— Священные, — повторил я, — но служат инструментом мщения? Я не понимаю.
Махават объяснил. Если охотникам случается поймать белого слона, его всегда дарят местному царю, потому что один только царь может позволить себе содержать его. Ведь священное животное нельзя заставлять работать, его приходится баловать, содержать в прекрасном стойле, выделять для него слуг и кормить деликатесами. Сам же слон делает только одно — шествует в религиозной процессии, но для столь торжественных случаев его надо украсить золототкаными покрывалами, драгоценными цепочками и погремушками и тому подобным. Это обременительно даже для царя. Однако у него есть выход, сказал махават; предположим, что царь недоволен кем-то из своих подданных, опасается соперничества с его стороны, или тот или иной человек просто ему не нравится…
— В прежние времена, — пояснил он, — царь послал бы ему отравленных сладостей, так чтобы получатель умер после того, как съест их, или зараженную дурной болезнью красивую рабыню. Но эти уловки сейчас уже хорошо известны. Поэтому в наше время царь просто посылает знатному вельможе белого слона. Тот не может отказаться от священного дара. От слона ему нет никакого проку. Но бедняге приходится нести невероятные расходы, чтобы содержать слона должным образом, так что вскоре он разоряется и лишается всего. Большинство людей, получивших в подарок белого слона, сразу кончают жизнь самоубийством.
Я, признаться, не поверил, обвинив махавата в том, что он все придумал. И тут он сообщил нечто, совсем уж невероятное, — что он якобы может вычислить точный рост любого слона, даже не видя того. Однако, когда к вечеру мы слезли с наших слонов, погонщик продемонстрировал свои способности. В общем-то, это оказалось несложно, так что в конце концов я поверил и в его историю о белых слонах. Так вот, высоту слона действительно можно вычислить по отпечатку его передней ноги, достаточно измерить ее окружность. Каждый знает, что у женщины с правильными пропорциями тела объем талии ровно в два раза больше окружности шеи, а та, в свою очередь, в два раза больше окружности запястья. Точно так же высота слона от ступни до лопаток в два раза больше окружности его передней ноги.
Когда мы услышали, что загонщики кричат где-то впереди нас, я натянул тетиву лука и прицелился. И когда что-то черное и щетинистое начало ломиться сквозь чащу, зарычало на нас, защелкало своими желтыми клыками, словно собиралось бросить вызов моему слону, вернее слонихе, ибо мы ехали на самке, я выпустил стрелу. И ранил кабана. Я услышал «чпок» и увидел облако пыли, поднявшееся от его шкуры, покрытой жесткой щетиной. Я думаю, что зверь упал бы замертво в то же мгновение, если бы я выбрал одну из тяжелых стрел с широким наконечником. Но я решил, что с большого расстояния лучше стрелять стрелой с длинным оперением и узким наконечником. Поэтому раненый кабан лишь развернулся и побежал прочь.
Не дожидаясь команды, наша слониха ринулась вслед за кабаном, преследуя его, несмотря на все увертки и курбеты, как опытная гончая, а мы с махаватом подпрыгивали в раскачивающейся хауде. У меня не было никакой возможности прицелиться, сделать выстрел и ожидать, что стрела попадет в цель. Однако раненый кабан вскоре понял, что бежит на загонщиков. Он неуклюже затормозил, остановился на высохнем дне реки, повернулся и, уразумев, что находится в безвыходном положении, пригнул свою вытянутую голову; его красные глаза злобно сверкнули над четырьмя загнутыми клыками. Наша слониха тоже затормозила; и наверняка то, что произошло затем, со стороны выглядело очень забавно: мы с махаватом вылетели из хауды и растянулись на самом верху огромной слоновьей головы. Мы бы свалились на землю, если бы не цеплялись друг за друга, за огромные уши животного, за веревки, которые удерживали хауду, и вообще за все, до чего только могли дотянуться.
