Утром Звонарев отправился в стрелковые окопы, чтобы подробнее узнать обо всем происшедшем ночью. Уже издали он заметил большие разрушения в проволочном заграждении. Козырьки над окопами на многих участках тоже были повреждены, брустверы снесены, окопы полузасыпаны.
– Поберегитесь, вашбродь, а то сегодня японец дюже сердитый, попало ему ночью на орехи, – предупредил стрелок Звонарева.
– Капитан-то цел?
– Слава богу, пока целы. Они ночью в самую свалку лезли, кругом смерть, а они – как заговоренные. Только фуражку с них сбило да погон сорвало.
– А Харитина?
– Герой-баба! От командира ни на шаг не отставала. Двух японцев заколола, хотя ее саму чуть на штыки не подняли – стрелки спасли.
Подошла Харитина.
– Здравия желаю, вашбродие! Здорово вы нам вчера подсобили своими ракетами да огненными бомбами. Сразу все, как днем, стало видать, тут мы и всыпали японцам.
– Это с Залитерной открыл огонь Борейко.
– Медвежья батарея, значит, не подкачала, – улыбнулась Харитина. – Солдаты там все как на подбор, под стать своему командиру – здоровые да красивые, не то, что наша пехотная мелкота.
– Вы бы и переходили в артиллерию.
– Без капитана не пойду, а они ведь пехотинец.
– Где он сейчас?
– В блиндаже горюет. Игнатий Брониславич всегда о своих солдатах печалится, ровно сродни они ему.
Прапорщик застал Шметилло сидящим в мрачном раздумье за столом и поздравил с удачным отбитием ночного штурма.
– Но какой ценой! – горько усмехнулся капитан. Потерял столько прекрасных разведчиков – один лучше другого.
– На войне не без жертв, – пытался успокоить его Звонарев.
– Но все же надо стараться, чтобы их было возможно меньше.
Выяснив обстановку, прапорщик вернулся на батарею.
– Вам телефонограмма, – протянул Звонареву бумажку Гудима.
Командир артиллерии приказывал прапорщику прибыть на следующий день в Управление за получением указаний по рекогносцировке артиллерийских позиций и наблюдательных пунктов в районе расположения отряда капитана Романовского.
Сигнальная пушка на Золотой горе грохнула как раз в тот момент, когда Звонарев входил в Управление артиллерии. Одновременно на судах, стоящих на рейде, послышался перезвон склянок, отбивавших полдень. Справившись у адъютанта, в Управлении ли Белый, Звонарев постучал в генеральский кабинет. Дверь приоткрыл полковник Тахателов. Красный от возбуждения, он спорил о чем-то с генералом.
– Согласно распоряжению вашего превосходительства в Управление артиллерии прибыл, – отрапортовал прапорщик Белому.
– Спросите его, Василий Федорович, он с батареи литеры Б и, наверно, был свидетелем и участником ночной атаки, – вместо приветствия проговорил Тахателов.
– Была ли необходимость стрельбы на Залитерной позапрошлую ночь во время японской атаки? – обратился к Звонареву генерал.
– Своим огнем она спасла положение. Таково мнение и Гудимы и командира стрелков капитана Шметилло.
– Рапорт Гудимы я уже получил, а о донесении
Шметилло мне пока ничего не известно.
– Я же говорил, ваше превосходительство, что ему надо отдавать в приказе не выговор, а благодарность! – торжествующим тоном воскликнул полковник.
– Но он грубо нарушил все инструкции об открытии огня. Стольников прав, жалуясь на его недисциплинированность.
– Какая тут может быть дисциплина, когда японцы голыми руками забирают батарею! Молодец Борейко! Вы, Василий Федорович, как хотите, а я ему от себя скажу большой спасиба, – с кавказским акцентом проговорил Тахателов.
– Я знаю ваши неизменные симпатии к Борейко, вы всегда горой стоите за него.
– Говорю прямо – люблю, как сына! Пусть пьяница, скандалист, но все же лучший офицер у нас в артиллерии.
– Слов нет – Борейко прекрасный артиллерист, но крайне недисциплинирован, никогда не знаешь, что он выкинет.
