугой.
Человек, ожидавший его, стоял в тени ветвистого дуба, тесно прижавшись к нему спиной. Был он невысок ростом, тщедушен, нижнюю часть лица скрывал темный плащ, в который он был закутан почти до пят.
— Здрав будь, добрый человек, — проговорил князь, останавливаясь в шаге от темной фигуры и непроизвольно кладя ладонь на крыж меча.
— Здоровья и тебе, князь Данило, — ответил незнакомец. — Прости, что беспокою на охоте, однако дело, с которым к тебе явился, не терпит.
— Может, пойдем к костру? — предложил князь. — Там согреешься и поужинаешь с нами.
— Нет, княже. Нельзя, чтобы кто-то видел нас вместе, потому и пришел я даже ночью в этом плаще. Непростое дело привело меня к тебе, княже, и ежели узнает о нашей встрече боярин Адомас, не сносить мне головы.
— Кто ты и почему боишься боярина Адомаса? — спросил Данило.
— Княже, наш разговор для двоих, — оставив вопрос без ответа, сказал незнакомец. — Отошли своего человека и узнаешь все, что желаешь.
Князь кивнул слуге, и тот удалился к костру. Незнакомец проследил за ним глазами, рывком отбросил плащ с лица.
— Узнаешь, княже?
— Постой, постой, — проговорил князь Данило, всматриваясь в незнакомца. — Уж не конюший ли ты боярина Адомаса? Не тебя ли я видел неделю назад в великокняжеском замке?
— Меня, — прозвучал ответ. — Теперь, княже, ты понимаешь, отчего мне нельзя показываться у костра?
Князь Данило усмехнулся.
— Ты прав, добрый человек, не друзья-товарищи мы с боярином Адомасом. Вряд ли погладит он тебя по голове, пронюхав о нашем разговоре.
— Мало у нас времени, княже, поскольку в любой миг может хватиться меня боярин. Позволь к делу перейти.
— Говори.
— Страшен враг в чистом поле и густом лесу, но еще страшнее он в родном доме. Опасен враг, идущий на тебя с мечом, однако еще опаснее он, ежели улыбается тебе и прячет нож за пазухой. Согласен со мной, княже?
— К чему твоя присказка? — настораживаясь, спросил Данило.
— Богат и знатен ты, княже, — словно не слыша его, продолжал конюший. — Многих приблизил к себе и осыпал милостью, многих считаешь верными друзьями. И не знаешь, что не все слуги верны тебе, не ведаешь, что некоторые, пригревшись подле тебя, только ждут случая, чтобы ужалить больнее. Об одном из таких оборотней хочу остеречь тебя.
— Кто он? — нахмурив брови, спросил Данило.
— Воевода Богдан.
— Воевода Богдан? — переспросил Данило. — Мой лучший и вернейший друг? Знаешь ли ты, холоп, что он вырос на моих глазах? Что стал в моей дружине из простого воина первым воеводой, что я рубился рядом с ним в десятках битв и он не единожды спасал мне жизнь? Как смеешь, грязный холоп, возводить хулу на моего лучшего воеводу? Кто позволил тебе чернить моего старого и надежного товарища?
Он шагнул к конюшему, схватил руками за грудки. Рывком приподнял его над землей и прижал к стволу дуба.
— Признавайся, холоп, кто подослал тебя ко мне, кто заплатил за сей подлый навет? Отвечай, не то задушу собственными руками. — И Данило вдавил конюшего в дерево с такой силой, что тот захрипел.
— Правду молвлю, княже, сущую правду, — испуганной скороговоркой забормотал конюший, отчаянно болтая в воздухе ногами и не находя под ними опоры. — Не гневись, выслушай меня до конца. Тогда и решай, правду или ложь принес я.
— Хорошо, холоп, говори. Но ежели врешь — велю запороть плетьми под этим же дубом.
Князь отпустил конюшего, тот поправил сбившийся с головы капюшон плаща, снова прислонился спиной к дубу.
— Значит, не веришь мне, княже? — зло прошипел он. — Ладно, слушай все с самого начала. Помнишь, гостил ты прошлым летом в Москве у боярина Боброка? И ночами в надежном месте говорили с ним о том, что, когда поведет князь Дмитрий Русь на Мамая, надобно натравить на Литву ее врагов, дабы не смог князь Ягайло помочь Орде и тоже напасть на Русь. Было вас при тайном сговоре трое, да только знают о нем сейчас и боярин Адомас, и литовский Ягайло. Скажи, откуда? Кто донес им? Ты сам, московский князь Дмитрий или боярин Боброк? Ответствуй, княже.
Сурово сдвинулись брови князя Данилы, гневом блеснули глаза.