Анна Австрийская, не в силах скрыть своего огорчения, подняла глаза и руки к небу.
— Ах, ваше величество! — повторял Мазарини. — Как вас будут благословлять, как вас будут любить в моем семействе. Perbacco,14 если кто-нибудь из моих родственников подаст вам повод к неудовольствию, нахмурьте только брови — я тотчас встану из могилы.
Но эта выходка не произвела ожидаемого впечатления. Мысль Людовика обратилась на другие, более важные предметы. Анна Австрийская, чувствуя себя не в силах скрыть досаду по поводу великодушия сына и лицемерия кардинала, встала и вышла из комнаты, не заботясь о том, что выдает свои чувства.
Мазарини все понял и, боясь, как бы Людовик XIV не переменил своего решения, вдруг разразился стонами, чтобы отвлечь внимание в другую сторону. Так поступил позже Скапен в замечательной комедии Мольера, которую осмеливался порицать мрачный и ворчливый Буало[*].
Понемногу все же стоны стихли, а когда Анна Австрийская вышла, они совсем прекратились.
— Господин кардинал, не желаете ли вы подать мне какой-нибудь совет? — спросил король.
— Ваше величество, — отвечал Мазарини, — вы уже сейчас воплощение мудрости и благоразумия; я не говорю о вашем великодушии: сегодняшний ваш поступок превосходит все, что совершили древние и современные великие люди.
Король холодно принял эти похвалы.
— Вы ограничиваетесь одной благодарностью, — сказал он. — Но неужели ваша опытность, которая гораздо более известна, чем моя мудрость, благоразумие и великодушие, не подсказывают вам дружеского совета, полезного мне в будущем?
Мазарини задумался на минуту.
— Ваше величество так много сделали для меня, вернее, для моего семейства.
— Не будем говорить об этом, — ответил король.
— И я хочу дать вам кое-что взамен сорока миллионов, от которых вы так великодушно, истинно по-королевски отказались.
Людовик XIV показал жестом, что вся эта лесть тяготит его.
— Я хочу, — продолжал Мазарини, — дать вам один совет, да, совет, который драгоценнее сорока миллионов. Выслушайте его.
— Слушаю.
— Приблизьтесь, ваше величество, потому что я слабею. Ближе, ближе!
Король наклонился к больному.
— Ваше величество, — сказал Мазарини так тихо, что, казалось, лишь могильное дыхание долетало до напряженного слуха короля, — ваше величество, никогда не берите себе первого министра!
Людовик выпрямился в изумлении. Совет походил на исповедь. Эта искренняя исповедь Мазарини действительно была драгоценнее всех сокровищ. Наследство, завещанное кардиналом молодому королю, состояло только из шести слов, но эти шесть слов, как сказал Мазарини, стоили по крайней мере сорока миллионов. Людовик на минуту смутился. А у Мазарини был такой вид, словно он сказал самую обыкновенную вещь.
— Кроме вашего семейства, вы никого мне не поручаете? — спросил король.
За пологом кровати послышался шорох. Мазарини понял.
— Да, да, — сказал он, — я хочу рекомендовать вашему величеству одного человека, умного, честного, очень искусного…
— Как его зовут?
— Вы почти не знаете его имени. Это господин Кольбер, управляющий моими делами. Испытайте его, — убежденно продолжал Мазарини, — все его предсказания оправдываются. У него верный взгляд, он ни разу не ошибся ни в оценке событий, ни в людях, что еще более удивительно. Я многим обязан вашему величеству, но думаю, что отблагодарю вас, если оставлю вам господина Кольбера.
— Хорошо, — сказал Людовик XIV рассеянно; он вовсе не знал имени Кольбера и принимал воодушевленные слова кардинала за бред умирающего.
Мазарини упал на подушки.
— А теперь прощайте, ваше величество… Прощайте! — прошептал Мазарини. — Я устал, я должен еще совершить трудный путь, прежде чем я предстану перед новым своим властелином. Прощайте, ваше величество.
