Поль де Кок
Вишенка
II том
XXXI. ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ
Сабреташ сначала побежал в аптеку заказать микстуру, потом вернулся к Вишенке. Больная, протянув руку навстречу своему другу, сказала:
— У вас веселый вид, дядя, глаза ваши не такие скучные, озабоченные, как сегодня утром. Поделитесь со мной вашей радостью.
— Хорошо, дитя мое, но прежде надо принять эту микстуру.
— Хорошее известие, лучше всех микстур. Я уверена, друг мой, что у вас не было работы, о теперь отыскали.
— Да, малютка, это — правда, то есть не то, чтобы не было работы, я не знал.
— О! Не выдумывайте, работы совсем не было, но вы скрывали, чтобы я не беспокоилась, а я угадала.
— Ну, все равно! Верно то, что теперь я спокоен. Я встретил честного человека, служившего на военной службе, он мне дал свой адрес, выказал ко мне большое участье. Это меня наводит на мысль, что до сих пор я еще и не взглянул на адрес, так спешил к вам.
Сабреташ вынул из кармана карточку и прочел адрес: Господин Дюмарсель, улица Ферм-де-Матюрин, дом № 12.
— Я никогда не слышала от вас этой фамилии, — заметила Вишенка.
— Правда. Я было совсем его потерял из виду.
— Вы знали этого господина в Африке?
— Да, то есть нет, я знал его во Франции, но все равно, важно то, что он желает мне добра, хочет быть полезным. В скором времени пойду к нему.
Сабреташ, стараясь избегнуть объяснения насчет этого знакомства, берет фуражку и уходит, будто на работу. Молодая девушка угадывает, что он хочет что-то утаить от нее, но прекращает свои расспросы, понимая его скрытность.
По случаю наступившей зимы и увеличения расходов полученные деньги были необходимы Сабреташу. В то же время он всюду искал работы, не решаясь идти к своему благодетелю до тех пор, пока не выручит, чем заплатить ему долг. Может быть, Сабреташ в этом случае был слишком деликатен, но гордость и своего рода щепетильность всегда простительна у бедных и несчастных людей.
Отставной солдат ни от какого труда не отказывался, лишь бы добыть денег; и так он с удовольствием однажды взялся помогать поденщику пилить и колоть дрова.
— Я очень рад! — сказал Сабреташ, пожимая руку поденщика. — Я так люблю пилить дрова, мог бы с утра до ночи этим заниматься, пусть только знать, что больная моя ни в чем не нуждается. Только нет у меня снарядов для этой работы.
— У меня все есть для двух работников. В этом затруднений не будет.
— В таком случае работа у нас закипит! Увидишь, брат, что я не ленив.
Спустя четверть часа Сабреташ на дворе одного дома стоял уже за делом и так усердно работал, что поденщик, пиливший с ним вместе, несколько раз ему говорил:
— Отдохни маленько… весь в поту… нельзя ж так надрываться.
— Ничего!., ничего!.. Немножко жарко, но ничуть не устал.
С таким же рвением весь день проработал Сабреташ, не взглянув ни разу на улицу, хотя подле него были растворенные ворота. Вдруг вечером громкий знакомый голос раздался на улице:
— Клянусь всеми львами! Сабреташ сделался дровоколом! Возможно ли, брат?
— Ну что тут удивительного, — ответил Сабреташ Петарду, остолбеневшему от изумления. — К чему эти возгласы? Очень просто, пилю дрова, потому что теперь другой работы не имею, а надо же честным трудом добыть себе кусок хлеба. Неужели хуже, по-твоему, колоть дрова, чем клеить стены обоями или играть на шарманке?
— Я этого не говорю, но нахожу, что это тяжелый труд! Доказательство — твоя наружность. Ты так вспотел, несмотря на холод! А как я увидел тебя, старого товарища, за таким непривычным делом, так и себя не помню! Никак не ожидал, поневоле сердце тронуло!
Сказав это, Петард отвернулся и рукавом утер слезы. Сабреташ подошел к нему, потрепал по плечу, протянул руку, которую молодой товарищ горячо пожал.