– На войне надо считаться только с реальной обстановкой и действовать сообразно с ней. Она же ни в какие инструкции уложиться не может. Спасибо надо говорить Борейко, а не ругать его, – не унимался Тахателов. – Спасибо я не скажу, а ограничусь напоминанием о необходимости беречь снаряды. Стольников подал рапорт о болезни. Вместо него я назначаю Жуковского, который поправился. С Борейко они старые друзья. Перемещать же Борейко я просто боюсь. На Залитерной он прижился и сидит спокойно, на новом же месте тотчас начнет переделывать все по-своему. Хлопот с ним не оберешься!
– Что прикажете мне делать, ваше превосходительство? – почтительно справился Звонарев.
– Обратитесь, душа мой, к Варе. Она уже за вас получила все инструкции, – дружески похлопал прапорщика по плечу Тахателов.
– Прошу ко мне завтракать, благо уже наступил адмиральский час. Там я все и объясню, – пригласил Белый офицеров.
За столом, вспомнили, что сегодня день Сергия Радонежского и что, следовательно, Звонарев именинник. Варя захлопала от радости в ладоши.
– Я и забыл – у нас во второй и одиннадцатой ротах сегодня ротные праздники. Надо заехать их поздравить, – вспомнил генерал, – а пока выпьем за присутствующего именинника и пожелаем ему счастья.
– Вместе с Варей, – добавил Тахателов и захохотал.
Звонарев покраснел и взглянул на часы.
– Мне надо поторапливаться, – проговорил он. – Теперь рано темнеет.
Белый в двух словах объяснил Звонареву задание; выбрать позиции для батарей и найти наблюдательные пункты между Голубиной бухтой и деревней Яхуцзуй, что около укрепления номер пять Западного фронта.
– Участок занят отрядом капитана Романовского, штаб которого расположен в деревне Юдзянтунь Южный. Этот пакет передайте капитану, – закончил Белый.
– Вы-то зачем едете со мной? – справился прапорщик у Вари, когда они двинулись в путь.
– С вами?! Не слишком ли много чести! Я еду по распоряжению главного врача нашего госпиталя, чтобы передать медикаменты и перевязочные материалы в Западный отряд.
День выдался довольно теплый, ясный. Японские батареи, воспользовавшись улучшением погоды, начали усиленно обстреливать внутренний рейд и порт. Несколько снарядов упало около Артиллерийского городка.
– Придется ехать вокруг Пресного озера, чтобы миновать район обстрела, – решила Варя.
Миновав Старый город, они очутились в Новом городе. Здесь было тихо. Пользуясь теплым солнечным днем, публика, в большинстве раненые, прогуливалась по набережной. Среди гуляющих Варя и Звонарев увидели Вениаминова под ручку с Лолочкой. Прапорщик хотел было их окликнуть, но Варя ударила нагайкой его лошадь.
– Не смейте здороваться с ними! – грозно зашипела девушка.
Не позволила она своему спутнику и завернуть к дому Акинфиевых.
– На обратном пути полюбуетесь на вашу ненаглядную Наденьку, которая так эффектно натянула вам нос, выйдя замуж за вашего же друга! – иронизировала Варя.
Проехав мимо морского госпиталя, они свернули на дорогу, ведущую к Голубиной бухте. Здесь было тихо. По дороге двигались, скрипя огромными колесами, китайские арбы, тарахтели две-три военные повозки.
С моря тянул прохладный солоноватый ветер. Лошади, радостно пофыркивая, шли широкой рысью. Кубань, легкая и грациозная, красиво перебирала своими точеными ножками в белых чулочках. За ней следовал более крупный и тяжелый Дон, поекивая селезенкой.
Скоро Варя и Звонарев увидели перед собою деревню Юдзянтунь. У крайних домов, преграждая дорогу, стоял длинный стол, за которым сидело человек двадцать офицеров. Тут же рядом в канаве копошились денщики, откупоривая бутылки. Несколько поодаль песельники выводили какую-то залихватскую мелодию.
Заметив приближающихся всадников, сидевший на председательском месте полковник, в котором Звонарев узнал Ирмана, махнул рукой. Офицеры вскочили с бокалами в руках, хор грянул веселую песню.
Звонарев начал было придерживать лошадь, но Варя, ударив Кубань нагайкой, карьером понеслась навстречу расступившимся перед нею офицерам, птицей перелетела через накрытый стол и помчалась дальше. Дон тоже ринулся вперед и с размаху взял этот своеобразный барьер, причем Звонарев едва не вылетел из седла. Сзади раздались дружные аплодисменты.