Молодой король, чувствуя, что на глаза навертываются слезы, наклонился к кардиналу, который уже казался трупом, а затем поспешно вышел.
Часть вторая
I. Первое появление Кольбера
Ночь прошла в томлении для умирающего и для короля: умирающий ждал избавления, король — свободы.
Людовик не ложился. Через час после того, как король вышел из спальни кардинала, он узнал, что умирающий, почувствовав себя лучше, приказал себя одеть, нарумянить и причесать и пожелал принять послов. Подобно Августу[*], кардинал считал мир огромным театром и намеревался сыграть как следует последний акт своей комедии.
Анна Австрийская не появлялась больше у кардинала; ей нечего было делать у него. Предлогом ее отсутствия были соображения приличия. Впрочем, кардинал не осведомлялся о ней: он хорошо запомнил совет, данный королевой сыну.
Около полуночи, когда румяна еще не сошли со щек Мазарини, у него началась агония. Он снова перечитал завещание. Оно вполне выражало его желания. Боясь, чтобы чья-либо корыстная воля, пользуясь его слабостью, не заставила его что-нибудь изменить в завещании, он приказал Кольберу, который прохаживался по коридору перед спальней умирающего, как самый бдительный часовой, никого не впускать к нему.
Король, запершись у себя, каждый час посылал кормилицу в покои Мазарини с приказанием доставлять ему самые точные сведения о состоянии кардинала. Узнав, что Мазарини дозволил одеть, причесать и убрать себя, принял послов, Людовик понял, что для кардинала началась отходная молитва.
В час пополуночи Гено испробовал последнее средство, считавшееся сильнодействующим. В те времена воображали, что против смерти есть еще какие-то тайные снадобья.
Мазарини, приняв это средство, успокоился минут на десять. Он сейчас же распорядился пустить слух, что произошел счастливый перелом болезни. Когда король узнал эту новость, холодный пот выступил у него на лбу. Он уже видел зарю свободы, рабство показалось ему теперь еще более невыносимым. Но следующее известие совершенно меняло картину: кардинал едва дышал и с трудом следил за молитвами, которые читал у его изголовья аббат из церкви Св. Николая.
Король в сильном волнении начал ходить по комнате и на ходу просматривал бумаги, вынутые им из шкатулки, ключ от которой хранился только у него.
Кормилица вернулась в третий раз и сообщила, что Мазарини сказал каламбур и приказал покрыть лаком принадлежащую ему «Флору» Тициана.
Наконец, часа в два утра, король не мог преодолеть усталости: он не спал уже целые сутки. Сон, непобедимый в молодости, овладел им. Однако король не лег в постель: он заснул в кресле. Часа в четыре вошла кормилица и разбудила его.
— Ну? — спросил король.
— Ваше величество, — прошептала кормилица, соболезнующе сложив руки. — Он умер!
Король быстро вскочил, словно его подбросила стальная пружина.
— Так ли это?
— Так.
— Кто сказал тебе?
— Господин Кольбер.
— А он знает это наверное?
— Он вышел из спальни и сказал, что сам прикладывал зеркало к губам кардинала.
— А, хорошо! — вырвалось у короля. — Но где же Кольбер?
— Он только что покинул спальню кардинала.
— И куда направился?
— Следом за мной.
— Так что он…
— Здесь, ваше величество, ожидает у ваших дверей, если вам угодно будет принять его.
Людовик подбежал к двери, сам отворил ее и увидел в коридоре Кольбера, неподвижно стоявшего в ожидании. При виде этой статуи в черном король вздрогнул, затем сделал знак Кольберу следовать за ним.
— Что вы пришли сообщить мне, сударь? — спросил Людовик, смущенный тем, что догадались о его сокровенных мыслях, которые он не мог утаить.
— Господин кардинал скончался, ваше величество, и я принес вам его последнее «прости».
Король задумался. Он внимательно смотрел на Кольбера, вспоминая слова кардинала.
— Вы были верным слугой его высокопреосвященства, о чем он сам мне говорил.
