Боцман, как старший нашей великолепной пятерки, распорядился, чтобы я и Генка поступили временно в распоряжение норвежца. Сам же Устиныч вместе с Борей и Ромой остался в секретной комнате в качестве охраны особо ценного объекта. В конце концов пресловутые «ремонтники» могут появиться в любой момент и точкой общего сбора будет именно это неизвестное им место. Владлен, капитан нашего траулера, между прочим предусмотрительно предупредил, что в гроте никто из экипажа не появиться, пока не вернётся группа во главе с боцманом. Мы двое под руководством «смотрящего» грота Верманда Варда (свежая шутка рыжего) должны были восстановить статус-кво, а именно вернуть пропавший из кузова дрезины груз, да и самоё средство туннельного передвижения поставить на то место, откуда его позаимствовал наш капитан Владлен.
Я с Геной под предводительством старого норвежца вышли в туннель и поднявшись на дрезину проехали на ней в направлении грота небольшой отрезок пути. Уже минут через пять мы добрались до знакомого нам узкого проёма, ведущего к приливной электроподстанции. Верманд подошёл к проёму и сдвинул, как и в случае с дверью ведущей в секретную комнату, большой камень в стене. В образовавшейся дыре он нащупал рычаг и с усилием повернул его. Узкий проём со скрежетом стал расширяться на глазах. Правда проход на подстанцию не стал шире, просто показался полуметровая полоса каменного простенка, а за ней открылся и стал увеличиваться широкий проход в другое помещение. Генератор приливной станции питавший электрическим освещением туннель, как оказалось работал и на этот довольно большой зал.
Верманд повернул тумблер освещения на стене и в неярком желтоватом свете идущем от потолочных ламп, нам открылось типичное складское помещение со стеллажами и широкими проходами между ними. На нас с Геной, детей «развитого социализма» 63-го года советской власти, богатство ассортимента этого хранилища немецко-фашистской бакалеи почти сорокалетнего возраста(о сроках годности мы подумали позже) произвело сильное впечатление. Это были сотни разноцветных консервных банок разных форм и размеров, снабженные не утратившими яркость за прошедшие годы наклейками. Как пояснил Верманд: мясные, рыбные, овощные консервы и прочие потенциальные носители ботулизма он, от греха, давно выбросил. Остались вполне пригодные «колониальные» товары: кофе, какао, плавленный шоколад, кусковой сахар, бисквиты, джемы, засахаренные фрукты и даже мёд в сотах. Всё в герметичных жестяных упаковках, а так же десятки ящиков с разнообразным алкоголем от шнапса и хереса, до элитных вин и нашего доброго друга французского коньяка.
Последние были расфасованы вместе с курительными принадлежностями и бритвами «золинген» в виде рождественских подарков для старших офицеров. В конце склада находился стеллаж со знакомыми нам хим. батареями-грелками. У стены стоял небольшой, но массивный несгораемый шкаф, замок которого был вырезан автогеном. Шкаф был пуст. «Выходит господин Вард, что ваши „ремонтники“ знали про склад и зачем-то позарились на эти греющие чемоданы?» – кивнул Гена в сторону стеллажа с грелками.(О содержании их с Вермандом диалогах Гена сообщал мне вкратце по ходу дела.) «Нет не знали». – ответил седобородый Вард. Батареи и еще кое-что(мне показалось, что он едва заметно усмехнулся при этих словах.) приготовил я, для своих нужд. Просто «ремонтники» видели дрезину и хотя не прикоснулись к ней, опасаясь мин, наверняка заметили её местоположение и большие ящики в кузове. Я полагаю они откуда то знают общую схему инфраструктуры грота, но не знают подробностей.
Старик прикатил, стоящую у стены железную, рыжеватую от ржавчины грузовую тележку и не успели мы с Геной прийти к нему на помощь, как он несколькими ловкими движениями перекантовал громоздкий, весом не менее центнера ящик со стеллажа на поддон тележки. Прикатив груз к кузову дрезины, он вновь отмахнувшись от нас, опустил борт кузова и без особого напряжения взгромоздил в него блок с грелками. После этой впечатляющей демонстрации физической формы псевдостарец не удержался от короткого победного взгляда в нашу сторону. Мы проехали в направлении грота ещё немного и спешившись оставили дрезину на её первоначальном месте. Верманд достал из кармана куртки пол рулона той самой ленты ограждения со светящимися черепами и предупредительными надписями по английски. «Подобрал в туннеле» – пояснил он. Ленту он дважды обмотал вокруг дрезины и кузова с грузом.