— Хорошо и то, что я тебя нашел. Знаешь ли, ведь ты очень дурно поступил, скрылся из виду и адреса приятелю не оставил! Что я дурного сделал, что ты и племянница хотели отделаться от моего общества? Разве наговорил глупостей, то надо было меня разбранить, а не уходить так втихомолку. Два месяца не давали никакого о себе известия, а мне до того скучно было без вас, словно десять лет прошло с тех пор, как виделись! Нехорошо, брат! Мне очень за тебя досадно было! Но теперь увидел твой тяжелый труд, и досада прошла, Извини, брат, за все, что говорил тебе. Докажи, что не сердишься, позволь угостить тебя бутылочкой вина, в погребке напротив.
— Сейчас не могу, надо работу закончить.
— Нельзя ли помочь тебе?
— Спасибо, немного осталось. Пойди лучше в погребок и жди меня, я скоро приду.
— С удовольствием, но непременно приходи, не забудь, что я буду ждать тебя.
— Приду, приду. Мни нужно о многом с тобой поговорить.
— А здорова ли барышня?
— Нет, она больна.
— Ах!.. Давно?
— С тех пор, как переехали.
— Что за болезнь?
— Обо всем узнаешь. Пойди, брат, в погребок.
Через полчаса вошел туда и Сабреташ, сел к столу, за которым дожидался его Петард; обтер платком пот с лица и, чокнувшись с товарищем, с наслаждением стал потягивать вино. Петард смотрел на него в умилении:
— Друг ты мой, Сабреташ, как я огорчился, увидев, что ты пилишь дрова! Не то чтобы стыдно было этой работы, считаю это таким же достойным занятием, как и охоту на львов. Но, не находя своего дела, верно, в стесненном ты был положении. И ничего не хотел приятелю сказать, пустился на такую крайность! У меня всегда работы пропасть. Отказываюсь часто. Но я расчетливее, нежели кажется, сто шестьдесят франков уж отложил на черный день. Могу их одолжить другу. Сегодня же, если захочешь, дам тебе эти деньги. Вернешь их когда-нибудь, все равно. Если откажешься, то буду знать, что никогда ты другом моим не был.
Сабреташ дружески пожал руку Петарда:
— Я знал, что ты добрый малый. Твое предложение опять в том меня убеждает.
— Но отвечай, примешь ли его?
— Может быть, не говорю нет.
— Я хочу слышать решительное да.
— Нужно тебе прежде выслушать, что я хотел тебе сообщить. Между честными людьми не должно быть тайны.
— Слушаю. Навострил уши.
— Во-первых, Вишенка не моя племянница.
— Ты не ее дядя?
— Нет! Не мешай говорить. Она именно та девушка из гостиницы близ Немура, про которую я тебе рассказывал. Я случайно встретил ее в Париже… Ох! Как она была несчастна…
— Может быть, покинута любовником?..
— Это ее тайна. Тебя не касается, довольно тебе знать, что Вишенка, не зная своих родителей, согласилась назваться моей племянницей, тем дала мне возможность быть ее опекуном, покровителем. Ты же должен меня считать всегда ее дядей.
— Вечно буду тебя так считать.
— Теперь следует тебе сказать, что Вишенка изменила свое имя, потому что прежнее слишком напоминало о случившемся с ней несчастии. Зовут ее с нынешнего дня Агатой, понимаешь?
— То есть Вишенка-Агата?
— Нет, просто Агата.
— Ах, как я глуп… именно так… Агата.
— Именно, иначе никогда ее ни называй.
— Не беспокойся! Как бы ее не звали, она всегда будет такая же красавица… всегда будет любима…
— Постой, постой, мне надо еще что-то тебе сказать.
Петард остановился, озадаченный, и покраснел.
Сабреташ продолжал:
— Петард, милый мой, об одном ты мне не говорил… но я угадал. Ты любишь Агату.
— Агату… какую Агату?
— Ты уж забыл, что Вишенку теперь зовут Агатой?
— Ах, виноват… я с ума схожу… Я должен тебе признаться, Сабреташ, ты отгадал. Я люблю твою племянницу, хоть она тебе и не племянница, но все равно для меня. Однако у меня в отношении ее честные намерения, я прошу у тебя ее руку…
— Милый мой, мне очень жаль, что не могу тебя обрадовать моим ответом. Надо тебе изгнать эту любовь из сердца.
— О, почему?
— Потому что Агата не хочет выходить замуж, имеет на то уважительные причины. Конечно, если ей кто понравится, решение может измениться, но дело в том, что ты совсем ей не нравишься… понятно, чтоб влюбиться в тебя.