— Да, ваше величество.
— Вы посвящены в некоторые его тайны?
— Во все.
— Мне дороги друзья и слуги покойного кардинала, я позабочусь о том, чтобы вы были приняты ко мне на службу.
Кольбер поклонился.
— Вы, кажется, финансист?
— Да, ваше величество.
— Непосредственно моему дому вы, помнится, никогда не служили?
— Извините, ваше величество, я имел счастье подать господину кардиналу мысль об экономии, которая приносит казне вашего величества триста тысяч франков ежегодно.
— Какая же это экономия, сударь? — спросил Людовик XIV.
— Ваше величество изволите знать, что рота швейцарцев носит серебряное кружево на концах лент?
— Знаю.
— Я предложил пришивать к лентам кружево из фальшивого серебра; этого никто не может заметить, а на сто тысяч экю можно прокормить в течение шести месяцев полк и купить десять тысяч хороших мушкетов или построить корабль с десятью пушками.
— Правда, — заметил Людовик XIV, еще внимательнее всматриваясь в Кольбера. — По-моему, экономия очень уместная; смешно подумать, что солдаты носили такое же кружево, как вельможи.
— Я счастлив, что ваше величество одобрили мои действия, — ответил Кольбер.
— При кардинале вы вели только его дела? — спросил король.
— Его высокопреосвященство поручал мне еще проверять счета суперинтенданта финансов.
— А! — воскликнул Людовик XIV. Он собирался отпустить Кольбера, но последние слова заинтересовали его. — Покойный кардинал поручал вам контролировать счета господина Фуке? И каковы же результаты?
— Оказался дефицит, ваше величество. И если вы позволите…
— Говорите, господин Кольбер.
— Я должен дать вашему величеству некоторые объяснения.
— Нет, не надо. Вы же проверяли счета, скажите: каков итог?
— Это легко, ваше величество… Все пусто, денег нет.
— Будьте осторожны, сударь. Вы осуждаете управление господина Фуке, а он, по общему мнению, очень искусен в делах.
Кольбер покраснел, потом побледнел, чувствуя, что в эту минуту вступает в борьбу с человеком почти таким же могущественным, как умерший кардинал.
— Совершенно верно, ваше величество, он очень искусный человек, — отвечал Кольбер, низко кланяясь.
— Но если он искусный человек, а денег все-таки нет, то кто же виноват?
— Я никого не обвиняю, ваше величество, а только констатирую факты.
— Хорошо, составьте отчет и подайте его мне. Вы говорите, что есть дефицит? Но, может быть, это дефицит временный: кредит вернется, а с ним и деньги?
— Нет, ваше величество.
— Не в этом году, я понимаю, но, может быть, в будущем?
— Будущий год так же начисто съеден, как и текущий.
— Ну, еще через год.
— И он съеден.
— Что вы говорите, господин Кольбер?
— Я утверждаю, что истрачены доходы за четыре года вперед.
— Так придется сделать заем.
— Уже сделано три займа, ваше величество.
— Я создам новые должности и за них получу деньги.
— Невозможно, ваше величество: их создано слишком много. Откупщики приобрели их, но не исполняют своих обязанностей. К тому же господин суперинтендант получает с каждой из них треть, так что народ обирают, а ваше величество не извлекает из этого никакой пользы.
Король нетерпеливо сдвинулся с места.
— Объясните мне это, господин Кольбер.
— Ваше величество, выскажите яснее вашу мысль: каких объяснений вы желаете?
— Вы правы. Ясность прежде всего. Так вот. Если сегодня со смертью господина кардинала я стал королем и пожелаю получить деньги?
— Ваше величество их не получите.
— Странно! Как, мой суперинтендант не добудет мне денег?
Кольбер отрицательно покачал головой.
— Что же это значит? Неужели мы обременены такими долгами, что государственные доходы все равно что не существуют?
— Да, ваше величество.
Король нахмурил брови.