После этого слониха снова закинула назад свой хобот, и я уже было испугался, решив, что она снова надумала чихнуть, но оказалось, что это не так. Она обвила хобот вокруг моей талии и, словно я был не тяжелее сухого листа, сняла меня со своей головы, перевернула в воздухе и поставила на ноги — прямо возле разъяренного, роющего землю и рычащего кабана. Уж не знаю, сделала ли она так потому, что я ей не понравился, или же она была выдрессирована так — давать охотнику возможность сделать второй выстрел в намеченную жертву. Однако если слониха считала, что оказывает мне услугу, она ошибалась, потому что поставила меня на землю безоружного — мои лук и стрелы так и остались лежать в хауде. Я хотел было повернуться, чтобы взглянуть, сияют ли ее маленькие глазки от озорства, или же они мрачны от беспокойства — глаза у слоних не менее выразительные, чем у женщин, — но я не рискнул поворачиваться спиной к раненому кабану.
С того места, где я стоял, он выглядел крупнее домашних свиней и намного более свирепым. Он стоял, пригнув свою черную морду к земле, подняв четыре загнутых в разные стороны клыка, над которыми горели ярким огнем красные глаза; лохматые уши подергивались; зверь весь напрягся перед прыжком. Я схватился за свой поясной кинжал, выхватил его, выставил перед собой и бросился вперед на кабана — одновременно с ним самим. Промедли я хоть мгновение, я бы опоздал. Я упал прямо на вытянутую морду и вздыбленную спину кабана; зверь не успел воткнуть клыки мне в пах, потому что тут же умер. Мой кинжал рассек его шкуру и глубоко вошел в плоть, я сжал рукоять в момент удара, таким образом задействовав все три лезвия одновременно. В последнем отчаянном рывке кабан протащил меня на какое-то расстояние, а затем его ноги подогнулись, и зверь рухнул вместе со мной.
Я быстро вскочил, испугавшись, что животное еще бьется в конвульсиях. Когда я убедился, что кабан лежит неподвижно и истекает кровью, то вытащил свой кинжал, затем стрелу и вытер их о шерсть, похожую на иглы. Закрыв свой верный кинжал с выскакивающими лезвиями и убрав его обратно в ножны, я мысленно возблагодарил судьбу за то, что все закончилось благополучно. Затем я повернулся и посмотрел (уже не с такой благодарностью) на слониху и махавата. Махават сидел на ней, благоговейно вытаращив глаза и всем своим видом выражая восхищение. Слониха стояла, осторожно переминаясь с ноги на ногу, взирая на меня с самодовольным женским спокойствием, словно говоря: «Ну что же, ты все сделал, как я и ожидала». Не сомневаюсь, что именно эти слова сказала принцесса святому Георгию после того, как он освободил ее от дракона.
Глава 2
Когда вечером мы вернулись во дворец Шанду, Хубилай пригласил меня прогуляться с ним в садах — в ожидании, пока повара приготовят на ужин кабанов — как того, что убил я, так и тех, которых добыли остальные охотники (они просто закололи их копьем с безопасного расстояния). Уже начинало темнеть, когда мы с великим ханом остановились на так называемом «перевернутом мосту», чтобы полюбоваться на небольшое искусственное озеро. Это озеро питал небольшой водопад; мост был построен прямо перед ним, но он не возвышался в виде арки, а был сделан в виде буквы U — его лестницы спускались с одного берега и поднимались на другой. Таким образом, на середине моста можно было стоять у подножия небольшого пенящегося каскада.
Какое-то время я любовался им, а затем повернулся, чтобы взглянуть на озеро. Хубилай тем временем внимательно читал письмо от орлока Баяна. Стоял осенний вечер, свежий и мирный. Над озером высоко в небе полыхали окрашенные закатом облака, затем между ними появился просвет — клочок чистого, синего, как лед, неба, и черные зубцы вершин деревьев на дальнем берегу озера выглядели такими плоскими, словно были вырезанными из черной бумаги. В гладком, как зеркало, озере отражались лишь черные деревья и чистое синее низкое небо; кроме того, там неспешно плавали несколько декоративных уток. Вода позади них приходила в движение; этого было достаточно, чтобы в ней отразились облака, освещенные закатом; таким образом, за каждой уткой тянулся клинообразный след в виде теплого пламени на синей, как лед, поверхности.
— Итак, Укуруй мертв, — вздохнул Хубилай, сворачивая бумагу. — Но великая победа одержана, и все юэ вскоре сдадутся. — (Ни хан, ни я не могли знать в этот момент, что юэ уже сложили свое оружие и другой посланец скакал из Юньнаня Фу в Ханбалык с этим радостным известием.) — Баян пишет, что ты сообщишь мне детали, Марко. Мой сын умер достойно?
