— Эта заря — заря моего царствования, — прошептал Людовик XIV. — Не предзнаменование ли посылает мне всевышний?..
II. Первый день царствования Людовика XIV
Утром во дворце все узнали о смерти кардинала, затем новость распространилась по городу.
Министры — Фуке, Лион и Летелье — собрались в зале заседаний на совет. Король тотчас позвал их.
— Господа, — сказал он, — при жизни кардинала я позволял ему управлять моими делами; теперь я намереваюсь сам заниматься ими. Вы будете давать мне советы, когда я попрошу их у вас. Можете идти!
Министры переглянулись с изумлением, едва скрыв улыбку: они знали, что Людовик XIV, воспитанный в полном неведении, что такое управлять государством, из самолюбия берет на себя совершенно непосильное бремя.
Фуке простился с товарищами на лестнице и сказал им:
— Нам же лучше, господа, — меньше забот.
И он весело сел в карету.
Остальные, слегка обеспокоенные таким оборотом дела, вернулись в Париж.
В десять часов король прошел к матери и имел с нею тайное совещание; потом, пообедав, сел в закрытую карету и поехал прямо в Лувр. Тут он принял множество придворных и с удовольствием отметил общее смущение и любопытство.
Вечером он приказал запереть все входы в Лувр, кроме входа с набережной. Тут он поставил караул из двухсот швейцарцев, которые ни слова не знали по-французски; им приказано было пропустить только сундуки и никого не выпускать.
Ровно в одиннадцать под сводами послышался тяжелый стук повозки, потом — другой, наконец — третьей. Затем раздался гул захлопнувшейся решетки. Вскоре кто-то поцарапался в дверь королевского кабинета.
Король сам отпер дверь и увидел Кольбера, сказавшего только:
— Деньги в погребе вашего величества.
Людовик спустился в подземелье, ключ от которого еще утром передал Кольберу, и осмотрел бочонки с золотом и серебром, перенесенные туда людьми, преданными Кольберу. После этого Людовик вернулся в кабинет в сопровождении Кольбера. Последний был так же холоден, ни малейший проблеск удовлетворения не нарушал его невозмутимого равнодушия.
— Сударь, — сказал король, — какой награды желаете вы за такую преданность и честность?
— Никакой, ваше величество.
— Как никакой? Вы не желаете даже получить должность?
— Если ваше величество и не дадите мне должности, я все равно буду служить вам. Я буду лучшим слугой короля.
— Вы будете интендантом финансов.
— Но ведь уже есть суперинтендант, и он самое могущественное лицо в королевстве.
— О, — воскликнул Людовик, покраснев, — вы так думаете?
— Он раздавит меня в одну неделю, государь. Ваше величество поручает мне контроль, для которого надо иметь силу; а что значит интендант рядом с суперинтендантом?
— Вы хотите иметь поддержку… Значит, вы не полагаетесь на меня?
— Я уже имел честь сказать вашему величеству, что при кардинале Мазарини господин Фуке был вторым лицом в королевстве; теперь Мазарини умер, и господин Фуке стал первым.
— Сударь, сегодня вы можете говорить мне все, что хотите; но не забывайте, что завтра я этого уже не потерплю.
— Значит, я не буду нужен вашему величеству?
— Вы уже и теперь не нужны, потому что боитесь служить мне.
— Я боюсь только того, что мне помешают служить вам.
— Так чего же вы хотите?
— Прошу ваше величество назначить мне помощников по интендантству.
— Но тогда должность потеряет значение.
— Зато станет безопасной.
— Выбирайте.
— Я прошу Бретейля, Марена и Эрвара.
— Завтра они будут назначены.
— Благодарю вас, государь!
— И это все, о чем вы просите?
— Осмелюсь еще просить…
— Чего?
— Позвольте мне созвать судебную палату.
— Зачем?
— Для суда над чиновниками, которые за последние десять лет позволяли себе злоупотребления.
— Но… что же с ними сделают?
— Троих повесят; остальные во всем сознаются.
— Но я не могу начинать моего царствования с казней, господин Кольбер.