Догнав Варю только за деревней, прапорщик сердито спросил:
– Что за фантазия пришла вам в голову брать с маху такие препятствия? Я чуть не упал и не покалечил Дона.
– Ну и чудак вы! Не ускачи мы, нас напоили бы допьяна.
– Я отказался бы от выпивки.
– Ирман приказал бы вам выпить, как старший в чине. И вообще отказываться страшно неприлично. Какой же вы тогда офицер? Мне было бы стыдно ехать с вами! А так вы против своей воли даже заслужили аплодисменты.
– Они предназначались вам, а не мне.
– Конечно, честь барьера гораздо больше принадлежит Дону, чем такому горе-ездоку, как вы, который сидит на лошади, как собака на заборе. Ну вот и Юдзянтунь. Справа у большой фанзы виден красный флаг, и около стоят заседланные лошади. Там, верно, и помещается штаб Романовского. А вон дальше, на кумирне, флаг Красного Креста. Я туда и поеду. Когда освободитесь, заезжайте за мной.
– Хорошо.
Варя вздохнула.
– Мне бы очень хотелось проехать с вами до самого моря, но боюсь, что Романовский будет этим недоволен…
– Я упрошу его взять вас с собой.
– Я буду тиха, скромна, одним словом – пай-девочка. Так ему и скажите. – Варя подняла лошадь в галоп.
– Прошу садиться, господин Звонарев, – придвинул Романовский стул прапорщику.
Звонарев сел и, пока Романовский читал бумаги, осмотрелся вокруг. Фанза, которую занимал капитан, была чистая, просторная; в узорчатых окнах вместо обычной у китайцев цветной бумаги блестели стекла. На стене против окон висела подробная карта Артура с нанесенными на ней укреплениями и две большие схемы севастопольской обороны. На столе лежали какие-то книги. В глубине виднелась складная походная кровать.
– Значит, вы желаете проехаться со мной вдоль расположения моего отряда? – закончил чтение капитан.
– Так точно. Если, конечно, это вас не затруднит.
– Нисколько, погода прекрасная, и я с удовольствием прокачусь верхом.
Капитан позвал денщика и приказал седлать лошадь.
– Мы отправимся сначала на берег моря, а затем проедем вдоль фронта по направлению к Артуру, – объяснил капитан. – Возможные позиции и наблюдательные пункты я нанес на эту карту, которую возьму с собой. Это ускорит и облегчит нашу работу.
– Со мной приехала мадемуазель Белая, дочь нашего генерала. Она хотела бы сопутствовать нам, – робко проговорил прапорщик.
– Она интересная? – улыбнулся капитан.
– Весьма своеобразна, во всяком случае.
– И прилично ездит верхом?
– Очень.
– Буду рад с ней познакомиться.
Подъехав к кумирне, где расположился отряд Красного Креста, они вызвали Варю. Узнав о приезде начальника отряда, на крыльцо вышел врач.
– Нас можно поздравить: мы наконец получили необходимые нам медикаменты и перевязочный материал, – радостно сообщил он. – Нам его любезно доставила сестра Белая.
– Позвольте поблагодарить вас, мадемуазель, и выразить свое удовольствие по поводу предстоящей совместной прогулки, – протянул руку девушке капитан.
Через пять минут они ехали по направлению к Голубиной бухте – Варя посредине, офицеры по бокам.
– Вы прекрасно сидите на лошади, мадемуазель, – заметил Романовский, критически осматривая Варю. – Повод держите крепко, лошадь хорошо слушается вас. Дать вам в руки меч и копье, и вы станете воплощением девы-воительницы.
– Я всего лишь скромная казачка, – ответила девушка, польщенная похвалой.
Вскоре впереди открылась Голубиная бухта. В нескольких десятках саженей от берега из воды торчал остов миноносца «Внушительный», взорванного здесь 11 февраля командой при приближении японцев. Исковерканные трубы, обломанные мачты и сиротливо стоявшие на палубе пушки четко виднелись на лазурно-голубом фоне воды.
– Памятник трусости наших морячков. Вместо того чтобы принять бой, они поспешили выброситься на берег и взорваться, – высокомерно заметил Романовский.