— Она тебе это сказала?
— Да, сама.
— Так угадала, что я по ней вздыхаю.
— Нетрудно было, угадать! Потому должен тебе объяснить следующее обстоятельство: если ты хочешь бывать у нас по-прежнему, то и не думай ухаживать за племянницей, довольствуйся нашей дружбой. Согласен? В таком случае я буду очень рад, потому что люблю тебя от души, и сожалеть буду, если внезапная любовь лишит меня знакомства с приятелем и старым товарищем. Теперь подумай, как решить… я тебе откровенно все объяснил… военные должны идти прямо к цели. Сказать ли тебе наш адрес или нет? Зависит от твоего ответа.
Петард несколько минут молчит… Вздыхает, смотрит в потолок, барабанит пальцами по столу, наконец, с торжественным видом подает руку товарищу:
— Конечно, Сабреташ… Я глубоко затаю любовь мою. Благодарю за твою откровенность со мной. Горжусь вашей дружбой, буду достоин ее. Пусть это вино будет моим ядом, если когда-нибудь позволю себе заикнуться про любовь к твоей племяннице.
Сказав эту фразу, Петард одним глотком выпил весь стакан. Сабреташ допил свое вино и встал из-за стола.
— Хорошо решил, приятель. Стало быть, пойдем вместе ко мне… недалеко отсюда — улица Понтье.
— С величайшим удовольствием!
Через несколько минут Сабреташ ввел Петарда в комнату Вишенки:
— Дитя мое, я привел кого-то, желавшего очень вас видеть… но Петард хочет быть только искренним другом вашим, больше ничего не ждет.
Молодая девушка, улыбаясь, протянула Петарду руку, которую тот с чувством пожал.
— О да, я знаю, барышня, вас теперь не Вишенкой зовут! Сабреташ мне все рассказал. Я вечно буду вашим другом, если позволите, и ничего не прошу у вас, кроме дружбы… Она осчастливит меня… Когда не могу иметь другой надежды. Но, боже мой! Барышня, как вы переменялись! Как похудели! Жаль смотреть на вас. Верно, очень были больны?
Сабреташ нахмурил брови, моргнул глазом Петарду, что бы тот замолчал, но Вишенка, улыбаясь, возразила:
— Да, господин Петард, я была очень больна, но благодаря хорошему уходу моего дяди… мне кажется, теперь опасность миновала.
— Я знаю, что он не ваш дядя, но все равно.
— Молчи, бестолковый!
— Ах! Сабреташ больше чем дядя для меня, он как отец родной… отец не был бы добрее его.
— Эко дело какое! Когда люблю вас сам, как дочь родную!
— Все равно, барышня… как бишь, забываю все другое имя… твоя племянница говорит правду… ты истинный друг для тех, кого любишь! Для друга ты на все готов, всегда на деле докажешь свою дружбу. Когда увидел тебя сегодня, как ты пилишь дрова, точно поденщик… так меня…
Сабреташ толкнул Петарда, чтобы заставить замолчать его… тот смешался.
— Что такое я сказал!.. Мне не следовало разве это говорить?
— Напротив, вы должны были сказать! — воскликнула Вишенка. — Мне надо знать обо всем, чего я ему стоила, что он для меня делает. О! Друг мой, я не могу, однако, более вас любить за то, но благодарности моей…
Слезы, вызванные чувством глубокой признательности, прервали слова молодой девушки. Сабреташ, увидев их, сердито топнул ногой и закричал на Петарда:
— Ах! Проклятый болтун, видишь, ты ее заставил плакать. За тем, что ли, сюда пришел?
— Сам знаю, что я варвар. Прибей меня, Сабреташ! Но никак не мог предвидеть! Ты мне говорил, что никаких тайн не должно быть между нами, я и думал, что барышня знает, чем ты занимаешься, да еще ты несколько раз уверял меня, что не делает бесчестия человеку пилить дрова.
Вишенке удалось успокоить и упросить Сабреташа простить Петарда, которому так приятно было у них, он так долго засиделся, что девушке пришлось сказать ему, что она хочет отдохнуть. Петард, уходя, сказал приятелю:
— До завтра.
На другой день рано утром Петард постучался тихонько в дверь Сабреташа.
— Что тебя так рано привело? — спросил Сабреташ, отпирая ему.
— Всегда надо спешить одолжить приятелю. Вот тебе мой капиталец, он тебе даст средства доставить все нужное твоей больной, поможет ее излечению. Ну и до свидания, брат, иду на работу с необыкновенной охотой, ты во мне ее вчера разбудил.
Сказав это, рослый детина положил кошелек с деньгами на стол и собирался уйти. Но Сабреташ остановил его:
— Я тронут твоим желанием оказать мне услугу, но клянусь тебе, в настоящее время мне эти деньги не нужны.
— А я тебе клянусь, что если ты не возьмешь этих денег, то больше не увидишь меня. Сочту, что знать меня не хочешь. Я тоже упрям!
— Ну, пусть будет по-твоему, если непременно этого хочешь… возьму.
— Давно бы так по-дружески поступил. До свиданья, Сабреташ, должно быть, вечером приду… постараемся интересными рассказами развлечь барышню… Агату! Превосходно… Агата! Не забуду теперь ее имя! Верно, почивает еще? Как бы не разбудить…
Петард на цыпочках осторожно спускалася по лестнице, а Сабреташ, пряча в стол деньги приятеля, думал: «Слава богу! Теперь можно нам развернуться. Большею частью на свете бывает так: когда кому в чем повезло, так уж и во всем».
Деньги, принесенные Петардом, вернули Сабре-ташу бодрость и уверенность в себе… Надежды в скором времени осуществились: наконец он нашел работу в этой части города. Заказы так и посыпались со всех сторон. А когда еще Вишенка выздоровела, занялась хозяйством, то честный солдат и его племянница вполне были счастливы и довольны.
Вишенка, желая увеличить доход своим трудом, стала опять просить Сабреташа поискать ей работу, но тот уверял, что она еще слишком слаба, чтобы сидеть за шитьем, что надо поберечься после болезни. Зная, что красавица очень любит читать, для того чтобы доставить ей удовольствие, развлечь ее в длинные зимние вечера, Сабреташ брал книги у знакомого книгопродавца. И с каким наслаждением молодая девушка всякий вечер читала эти книги двум отставным солдатам, своим постоянным собеседникам! Петард с особенным вниманием слушал те романы, в которых описывались романические приключения или необыкновенные похождения героя. Сабреташа интересовали рассказы о сражениях, подвигах и жизни военных. Читательнице более всего нравились трогательные, любовные сцены.
Страсть к чтению у девушки увеличивалась с каждым днем. Сабреташ, видя это, снабжал ее новыми книгами. И заметно было, как чтение развивало ум, зарождало новые мысли, новые взгляды. У нее была врожденная понятливость, и она умела правильно судить и разбирать прочитанное. Девушка стала говорить языком людей образованных, выражаться яснее, изысканнее, старалась запомнить изречения, выражавшие какую-нибудь истину, и слова, отличавшиеся остроумием.
Сабреташ удивлялся ее памяти и говорил:
— Дитя мое! Вы рождены для больших познаний. Вы созданы быть знатной дамой. Живительно, как это чтение изменило вашу речь. Вы говорите натурально… как и прежде, но слова у вас лучше подобраны, и вы как будто вы, но не вы… Не знаю, понимаете ли вы меня?
— Ах, мой добрый Сабреташ! Если бы могла моя наружность перемениться, тогда я была бы совсем спокойна… Никто не мог бы меня узнать.
— Ну, если бы наружность переменилась, то пришлось бы пожалеть… однако нельзя сказать, чтобы и в лице вы не переменились. После болезни черты ваши сделались тоньше, вы очень выросли… походка стала свободная, ловкая, и не подпрыгиваете, как прежде. Одним словом, поверьте мне, дитя, дни испытания для нас прошли… Вы выздоровели, я заручился работой надолго. Видите ли, настали ясные дни, буря миновала. Пусть и в вашем воображении исчезнут мрачные воспоминания, забудьте обо всем.
Однажды утром Сабреташ, особенно изысканно одевшись и заменив фуражку шляпой, отсчитал сорок франков и спрятал их в карман жилета.
— Теперь я могу отправиться к этому господину, который не побоялся одолжить, оказать услугу незнакомому бедняку. Возьму у него портсигар поручика Бернара и вместе с тем попрошу рекомендации и работы, когда случится. Вот его адрес, теперь девять часов, верно, еще застану господина Дюмарселя у себя… Марш вперед!