— Лучше начать, чем кончить казнями, ваше величество.
Король не ответил.
— Ваше величество согласны со мною? — спросил Кольбер.
— Я подумаю.
— Тогда будет уже поздно.
— Почему?
— Потому что, если эти люди будут предупреждены, они окажутся гораздо сильнее нас.
— Созовите судебную палату.
— Не замедлю.
— Теперь все?
— Нет, государь; еще одно важное обстоятельство… Какие права присвоит ваше величество этому интендантству?
— Но… я не знаю… есть же обычные…
— Ваше величество, мне нужно иметь право читать переписку с Англией.
— Это невозможно. Английские депеши распечатываются в совете, так было и при кардинале.
— Мне казалось, ваше величество объявили сегодня утром, что совета больше не будет.
— Да, объявил.
— В таком случае пусть ваше величество читает лично письма, получаемые из Англии. Я убедительно прошу об этом.
— Хорошо, вы будете получать их и докладывать мне.
— Позвольте еще спросить ваше величество: что же делать мне по финансовой части?
— Все, чего не сделает господин Фуке.
— Это я и хотел знать. Благодарю, ваше величество, я ухожу успокоенный.
С этими словами он вышел, провожаемый взором Людовика.
Не успел Кольбер отойти и на сто шагов от Лувра, как прибыл курьер из Англии. Король поспешно распечатал пакет и увидел письмо от короля Карла II.
Вот что английский монарх писал своему царственному брату:
Король сердито позвонил, появился камердинер.
— Господин Кольбер сейчас вышел отсюда, верно, он еще недалеко. Позвать его!
Камердинер хотел исполнить приказание, но король остановил его.
«Нет, — сказал он себе, — не нужно… я вижу все замыслы этого человека. Бель-Иль принадлежит господину Фуке; Бель-Иль укрепляется, значит, Фуке составил заговор… Раскрытие заговора влечет за собой гибель суперинтенданта; английские письма разоблачают заговорщиков; вот почему Кольбер непременно хотел иметь в своих руках переписку с Англией… Однако не могу же я опираться только на этого человека: он лишь голова, а мне нужна еще рука».
Вдруг Людовик радостно вскрикнул.
— У меня был лейтенант мушкетеров! — сказал он камердинеру.
— Да, ваше величество, господин д’Артаньян.
— Он вышел в отставку?
— Точно так, ваше величество.
— Непременно отыскать его, чтобы он явился ко мне завтра утром, когда я встану.
Камердинер поклонился и вышел.
— У меня в погребах тринадцать миллионов, — сказал Людовик. — Кольбер будет распоряжаться моей казной, д’Артаньян — моей шпагой. Я в самом деле король!
III. Страсть
В день своего прибытия в Париж Атос, как мы уже видели, проехал из королевского дворца к себе домой, на улицу Сент-Оноре. Там ждал его виконт де Бражелон, беседуя с Гримо.
Разговаривать со старым слугою было делом нелегким; этим искусством обладали только два человека: Атос и д’Артаньян. Первому это удавалось потому, что Гримо старался заставить его говорить; д’Артаньян, напротив, умел заставить разговориться старика Гримо.
Рауль пытался вытянуть из него рассказ о последней поездке Атоса в Англию; Гримо передал все подробности несколькими жестами и восемью словами, не более и не менее.
Прежде всего волнообразным движением руки он показал, что они пересекли море.
— Это был какой-нибудь поход? — спросил Рауль.
Гримо утвердительно кивнул головой.
— Граф подвергался опасностям? — спросил Рауль.
Гримо слегка пожал плечами, что должно было означать: «В достаточной мере».
— Но каким же именно? — спросил настойчиво виконт де Бражелон.
Гримо указал на шпагу, на огонь и на мушкет, висевший на стене.
— Так у графа был там враг? — вскричал Рауль.
— Монк.
Рауль продолжал:
— Странно! Граф все еще считает меня мальчиком и не хочет делить со мной чести и опасностей таких походов.
Гримо улыбнулся.
В эту минуту приехал Атос.