В этот момент со стороны входа в туннель раздался шум падающей воды и через несколько мгновений прекратился. Создавалось впечатление, что в гроте вдруг образовался небольшой и кратковременный водопад. «Infame Bande!» – рявкнул бородач и в сердцах смачно плюнул в ни в чём неповинную дрезину. «„Ремонтники“ всплыли, сволочи!»
Глава 27. «Брунгильда»
До выхода в грот из тоннеля было всего каких-то 100 метров, не больше. «Я должен видеть этот У-бот![4]» – неожиданно для нас с Геной вдруг заявил Вард и решительно направился в сторону грота. Мы с рыжим, словно щенки за взрослым псом неохотно затрусили за ним. «Чего он хочет видеть? Какой такой бот-калошу?» – Озадаченно хватая ртом сырой воздух грота вопросил Генка Эпельбаум, словно не он, а я виртуозно владел германской мовой. Гена из всей фразы Верманда не понял только слова У-бот, а я как раз наоборот – понял только это слово. Восстановить по нему и последовавшим за ним действием весь смысл намерения норвежца уже не составляло большого труда. «„U-Boot“ по немецки подлодка. По норвежски наверное тоже. Устиныч рассказывал» – пояснил я. Геша на ходу хлопнул себя по лбу: «Я билдербергский осёл! Это же сокращение от Unterseeboot – подводная лодка!»
– «Зачем же он в грот прётся? Сам ведь говорил, что опасно». Ремонтники «то вернулись». – просипел я, преодолевая одышку. «Доживёшь до его лет, ещё не так чудить будешь» – так же сипло резюмировал в ответ Гена.
Между тем Верманд не доходя до выхода из туннеля метра три прижался к стене, всматриваясь наружу. Мы подошли вплотную и последовали его примеру. «Вовремя мы свет в туннеле вырубили. Они нас не увидят, пока не приблизятся, а мы их да». – прошептал норвежец жадно вглядываясь в тёмный силуэт всплывшей субмарины. На задней части небольшой полукруглой рубки, похожей на горб дромадера ярко вспыхнул мощный прожектор и вдруг стал поворачиваться вверх, пока не упёрся лучом в каменистый свод грота. Отражённый свет осветил пространство большого скального зала мягко и непринуждённо, словно хрустальное бра в театральной ложе. В тот же момент погас свет нашего прожектора, расположенного в малом зале грота. «Молодцы парни» – подумал я – «не спят на вахте. Увидели свет чужого прожектора и приняли единственно правильное решение».
Подлодка была необычной формы и цвета. Она бочкообразной пузатостью весьма походила на опускавшийся в Марианскую впадину батискаф «Триест», увеличенный раз в десять. Эта пухлая субмарина, смахивающая на толстую скумбрию была в необычного цвета – тёмное маренго с серебристым отливом. Капли морской воды не спешили соскользнуть с даже издалека заметной шершавости бортов и посверкивали в отражённом свете прожектора подобно прозрачной ткани, расшитой стразами. Подлодка словно дородная невесте Гаргантюа расположилась в алькове огромного морского грота, как бы ожидая своего суженого. Загудело подруливающее устройство и лодка плавно прислонилась правой стороной к каменному причалу. После чего послышался звук напоминающий жужжание гигантского майского жука и верхний полукруглый срез рубки, увенчанный сияющим прожектором отодвинулся к корме.
Затем произошло нечто совсем неожиданное – рубка медленно стала погружаться внутрь корпуса лодки, пока её верхний срез, словно каска великана-шахтера со странно направленным вверх включённым фонариком, не улегся на палубу. Из овального отверстия на палубу стали выбираться люди в одинаковой синей одежде – куртках и комбинезонах. С палубы выдвинулся механический трап и первый из экипажа лодки сошёл по нему на берег. Он был явно немолод, небольшого роста, худой, сутулый и к тому же заметно прихрамывающий. «Арщлох, Щтейнкштифель. Я так и думал, что это он. Жив и здоров ублюдок» – захлебнулся злобным шёпотом Вард, явно предпочитающий экспрессию немецкого мата скромной родной норвежской ругани. С видимым усилием взяв себя в руки, бородач что-то тихо сказал Генке и тот повернулся ко мне со словами: «Сымаем боты, юноша и в носках дуем до боцмана с компанией. Старший приказал. Ему проще – он в резине и может двигать по тихому».