Я рассказал ему все: как, где и когда это произошло, и как мы использовали бон в качестве фальшивой армии, чтобы заманить юэ в ловушку, и как действенно сработали латунные шары, и что монголам не пришлось даже участвовать в битве, ибо сражение ограничилось лишь двумя стычками, и что в одной из этих стычек пал Укуруй. Я закончил свой рассказ пленением и казнью вероломного Пао Ней Хо. Я собирался показать Хубилаю yin — печать министра Пао, но вспомнил, что оставил ее в седельных сумках у себя в покоях. Поэтому я не упомянул о печати, да, разумеется, великому хану и не нужны были подобные доказательства.
Я добавил с притворным сожалением:
— Должен извиниться, великий хан, за то, что я пренебрег заповедью вашего великого деда Чингиса.
— А-а?
— Я сразу же покинул Юньнань, великий хан, чтобы принести вам эти новости. Поэтому мне не представилось возможности изнасиловать ни одной благочестивой жены юэ и ни одной их девственной дочери.
Он тихо рассмеялся и сказал:
— Ах, вот ты про что. Жаль, что ты отказался от красивых женщин юэ. Но когда мы захватим империю Сун, возможно, тебе подвернется случай съездить в провинцию Фуцзянь, которую населяет народ мин. Женщины мин славятся своей красотой; говорят, что родители не выпускают там дочерей из дома одних даже за водой, потому что боятся как бы их не похитили.
— Тогда я буду ждать встречи с девушкой мин.
— Ну что же, Марко, думаю, что в остальном твоя воинская доблесть понравилась бы Чингисхану. — Он показал на письмо. — Баян очень хвалит тебя за то, что ты помог ему одержать победу в Юньнане. Ты, очевидно, произвел на него впечатление. Представь, он даже дерзко советует мне, дабы утешиться по поводу потери Укуруя, усыновить тебя.
— Я польщен, великий хан. Прошу вас, не гневайтесь на орлока, ибо он писал это, когда его переполнял восторг торжества. Я уверен, Баян не имел в виду ничего оскорбительного.
? Вообще-то у меня осталось еще немало сыновей, — сказал Хубилай, словно напоминая об этом себе, а не мне. — Чимкиму, разумеется, я давно уже определил мантию наследника. Да, кстати, — ты еще не слышал об этом, Марко, — молодая жена Чимкима Кукачин недавно родила сына, моего первого внука, продолжателя знаменитого рода. Его назвали Тэмур. — Хубилай вздохнул. — Укуруй мечтал стать правителем Юньнаня. Жаль, что он умер. Он бы очень подошел в качестве вана этой только что завоеванной провинции. Думаю, теперь… я сделаю ваном его единоутробного брата Хукоя… — Затем он резко повернулся ко мне. — Нет, как только Баян мог подумать, что я введу ференгхи в династию монгольских ханов. Однако кое в чем он прав! Такой хорошей кровью, как у тебя, нельзя пренебречь. Не влить ли ее в монгольскую знать? А что, такие случаи уже бывали. Мой недавно умерший брат, ильхан Персии Хулагу, когда завоевал эту страну, был настолько поражен героизмом защитников Ормуза, что уложил их в качестве производителей со всеми женщинами в его курене. Я думаю, что потомство получилось стоящим.
— Да, я слышал об этой истории, великий хан, когда был в Персии.
— Ну что же, Марко. У тебя ведь нет жены, насколько я знаю? Скажи, возможно, ты связан клятвой с какой-нибудь женщиной?
— Ну… вообще-то нет, великий хан, — ответил я. И тут вдруг до меня дошло, что он подумывает о том, чтобы женить меня на какой-нибудь перезревшей монголке из захудалого рода, по своему выбору. Я не очень-то жаждал жениться, и уж, разумеется, не на una gatta nel saco[223].
— Поскольку ты, увы, не смог воспользоваться женщинами юэ, должно быть, теперь хочешь найти кого-нибудь взамен здесь, в Китае?
— Ну… да, великий хан. Но вам не стоит беспокоиться…
Он махнул на меня рукой, призывая молчать, и решительно кивнул.