Гримо, узнав шаги своего господина, побежал к нему навстречу, и разговор на этом прекратился.
Но Раулю хотелось получить ответ на свой вопрос. Взяв графа за обе руки, с горячей, но почтительной нежностью он спросил:
— Как могли вы отправиться в опасный путь, не простившись со мной, не призвав на помощь мою шпагу? Теперь, когда я вырос, я должен быть вашей опорой: ведь вы же воспитали меня как мужчину. Ах, граф, неужели вы хотели обречь меня на то, чтобы никогда больше не увидеть вас?
— А кто вам сказал, Рауль, что мое путешествие было опасным? — спросил граф, отдавая шляпу и плащ Гримо, который отстегивал ему шпагу.
— Я, — отвечал Гримо.
— А зачем? — строго спросил Атос.
Гримо смешался, но Рауль опередил его, ответив:
— Почему же добрый Гримо не мог сказать мне правду? Кому же любить вас и помогать вам, если не мне?..
Атос не отвечал. Он ласковым жестом отпустил Гримо, потом сел в кресло; Рауль стоял перед ним.
— Во всяком случае, — продолжал Рауль, — ваше путешествие было походом. И вам угрожали огонь и оружие…
— Не будем говорить об этом, — мягко сказал Атос. — Я, правда, уехал внезапно; но служба королю Карлу Второму заставила меня поспешить с отъездом. Меня очень трогает ваше беспокойство: я знаю, что могу положиться на вас. Во время моего отсутствия вы ни в чем не нуждались, виконт?
— Нет, граф.
— Я приказал Блезуа передать вам сто пистолей, как только вам понадобятся деньги.
— Я не видел Блезуа.
— Так вы обошлись без денег?
— У меня осталось тридцать пистолей после продажи лошадей, которых я захватил во время последнего похода, и месяца три назад, по милости принца Конде, я выиграл двести пистолей в карты.
— Вы играете… Мне это не нравится, Рауль.
— Нет, граф, я никогда не играю, но однажды вечером в Шантильи принц велел взять мне карты, когда к нему прибыл курьер от короля. И потом приказал, чтобы я взял себе выигрыш.
— Это у принца в обычае? — спросил Атос, нахмурив брови.
— Да, граф, такую милость принц оказывает каждую неделю одному из своих дворян. У его высочества пятьдесят дворян; в тот раз была моя очередь.
— Хорошо! Так вы побывали в Испании?
— Да, я совершил прекрасное путешествие, повидал много интересного.
— Уже месяц, как вы вернулись?
— Да, граф.
— А что вы делали в течение этого месяца?
— Служил, граф.
— Не заезжали ко мне в Ла Фер?
Рауль покраснел. Атос посмотрел на него спокойно, но пристально.
— Напрасно вы не верите мне, — сказал Рауль. — Я покраснел невольно; вопрос, который вы только что задали, пробудил во мне множество воспоминаний, и они взволновали меня. Но я не солгал вам.
— Знаю, Рауль, вы никогда не лжете; но вы напрасно волнуетесь. Я хотел сказать вам только…
— Я хорошо знаю, граф, вы хотели спросить меня: ездил ли я в Блуа?
— Да, Рауль.
— Я не ездил в Блуа и не видал той особы, на которую вы намекаете.
Голос Рауля дрожал. Атос, безошибочно подмечавший все оттенки чувства, тотчас прибавил:
— Рауль, вы отвечаете мне с тяжелым сердцем, вы страдаете…
— Да, очень, очень! Вы запретили мне ездить в Блуа и видеться с Луизой де Лавальер.
Молодой человек запнулся. Он с наслаждением произносил это очаровательное имя; оно ласкало уста, но сердце его разрывалось.