Верманд развернулся и действительно почти бесшумно зашагал по шпалам в глубь туннеля. Мы с рыжим матерясь беззвучно, двинулись рысью следом, ступая ногами облачёнными в мгновенно отсыревшие носки по тем же чёртовым шпалам. В руках мы держали снятую обувь и злобно шипели если доводилось напороться на какой нибудь особенно острый каменный осколок. В секретной комнате, которую правильнее было бы называть комнатой прослушивания нас ждал сюрприз. Бронислав Устиныч с присущей ему смекалкой успел разобраться с незнакомой техникой, снабжённой правда немецкими надписями. Он как раз нашёл «ухо» большой залы грота с причальной стенкой и когда мы с норвежцем вошли в комнату сидел за пультом, водрузив на голову большие эбонитовые наушники. Боцман выглядел словно заправский меломан-оригинал, пользующийся для своих нужд антикварными аксессуарами.
Норвежец увидев эту картину, хмыкнул неопределённо и подойдя к пульту щёлкнул каким-то рычажком, повернул колёсико громкости и вывел звук на микрофон, для внешнего прослушивания. В комнате раздались звуки шагов, негромкие голоса людей и даже шорох их одежды. Орудуя каким-то прибором похожим на регулятор настройки частоты радио, Верманд выделил один из них. Это был голос, неприятно скрипучий и глуховатый-надтреснутый, сиплый словно у человека пережившего тяжкую ангину. Я догадался, что это был голос того самого человека, который первым сошёл с трапа подлодки на причал грота. Это его появление вызвало такой бешеный приступ злобы у Варда. Видимо здесь крылась какая-то не изжитая личная драма, связывавшая этих двух немолодых мужчин. «Сиплый» говорил по английски с сильным акцентом похожим на немецкий.
Верманд пожевав губами всё таки счёл нужным пояснить:«Это тот самый старик о котором я вам упоминал. Он командует всей этой мутной компанией. Кроме прочего он весьма походит на одного негодяя из моей давней жизни в Германии из-за которого погибли дорогие мне люди. 90 из 100, что это он и есть. Высшие силы свели нас вновь в конце пути, но это уже мои проблемы».
Между тем сиплый до сих пор начальственно распоряжавшийся по английски, указывая какой груз в какое именно помещение следует доставить, вдруг сменил тон на более доверительный и интимный. К тому же он перешёл с английского на немецкий, обращаясь к невидимому нам собеседнику: «Герр Люци, мы всё таки должны обсудить тактику наших дальнейших действий. На „Брунгильде“ это было бы небезопасно, но здесь у нас есть более надёжное место – наш кабинет. Время не терпит, идёмте, герр Люци».Зазвучал другой голос – низкий и глубокий, словно говорил оперный певец: «На „Брунгильде“ есть вполне безопасные места. В частности моя каюта вполне защищена от прослушивания. Впрочем, как вам будет угодно, герр Кранке».
Раздались шуршащие звуки шагов двух людей. Сиплый говорил ещё что-то, его собеседник односложно отвечал ему, но вскоре звуки их голосов затихли, скорее всего они вошли в туннель. Бронислав Устиныч с любопытством посмотрел на Верманда: «Значит свой корабль они называют „Брунгильда“ при этом их Главарь с жалостливой фамилией[5]. говорит на немецком, как на родном и его собеседник отвечает ему тем же. К тому же вы утверждаете, что узнали этого Кранке, как своего старинного недруга. Не слишком ли много германизмов вокруг вас, господин норвежец?» Вард взглянул на своего визави с явным раздражением и недовольством: «Вы, господин боцман столь же проницательны, сколь и назойливы. Оставьте ваш интерес к подробностям моей биографии до более спокойных времён. В конце концов мы в одном деле и у нас общий неприятель, так что приберегите вашу „фултонскую речь“ хотя бы до окончания военных действий». Устиныч в ответ на его реплику только кивнул, как мне показалось не без смущения и с осознанием правоты Верманда.
Вард пощёлкал на пульте ещё какими-то переключателями и на панели с облезшей краской загорелись новые индикационные лампочки. Он посмотрел в нашу сторону и пояснил:«За долгие годы проведённые в этом месте я досконально изучил, как саму базу, так и всю её инфраструктуру. Не осталось ни одного уголка ни одной кнопки или тумблера назначение которых было бы мне не известно. К тому же немецкие порядки, стремление контролировать всё и всех знакомы мне не по наслышке. Существование этой комнаты контроля и прослушивания разговоров персонала и членов экипажей подлодок, посещавших эту секретную базу было вполне предсказуемо. На секретных объектах служили по меньшей мере два человека в обязанности которых входил контроль за настроениями их товарищей. Они наверняка регулярно писали отчёты об услышанном для контрразведки Кригсмарине. В особых случаях осуществлялась магнитофонная запись».