— Хорошо, — сказал он, — я соберу платежные обязательства и добьюсь от их держателей уменьшения налога и продажи по дешевым ценам.
— Невозможно, ваше величество: платежные обязательства превращены в векселя, которые для удобства и облегчения сделок разрезаны на столько частей, что теперь не узнать оригинала.
Людовик в сильном волнении ходил по комнате, все еще нахмурив брови.
Вдруг он остановился и спросил:
— Если все это правда, я разорен, еще не начав царствовать?
— Да, ваше величество, разорены, — отвечал бесстрастный счетовод.
— Однако ж деньги куда-нибудь делись?
— Разумеется, ваше величество, и для начала я принес записку о капиталах кардинала Мазарини, о которых он не хотел упомянуть ни в своем завещании, ни в других актах; он доверил их мне.
— Вам?
— Да, государь, и приказал передать их вашему величеству.
— Как! Кроме сорока миллионов, упомянутых в завещании, у господина Мазарини были еще деньги?
Кольбер поклонился.
— Какая бездонная пропасть этот человек! — прошептал король. — С одной стороны — Мазарини, с другой — Фуке; у них, может быть, более ста миллионов. Неудивительно, что у меня пусто в казне.
Кольбер ждал, не двигаясь с места.
— А сумма, которую вы должны передать мне, заслуживает внимания? — спросил король.
— Да, ваше величество, кругленькая сумма.
— Она составляет?
— Тринадцать миллионов ливров, государь.
— Тринадцать миллионов! — воскликнул Людовик XIV с радостным трепетом. — Вы говорите — тринадцать миллионов, господин Кольбер?
— Да, тринадцать миллионов, ваше величество.
— И никто не знает о них?
— Никто.
— И они в ваших руках?
— Да, ваше величество.
— Когда я могу получить их?
— Через два часа.
— Где же они?
— В погребе дома, принадлежавшего господину кардиналу и доставшегося мне по его завещанию.
— Так вы знаете завещание кардинала?
— У меня есть копия, подписанная его рукой.
Кольбер вынул бумагу из кармана и показал королю. Король прочел статью о передаче дома.
— Но, — сказал он, — здесь говорится только о доме и ни слова о деньгах.
— О них говорит моя совесть.
— И Мазарини доверился вам?
— Почему же нет, ваше величество?
— Он… такой недоверчивый!
— Мне, ваше величество, он, как видите, доверял.
Людовик с удивлением взглянул на простое, но выразительное лицо Кольбера.
— Вы честный человек, господин Кольбер, — сказал он.
— Это не добродетель, а долг, — холодно ответил Кольбер.
— Но эти деньги, может быть, принадлежат его семейству?
— Если б они принадлежали его семейству, то вошли бы в завещание, как вошло туда все имущество кардинала. Если б эти деньги принадлежали его семейству, то я, писавший дарственную, прибавил бы их к тем сорока миллионам, которые господин кардинал предлагал вам.
— Как! Вы составляли дарственную?
— Я, ваше величество.
— И кардинал любил вас? — спросил наивно король.
— Я говорил его высокопреосвященству, что ваше величество не примет дара, — сказал Кольбер прежним спокойным тоном.
Людовик провел рукою по лбу.
— О, как я еще молод, чтобы управлять людьми, — прошептал он.
Кольбер ждал, пока король придет в себя.
— В котором часу прикажете доставить деньги, государь? — спросил Кольбер немного погодя.
— Сегодня, в одиннадцать часов вечера. Пусть никто не знает, что я получил их.
— Куда прикажете привезти их?
— В Лувр. Благодарю вас, господин Кольбер!
Кольбер поклонился и вышел.
— Тринадцать миллионов! — воскликнул король, оставшись один. — Невероятно!
Потом он опустил голову на руки и как будто задремал.
Но через минуту король поднял голову, встал и, распахнув окно, подставил горевшее лицо свежему утреннему ветру, пропитанному благоуханием деревьев и цветов. Сияющая заря занималась на горизонте. Первые лучи солнца осветили молодого короля.