Выехав к берегу севернее Юдзянтуня, всадники направились к небольшому скалистому, на полверсты выдающемуся в море мысу, именуемому Промежуточной горкой. На нем виднелись стрелковые окопы, а дальше, маскируясь со стороны моря, – скорострельная пушка и несколько фанз. На ближайшей из них висел маленький флажок. Сюда Романовский и направил своего коня. Спешившись, офицеры вошли в дом, а Варя пошла навестить знакомых китайцев. При появлении начальника отряда из-за стола вскочило несколько человек.
Один из присутствующих, штабс-капитан Соловьев, отдал рапорт Романовскому.
– Прошу вас, господа, отправиться к своим частям, я обойду весь участок, – обратился к ним Романовский.
Офицеры поспешили выйти из фанзы, за исключением Соловьева.
– Сейчас мы втроем – пардон, вчетвером, я упустил из виду мадемуазель Белую – направимся к деревне Шаньятоу. Побываем на горке, что к северу от нее. Там расположены окопы сборной роты штабс-капитана Соловьева.
– Придется немного обождать, пока приведут мою лошадь, – предупредил Соловьев. – Мы тем временем пройдемся к ближайшим окопам.
В нескольких сотнях шагов по берегу виднелась скала высотою в тридцать – сорок саженей, на вершине которой был устроен полукругом окоп, фронтом на север и запад. Отсюда открывался широкий вид на бухту и море, а также и на прибрежные холмы, занятые японцами.
Романовский, на ходу здороваясь со стрелками, прошел вдоль окопа и поднялся на бруствер. Звонарев и Соловьев последовали за ним. Звонарев осмотрелся. Скала, на которой они находились, вдаваясь в море, делила Голубиную бухту на две части: меньшую – северную, берег которой был занят японцами, и большую – южную, оставшуюся за русскими. На стороне японцев было заметно движение. В море плавало много парусных и весельных шлюпок. На берегу суетились рыбаки, вытаскивая сети. Им помогали небольшие группы японских солдат. Несколько ближе к русским японцы косили пожелтевший гаолян, тут же рядом паслись лошади.
– Картина совсем мирная, – заметил Звонарев.
– Да, стреляют здесь редко. Мы экономим снаряды, а японцам стрелять не по чем – все голо и пусто. У нас здесь так мало войска, что задирать неприятеля нам не приходится.
Подошедший солдат доложил, что лошади заседланы.
– Где же мадемуазель Белая? – оглянулся Романовский. – Вы не видели сестры милосердия, что приехала с нами? – спросил он у стрелков.
– Они находятся в фанзе, в которой стоят артиллеристы, и подпоручик с ними.
Звонарев и Романовский застали Варю в разгаре операции. Она старательно обмыла нарыв и ловко вскрыла его. При этой операции солдат то и дело вскрикивал от боли, но Варя не обращала на него никакого внимания.
– Грязь у вас, господин подпоручик, поразительная. Все солдаты завшивели. Не мудрено, что они болеют в таких антисанитарных условиях, – вполголоса отчитывала Варя молодого офицера.
Романовский молча наблюдал эту сценку. Заметив его, подпоручик забормотал в ответ что-то неразборчивое.
– Нужно сегодня же вынести и проветрить все тюфяки, а фанзу вычистить и побелить, а то у вас лошади прекрасно убраны, а люди живут по-свински, – наставляла девушка.
– У кого еще что болит? – спросила она солдат.
– У меня сильно тело свербит, сестрица, – проговорил один из них.
– Сними рубашку.
Пока солдат раздевался. Варя обернулась и, увидав капитана, нахмурилась.
– Я, конечно, очень признателен вам за проделанную работу, мадемуазель, но сначала следовало бы спросить на это у меня разрешение, – заметил Романовский.
– Я сам попросил сестру осмотреть солдат. Наш фельдшер заболел, и мы лишены всякой медицинской помощи, – заступился за Варю подпоручик.
– В таком случае мне остается лишь извиниться перед мадемуазель Белой, а вам указать, что добровольные сестры не располагают знаниями даже ротного фельдшера.
– Я сдала фельдшерский экзамен, работаю в госпитале и знаю наверняка много больше, чем ваши ротные «эскулапы» – сердито отозвалась Варя.
– Опять неудача, – деланно засмеялся Романовский. – Еще раз извиняюсь. Вы клад: ездите верхом, как Брунегильда[44], лечите не хуже самого Эскулапа и воинственны не менее Афины Паллады!