— И я хорошо сделал, Рауль, — поспешно сказал Атос. — Меня нельзя назвать чересчур строгим или несправедливым отцом; я уважаю истинную любовь, но я забочусь о вашем славном будущем… Занимается заря нового царствования; война влечет юного, исполненного рыцарского пыла короля. Ему нужны люди молодые и свободные, которые бросались бы в битву с восторгом и, падая, кричали бы: «Да здравствует король!» — а не стонали бы: «Прощай, жена!..» Вы понимаете, Рауль, какой бы дикой ни показалась моя мысль, я заклинаю вас верить мне и отвратить свой взор от первых дней младости, когда вы научились любить, беззаботных дней, когда сердце смягчается и становится неспособным вместить горькое и терпкое вино, называемое славою и превратностью судьбы.
Да, Рауль, повторяю еще раз: верьте, что я желаю одного — быть вам полезным, мечтаю об одном — видеть вас счастливым, думая, что вы можете стать со временем человеком выдающимся. Оставайтесь одиноким, и вы достигнете большего и скорее придете к цели.
— Вы приказываете, граф, — отвечал Рауль. — Я повинуюсь.
— Приказываю! — вскричал Атос. — Вот как вы поняли меня! Я приказываю! О, вы придаете не тот смысл моим словам, вы совсем не понимаете моих намерений! Я не приказываю, а прошу.
— Нет, нет, граф, вы приказали, — сказал виконт с настойчивостью. — Но если бы даже вы только просили, то ваши просьбы действуют на меня сильнее ваших приказаний. Я не видел Луизы де Лавальер.
— Но вы страдаете! Вы страдаете! — настаивал граф.
Рауль не отвечал.
— Я вижу вашу бледность; вижу, как вы печальны. Ваше чувство так сильно?
— Это страсть, — сказал Рауль.
— Нет… это привычка…
— Ах, граф, вы знаете, что я долго путешествовал, я два года прожил вдали от нее. Кажется, никакая привычка не устоит против двухлетней разлуки… И что же? Вернувшись назад, я любил ее — не скажу сильнее, потому что это невозможно, — но так же, как прежде. Луиза де Лавальер единственная моя подруга, но вы для меня бог на земле… Ради вас я готов пожертвовать всем.
— Напрасно, — возразил Атос. — У меня уже нет никаких прав на вас. Возраст освободил вас, вы даже не нуждаетесь в моем согласии. Впрочем, я не могу не дать вам согласия после всего, что вы сейчас сказали. Женитесь на Луизе де Лавальер, если вы этого хотите.
Рауль вздрогнул и сейчас же ответил:
— Как вы добры, граф! Как благодарен я вам! Но я не принимаю вашего разрешения.
— Вы отказываетесь?
— В душе вы против этого брака: не вы избрали мне невесту.
— Это правда.
— Этого достаточно, чтобы я не упорствовал; я подожду.
— Будьте осторожны, Рауль! То, что вы говорите, очень серьезно.
— Знаю, я подожду.
— Чего? Моей смерти? — спросил Атос с огорчением.
— Ах, граф! — вскричал Рауль со слезами в голосе. — Можете ли вы огорчать меня так жестоко, меня, который никогда не подавал вам повода жаловаться!
— Милый сын, это совершенная правда, — отвечал Атос, напрасно стараясь скрыть свое волнение. — Нет, я вовсе не хочу огорчать вас; я только не понимаю, чего вы будете ждать… того времени, когда вы разлюбите меня?
— О нет, нет, граф!.. Я подожду, пока вы перемените мнение.
— Я хочу осуществить одно испытание, Рауль. Хочу посмотреть также, будет ли ждать Луиза де Лавальер.
— Надеюсь.
— Берегитесь же, Рауль. Что, если она не захочет ждать? Ах, вы еще так молоды, так доверчивы и благородны… Женщины непостоянны!
— Вы никогда не говорили мне ничего дурного про женщин; никогда не жаловались на них. Зачем же вы упрекаете их теперь из-за Луизы де Лавальер?
— Правда, — отвечал Атос, опуская глаза, — я никогда не говорил вам ничего дурного о женщинах; никогда не имел повода жаловаться на них, и никогда Луиза де Лавальер не давала мне предлога сомневаться в ней. Но когда думаешь о будущем, надо предвидеть даже редкие случаи, предполагать даже невероятное! Ну а что, если Луиза де Лавальер не захочет вас ждать?