Бородач нажал на прямоугольную панель в центре пульта. С лёгким щелчком открылась ниша в которой находился небольшой серый магнитофон с круглыми бобинами, оснащёнными зеленоватой узкой магнитной лентой. Продемонстрировав эту немецкую техническую новинку времён «третьего рейха», он продолжил: «Для ведения конфиденциальных служебных разговоров у офицеров командного звена существовала специальная секретная комната. Которая, разумеется, прослушивалась особенно тщательно при каждом её посещении. К тому же всякий раз составлялся зашифрованный на „Энигме“ отчёт с грифом „Высшая категория секретности“. Я почти уверен, что этот Кранке имел ввиду именно это помещение, назвав его – „наш кабинет“. Судя по всему Кранке знает о базе многое, но к нашему счастью далеко не всё. Этот „их кабинет“ я включил сейчас для прослушивания».
В этот момент из встроенного в пульт небольшого динамика раздался уже знакомый нам жужжаще-лязгающий звук открываемой горизонтальной клинкетной двери. Затем послышались шаги вошедших в помещение людей и дверь с тем же неприятным звуком закрылась. Через мгновение мы услышали не менее неприятные звуки голоса господина Кранке. Мне подумалось, что эта говорящая фамилия, как нельзя лучше подходит этому персонажу нашей затянувшейся пьесы. Кранке старчески прокашлялся и с некоторой надсадностью произнёс:«Присаживайтесь в кресло, герр Люци. Здесь имеется в баре превосходный коньяк, но зная особенности и запреты вашего вероисповедания я не осмелюсь предложить вам алкоголь. Сочту за честь выступить в роли вашего покорного слуги и собственноручно сварить на этой спиртовке любимый вами напиток – крепкий кофе. Сам же я просто обязан принять лекарственную дозу спиртного, как профилактику от простуды. Вы уж простите старика».И Кранке вдруг с частыми придыханиями заскрипел, что видимо заменяло у него жизнерадостный смех.
Собеседник ответил ему своим низким голосом: «Отдаю должное вашей способности не падать духом или как говорят англичане: „Делать хорошую мину при плохой игре“. Между тем мы с вами прекрасно понимаем, что в результате ваших, Кранке необдуманных действий операция „Рагнарёк“ оказалась под угрозой срыва. Вашей „Брунгильде“, Кранке с самого начала была предназначена вспомогательная роль. Первоочередной задачей было обеспечить пункт базирования и провести разведывательные действия. Реальные акции должны были проводить подводные корабли „Ёрмунганд“ и „Нагльфар“[6], которые должны были прибыть позднее. Кроме того я заметил, что у вас серьёзные трения с вашим старшим помощником. Почему его нет здесь с нами? Вы ему не доверяете? Это серьёзно. Вы не молоды и не здоровы. Случись что мы должны быть уверены, что у вас есть надёжная замена. И наконец объясните, что делает у нас под боком это ржавое русское корыто с красной тряпкой на кормовом флагштоке? Когда я увидел это в перископ, то едва ли не решил, что у меня зрительная галлюцинация. Русские уже оккупируют эту, как вы клялись сверхсекретную базу, как вашу восточную Германию с куском Берлина? Я высочайше уполномочен передать Вам, Кранке, как командору „Брунгильды“ серьёзную обеспокоенность Его Высочества. Да продлит Всевышний его лучезарные дни на радость его подданным».
Этот монолог был произнесён невидимым Люци с заметно сдерживаемым гневом и темпераментом. Он говорил по немецки свободно, но от волнения в немецкой речи явственно проступал какой-то восточный воздушно-певучий акцент, кроме того, как заметил позже Гена Эпельбаум – Люци говорил с несвойственной немцам излишней цветистостью. Воцарилась минутная пауза и вновь раздались скрипучие звуки голоса командора «Брунгильды»: «Я прекрасно понимаю обеспокоенность Его Высочества, да продлятся его дни, но я так же понимаю, герр Люци чем вызвана эта обеспокоенность. Она результат неполной и искажённой информации переданной Центру моим старшим помощником Штинкером, который к несчастью оказался грязным интриганом и бесчестным карьеристом, банально мечтающим занять место командора „Брунгильды“. Этого моего детища, плода тяжких многолетних трудов и конструкторских озарений.