— Прекрасно. Незадолго до отъезда на охоту в Ханбалык привезли девственниц, отобранных для меня в этом году в качестве подарка. Я захватил сюда, в Шанду, примерно сорок из них — тех, которых я еще не покрыл. Среди них есть около дюжины отборных монгольских девушек. Они, может, и не дотягивают по красоте до женщин мин, но абсолютно все оценены в двадцать четыре карата, как ты сам сможешь убедиться. Я буду посылать их к тебе в покои — каждую ночь по одной. Первым делом запрети им пользоваться семенами папоротника — пусть девушки будут готовы к зачатию. Обслужив их, ты окажешь мне и Монгольскому ханству услугу.
— Неужели вы пришлете мне дюжину девственниц, великий хан? — спросил я недоверчиво.
— Надеюсь, ты не будешь возражать? В последний раз я приказал тебе отправляться на войну. А приказу отправиться в постель — с дюжиной самых прекрасных монгольских девственниц — гораздо приятнее подчиниться, не правда ли?
— О, конечно же, великий хан.
— Тогда выполняй. Я буду ждать хорошего урожая — здоровой помеси монголок и ференгхи. А теперь, Марко, давай вернемся во дворец. Надо оповестить Чимкима о смерти его единоутробного брата. Как ван Ханбалыка он должен отдать приказ, чтобы город украсили в знак траура в пурпур. Да к тому же мастер огня и золотых дел мастер жаждут услышать подробности о том, как ты употребил их изобретение — латунные шары. Пойдем.
Обеденный зал дворца Шанду представлял собой впечатляющих размеров покои, все стены которых были увешаны свитками и охотничьими трофеями. В центре помещения возвышалась скульптура из прекрасного зеленого нефрита. Она была выполнена из цельного куска камня, который, должно быть, весил тонн пять и бог знает сколько стоил в золоте или «летучих деньгах». Из нефрита была вырезана гора, очень похожая на ту, которую я помогал уничтожить в Юньнане, — там было полно лесов, карнизов, трещин и подвесных мостов, похожих на Столбовую дорогу, по которым с трудом взбирались маленькие, также вырезанные из нефрита фигурки, изображавшие крестьян, носильщиков и конные повозки.
Мясо кабана оказалось очень вкусным. Я ужинал, сидя за высоким столом вместе с великим ханом, принцем Чимкимом, золотых дел мастером Бошером и мастером огня Ши. Я тактично высказал Чимкиму соболезнования относительно кончины его брата, а затем поздравил его с рождением сына. Бошер и Ши поочередно то настойчиво забрасывали меня вопросами об успешном применении шаров huo-yao, то чрезмерно восхваляли меня и друг друга за то, что сделали настоящее открытие, которое прославит наши имена и войдет в историю, ибо коренным образом изменит характер военных действий.
— И не стыдно так преувеличивать свой заслуги? — возразил я. — Вы сами сказали, мастер Ши, что воспламеняющийся порошок был изобретен давно какими-то неизвестными хань.
— Но в их руках это был peu de chose![224] — закричал Бошер. — Да он был всего лишь игрушкой, пока за дело не взялись хитрый венецианец, иудей-вероотступник и выдающийся молодой француз!
— Gan-bei! — завопил старый Ши. — L’chaim![225]
Иудей поднял за нас всех бокал mao-tai и осушил его одним глотком. Бошер последовал его примеру, а я сделал только небольшой глоток. Пусть уж мои возомнившие себя великими друзья напьются, раз им так хочется. Я сам не стал этого делать, так как ожидал, что позже мне понадобятся силы.
Во время трапезы играли какие-то уйгуры-музыканты — к счастью, они исполняли приятную музыку, — затем нас стали развлекать жонглеры и канатоходцы; их сменила группа актеров, разыгравших пьесу, которая, несмотря на то что была исполнена чужеземцами, оказалась мне знакома. Рассказчик-хань на протяжении всего выступления бубнил, ныл и вопил, изображая всех действующих лиц, а его товарищи тем временем дергали за нити марионеток, игравших различные роли. Я не мог разобрать ни слова, но тем не менее понял пьесу, потому что все ее персонажи — Старый Рогоносец, Незадачливый Лекарь, Злодей-Насмешник, Неуклюжий Мудрец, Влюбленная Служанка, Отважный Герой и прочие — были разительно похожи на наших венецианских марионеток: пьяницу Панталоне, глупого Доктора Баланзона, негодника Пульчинеллу, тупого судью Нулью, кокетку Коломбину, лихого Трубадура и прочих. Похоже, Хубилай-хан не слишком наслаждался представлением. Он заметил: