Казаки согнали манз в одну кучу.
- Ну, - спросил Зотов того манзу, что шёл к ним, - где бумага, паря? Кто стрелял?
- Сталший стлеляла. Бумага у него, однако, капитана – сказал манза, упорно называя подхорунжего капитаном, хотя и видел у него на погонах одну звёздочку, а не четыре.
- Я, паря, подхорунжий, а не подъесаул – возразил Зотов.
- Мой голова совсем худой, однако, моя не понимай – подхолунзий, подесаула, тлудный луский слова.
- Врёшь, косоглазый, всё ты понимаешь!
- Зачем лугаешься? Ты сталший - значить капитана.
- Лукавишь, чёрт косоглазый, нет при них никаких бумаг!
- Моя ничего не знай. Сталший плиходила, сталший говолила, люди собилай, лес луби, деньга получи. Деньга ты дашь?
- Обнаглел! Ладно, разберёмся.
Казаки решили разделиться: часть их будет сопровождать манз, которые погонят плоты к казачьему посёлку и будут ждать начальство, которое решит судьбу древесины и манз, а другие проводят городских, как они их называли, до ближайшей станции Уссурийской железной дороги, а, потом, чуть дальше, до предгорий Сихотэ-Алиня.
К вечеру этого дня со станции во Владивосток ушла телеграмма на имя Левицкого следующего содержания: «Вышли на намеченный маршрут».
А на следующий день на ту же станцию пришёл китаец и протянул телеграфисту смятую бумагу, в которой были завёрнуты деньги, а на бумаге – адрес во Владивостоке и текст телеграммы: «Дядюшку встретили».
Когда обе эти телеграммы дошли до Крабеля, он понял, что зайцы побежали в одну сторону, осталось только ждать, какой из них попадётся к нему в руки.
ГЛАВА 17. КАЗАКИ.
- И какая дальнейшая судьба намечается у тех дров, что мы отбили у манз? – поинтересовался Дудек у Вязова.
- Это не только дрова, сударь – ответил Спиридон Вязов. – Там и ценный лес есть. Лес-то царя-батюшки. Продадут. И дрова тоже. А деньги в казну пойдут. Сейчас война! А она, зараза, денег требует.
- У царя золота не меряно! – сказал Суздальцев.
- И что ж теперь, ценную древесину китайцам даром отдать?
Суздальцев не нашёлся, что ответить простому казаку, так пекущемуся о царской казне, как о собственной мошне. Он-то с товарищами по партии был здесь для того, что бы помочь своей партии свергнуть царский режим с его казной, войной и казаками.
Они ехали на станцию отправить телеграмму Левицкому.
От станции их путь лежал по просёлочной дороге на юго-восток. Два с половиной дня им предстояло быть вместе с уссурийцами. Два с половиной дня казаки обучали их азам обращения с лошадьми.
На востоке с севера на юг высилась громада Сихотэ-Алиня.
За старообрядческой деревней, в предгорье у реки встали на последнюю ночевку. Наутро казаки собирались назад.
- Вот эта дорога ведёт к корейской деревне – сказал Вязов, указывая на еле заметную тропинку, - там и проводника найдёте.
Вечером развели большой длинный костёр и все вместе сели за прощальный ужин. Развели спирт. Выпили, закусили.
- Это корейцы ходят к староверам или староверы к корейцам? – спросил Суздальцев.
- По-разному – ответил Вязов. – Но в основном корейцы к староверам.
- Деревня-то большая.
- Это село.
- А где церковь?
- Какая церковь? Беспоповцы. В часовне молятся. Нет попов – нет и церкви.
- Без попов – задумчиво сказал Пилипчук, - может оно и лучше.
- Это почему? – насторожённо спросил Вязов.
- Как почему? В церковь вошёл – считай, что тебя ободрали! За свечки - плати, за записки – плати! И за всё цена стоит! Я, может быть, тысячу рублей церкви пожертвую, если ко мне с уважением!
- Гордей, - сказал Кумарёв с усмешкой, - а у тебя тысяча своя собственная когда-нибудь была?
- Это я для примера – отмахнулся Пилипчук.
- Это, да – сказал казак по фамилии Шилов, - в России случай был. Пришёл в церковь инородец и говорит: «Креститься хочу». А поп ему: «Деньги давай». Он: «Нет денег, батюшка». А поп ему: «Ну, тогда и иди с Богом!» Тот было и пошёл не с чем, да мы его остановили, скинулись и окрестили инородца. Не всё ж нам души-то губить – шашками махать! И благое дело делать надо! Душу спасли, к богу приблизили. Может и нам Господь грехи какие спишет.
И казак благочистиво перекрестился.
- То в России – возразил Вязов. – У нас, вроде, всё хорошо.
- У вас – может быть и хорошо!- сказал Суздальцев.- А так-то и здесь дерьма хватает. Поп вещает: «Не чревоугодничай!» А у самого чрево какое!
- Так есть же и святые! – возразил Вязов. – Иоанн Кронштадтский, например.
- Он уж лет семь как помер – сказал Ракитенко.
- Что ж – перекрестился Вязов на луну, - царство ему небесное. И всё ж! Был праведник! Я его сам видел, когда в Питере служил!
- А праведник ли был?- возразил Суздальцев. - Говорят его хлысты за своего почитали! Называли воплощением Христа!
- Тьпфу, ты! – сплюнул Вязов – Такое и слушать-то противно! Хлысты! А старец всё-таки святой был, царство ему небесное! – и Вязов снова перекрестился.
- Есть и ещё один старец из хлыстов – сказал Суздальцев. – Прям в царских хоромах устроился.
- Какой же это может быть старец, если он из хлыстов? – возмутился Вязов. – Это кто же будет?
- Да Гришка Распутин – сказал Черкашин, - ты, чай, слышал?
- Да, слыхал! Чай не медведи, хоть и в лесу живём. Не ты один такой ушастый. Это что ж так прям с царём-батюшкой запросто?
- С царём-батюшкой – подтвердил Суздальцев.
- Да если бы с царём, то ладно – сказал Черкашин, - подумаешь, царёв собутыльник! Царь, чай, не пашет, что ему не пить? С царицей он.
- Что, с царицей? – не понял Вязов.
- Да вот что-то с царицей – засмеялся Черкашин.
- Говорят, - сказал Суздальцев, - что он царевича лечит.
- И что бают? – спросил Вязов. – От чего лечат?
- Болезнь у него такая – кровь не сворачивается.
- Это как?
- Так. Один порез и кровь не остановишь!- сказал Суздальцев.- Болезнь такая царей, королей и прочих императоров!
- И, главное, - добавил Ракитенко, - переносят болезнь эту бабы, сами при этом не болея. При такой болезни, мужской пол доживает хорошо, если до шестнадцати лет. Так что не жилец наш царевич Алексей.
- Мать честная! – удивился Вязов. - Куда ж его тятька-то смотрел, когда ему невесту таку сватал?
- Так он и не сватал – ответил ему Дудек. – Он против был.
- Николай сначала похоронил отца, - пояснил Суздальцев, - потом вступил на престол, а потом уже женился. У него и сороковины, и медовый месяц – всё сразу было.
- Как-то не по-людски – покачал головой Вязов, - и отца ослушался и конца поминок не дождался.
- Не по-людски – согласился Суздальцев. – А что было на Ходынке в Москве и в январе пятого года, неужели не знаете?
- Как не знать – знаем. Хреновые это приметы для царства-то нашего.
- Хреновые – согласился Суздальцев. - А у вас, что ж, дети родителей не ослушиваются?
- А как не слушаться? Слушаются! Они по дурости могут такого навыбирать! Без ротительской-то острастки! Сами потом жалеть будут. Ведь от жены зависит, какие дети будут! А от мужа зависит, будет жена счастлива или нет! Как же это всё на самотёк пускать?
- А как же любовь? - спросил Ганин.
- Кака така любовь? - поморщился Вязов. - Любовь пройдёт! А вот выберет дочь какого-нибудь лодыря да драчуна, сама потом взвоет!
- Царь-то наш не подарок – сообщил Суздальцев. - Курит как паровоз, выпить не дурак, любит игру эту английскую – футбол называется.
- Да это, паря, всё равно – футбол он любит англицкий или русскую лапту. И дурак он или нет. За него бы любая и каждая пошла бы. Чай, Россия! Да и не дурак он. И с Россием управляется, правда, ему мешают. А вот о будущем России он и не подумал! Таку жену себе взял! На кого он Россию-то оставит? Да я б родному сыну на такой женится, не позволил! Это значить, что его дочки, а мои внучки заразу будут переносить, а внук просто не жилец?
- Да болезнь-то не заразная – сказал Ракитенко. - По наследству передаётся.
- Всё одно! - не согласился Вязов. - Зачем такое наследство? Зачем така жена нужна? Наследник наш, царевич, помрёт! И что? Баба на престоле будет?
- А что б ты сделал, Спиридон? – сказал Шилов. - Вон Нил Пахомыч тоже не хотел свою младшенькую дочь Варьку отдавать за этого – и он указал на Шестакова. - А отдал же!
- За какого за этого? – возмутился Валька Шестаков. - У нас с ней всё по любви!
- Вот!- улыбался Шилов. - Что только Нил не делал: и Варьку в доме запирал, и вожжами её хлестал, и Вальке досталось на орехи! Доставалось же? А?
- Ну, было – с неохотой подтвердил Валька.
- Всё приданное на спине прописал – засмеялся Черкашин.
- Не на спине – возразил Шестаков, - а на морде.
- Всё одно – сказал Черкашин.
- А вот, поди ж ты! - продолжил Шилов. - Обвенчались они.
- А чем я плох-то? – поинтересовался Валька.
- А действительно? – спросил Дудек.
- Да что бога гневить – сказал Вязов, - Валентин казак справный – храбрый и толковый. А вот тятька у него не шибкий! Пьянь!
- Зачем так-то, дядя Панкрат – сказал Валька Шестаков Вязову. – И работает тоже.
- На глотку он свою работает – возразил Шилов. - Самогонку сделает из чего хошь! Разве что из навоза не делает! Или делает? А, Валентин?
- Да ну вас!
- А что, не правда, Валентин? – спросил Вязов.
- Ну, правда – с неохотой согласился Шестаков.
- Но самогонка у него отменная – вставил слово Черкашин, - сам пробовал. Забористая!
- Это не отнять! – согласился Шилов. - Валька-то да! Справный казак получился. А вот младший брат его – Валерка - и где твой тятя таких имён чудных понабрался? Язык сломаешь! Так вот он выпить любит, а ему шестнадцать только! И чего из него получится?
А получится из него через восемь лет председатель поселкового совета, как представитель беднейшего казачества, социально близкий к сельскому пролетариату. Много он крови попьёт у односельчан! Да недолго он прокомандует: напьётся как-то самогонки в своей конторе, да и заснёт пьяный на столе и захлебнётся во сне рвотными массами. Но официально обвинили в его гибели кулаков, правда, кого конкретно не уточнили, и все с этим обвинением согласились, потому, что если засомневаешься, то получишь пулю от Советской власти или поедешь в город Магадан лет на десять. Поэтому и никто не сомневался в героической гибели первого председателя поселкового совета Валерия Шестакова.
- Рассказал бы ты, Валька, - толкнул плечом Шестакова Черкашин, - как ты Варьку свою охмурил?
- Ну-ка – отмахнулся Валентин.
- И то верно, Авдей, что к парню пристал – сказал Вязов. – Как он её охмурил – это не интересно. Про Распутина лучше расскажи – обратился он к Суздальцеву.
- А что Распутин? – пожал плечами Суздальцев. - При наследнике он, ну и при царице, разумеется. Мать с дитём.
- И что он там делает?
- Как что? Кровь останавливает, боль снимает у наследника.
- А с царицей?
- Он через неё советует царю как государством управлять.
- А ещё?
- Этого мало?
- У реки жить, да не напиться?
- Я, думаю, свечку никто не держал!
- Но он же хлыст? Грешат «свальным» грехом.
- Это когда все вместе, что ль, в одной куче? – спросил Черкашин.
- Ну да!
- Грех-то какой! – перекрестился Черкашин.
- Это ничего не значить – сказал Пилипчук, - У нас в соседней деревне хлысты жили. Так вот они не пили, не курили и с бабами не очень. Себя истязали, хлыстали, отсюда и прозвище. А про «свальный» грех я не слышал.
- Вот бы и помолчал бы, Гордей – сказал Суздальцев – если не знаешь.
- Почему не знаю?
- А я говорю: не знаешь! – с нажимом повторил Суздальцев.
- Ладно вам! – примирительно сказал Вязов. – Так или не так, а всё одно – грех. И попы грешат, и царь с царицею – грешные. А грехи, они ведь кровью смываются - мученичеством! И покаянием! Но, сначала – кровь и мучения! Господи, не допусти! – перекрестился казак.
ГЛАВА 18. КОРЕЙСКАЯ ДЕРЕВНЯ.
Утром, седлая лошадей, Пилипчук спросил Суздальцева:
- Что это ты мне вчера рот затыкал?
- Потому что у тебя язык как помело!- ответил Суздальцев. - Трепаться меньше надо!
- Дело-то в чём?
- Дело в том, что казаки самое реакционное российское сословие! Это наши будущие враги. Они испокон веку воевали за Веру, Царя и Отечество! И своими пиками поддерживали царский режим! Если нам удастся пошатнуть у них веру в царя и Бога, то победить их будет проще. Проще бить того, кто сомневается. А беднейшая их часть будет на нашей стороне, что тоже – хорошо! А ты «чёрта святого» выгораживаешь! Хлысты праведники! Распутин святой! Царица – невинна, как ангел! Всех надо в грязи обвалять, если уж они так подставились с этим мужиком! И Распутина, и царя, и царицу, и дочек их – наверняка распутницы!
- Я за правду, Константин – сказал Пилипчук. - Про Распутина не знаю – всякое болтают. А хлысты может и не праведники, но и не такие уж и грешные. Зачем же не винных-то, грязью?
- Затем! А, правда - она разная! А правое дело – одно! Что значить: «невинные»? Цари?! Значить уже виновные!
- Надеюсь, что большевики к власти никогда не придут! - нахмурился Пилипчук.
- Надейся! А победим мы! Потому что у нас решимости больше! Мы крови не боимся! И грязи!
- Вот это и страшно, хотя я член боевой организации социалистов-революционеров и крови тоже не боюсь. Одно дело свергнуть царский режим, другое дело против своих воевать! Мы хотим, что бы всем хорошо было, по справедливости! И казакам тоже.
- Не надо так орать – сказал полушёпотом подошедший к ним Дудек. – Власть возьмем, а там за кем народ пойдёт.
- Я думаю, что ты, Костя, далеко пойдёшь – сказал Пилипчук Суздальцеву.
Константин Суздальцев пойдёт далеко. Он станет комиссаром дивизии. И погибнет в Подмосковье при освобождении деревни Павловка 22 февраля 1942 года, когда будет поднимать в атаку роту своей дивизии. Погибнет, потому, что его начальству надо было доложить вышестоящему начальству о взятии деревушки именно к 23 февраля, хотя вышестоящие начальство этого и не требовало. Атаковали без подготовки, в лоб. И взяли, с огромными потерями, но взяли. Комдива этой дивизии за эту атаку вышестоящие начальство осудило: он был отправлен в штрафной батальон, там всё понял и через три месяца, когда оттуда вернулся и был восстановлен в должности, в лоб уже ничего не брал, дорожил рядовыми. Немцы 24 февраля отбили деревушку опять, а 28 февраля, боясь угрозы окружения, оставили её уже окончательно. Этой деревни сейчас нет на карте Подмосковья: в шестидесятых годах её признали бесперспективной и сравняли с землёй. Теперь на её месте заросшее травой поле, где раньше сажали картошку.
Через некоторое время казаки и члены союзных партий расстались – одни двинулись по тропинки в горы, ведя под уздцы лошадей, а другие повернули назад в свою станицу. Вязов долго смотрел вслед городским, потом снял фуражку, перекрестился сам и перекрестил уходящих в горы, повернул коня и поскакал догонять своих.
Тропинка вилась в горы серпантином, периодически исчезая и направление, только угадывалось. Они шли на подъём медленно, цепочка то и дело растягивалась, приходилось ждать отстающих спутников. Вскоре зашли на перевал. Внизу протекала речка, которая вдали впадала в другую реку. Там стояли фанзы корейской деревни, куда они и направлялись. Тропинка вилась туда. Мелкие камешки сыпались под ногами и наперегонки прыгали вниз по склону горы. Спуск оказался тяжелее подъёма. Но товарищи по партии упорно шли вперёд. Наконец дорога спустилась с горы и пошла по долине рядом с речкой. Можно было вздохнуть спокойно.
На подходе к деревне вдруг раздались выстрелы. Товарищи насторожились. Собрали лошадей в кучу.
- Берданка, винчестер – прислушиваясь к стрельбе, сказал Пилипчук. – А вот трёхлинейка жахнула!