— Правильно поступишь, эфенди. Но кто были двое других?
— Это длинная история, но все же я вкратце тебе ее поведаю.
Я быстро рассказал ему то, что счел нужным. Он внимательно выслушал и заявил:
— Знать бы мне все это. Я бы заманил их в подвал и поставил бы собаку охранять их, пока ты не придешь!
— А не перебрасывались ли они фразами, из которых можно было бы заключить, куда они собираются дальше?
— Ни слова не сказали. Только когда меня вязали, тот, кого ты назвал Барудом эль-Амасатом, прорычал, что они убьют меня, чтобы я не предал их преследователям.
— Этого следовало ожидать. Манах эль-Барша напал на вас не из мести, а из осторожности. Они не думали убивать вас, а решили лишь нейтрализовать на время, чтобы ты не проболтался, узнав сборщика налогов.
— И все же мы чуть не задохнулись!
— Бог спас вас. Всадник, который скачет вслед за ними, должен сообщить, что я снова свободен и что за ними по пятам следует возмездие. Вот ему я и хочу воспрепятствовать.
— Я помогу тебе, эфенди! Что мы с ним будем делать?
— Мы засунем его в подвал, а потом передадим полиции.
— А как ты заманишь его в подпол?
— Нас ведь двое, а он один.
— Только не думай, что я боюсь. Я только хочу знать, будем ли мы пользоваться хитростью или силой.
— Без силы не обойтись.
— Мне это больше по душе. Словами играть я не умею. Но, помнится, эфенди, ты спрашивал меня, брат ли я Джафизу. Ты знаешь его?
— Я проезжал сегодня мимо его сада, поговорил с ним и выменял флакон масла на табак джебели.
— Аллах-иль-Аллах! Мой брат взял табак?
— О, немного.
— Он взял у тебя?
— Да.
— У тебя есть такой табак?
— Естественно, раз я его ему дал.
Он помолчал немного. Я знал, какой вопрос сорвется у него с губ сейчас. Так оно и вышло.
— Он у тебя уже кончился?
— Нет, не весь. — И чтобы облегчить ему жизнь, спросил сам: — А ты куришь?
— Да, еще как!
— Джебели?
— Его не курил ни разу.
— Тогда подойди и набей трубку.
Я еще не договорил фразу, как он нырнул в дверь и вернулся с трубкой.
— Как там твоя жена?
У ремесленников отношение к женщине проще, и с ними можно разговаривать на эту тему, что вообще-то на Востоке строго запрещено. В сельской местности же Женщины часто ходят и просто непокрытые.
— Я не знаю, она засыпает.
Табак волновал его больше, чем жена, которой он посвятил сегодня и так много времени.
— Давай трубку!
Пропуская ароматный дым через нос, он заявил мечтательно:
— Эфенди, это запахи рая! Такого не курил сам Пророк.
— Да уж где ему, в те времена джебели не было.
— А если бы был, он бы взял его на тот свет, чтобы посадить семена на седьмом небе. Что мне делать, если сейчас появится всадник, — курить или прекратить?
— Лучше прекратить.
— Как же я испорчу такую драгоценную засыпку?
— Ты раскуришь ее снова, а я подсыплю свеженького табачка.
— Эфенди, ты настоящий друг, твоя душа полна добра, как море — капель. Мой брат не передавал с тобой приветов?
— Да, он желал тебе самого хорошего.
— Это его собственные слова? — насторожился он. — Значит, вы обсуждали там важные вещи!
— Мы говорили о штиптарах и тех, кто ушел в горы.
— И мой брат тебе что-то обещал?
— Да, и ты, как он считает, выполнишь все, что надо.
— Как долго ты с ним говорил?
— Около четверти часа.
— Произошло чудо, эфенди. Джафиз сторонится людей. Значит, он проникся к тебе доверием.
— Я сообщил ему, что, наверное, поеду в горы Шар-Дага…
— … и он поведал тебе об опасностях, которые будут тебя там подстерегать?
— Да, он предупредил меня.
— И упомянул бумагу-пропуск?
— Да, он мне о ней тоже говорил…
— Пообещав, что я могу такую бумагу справить!
— Да.
— Он ошибся.
— В самом деле?
— Увы.
— Но он говорил об этом как о решенном деле.
— Он считает, что сейчас все как в былые времена.
— Так что ты сейчас уже не тот специалист?
— На этот вопрос я могу ответить только проверенному другу. Но ты нас спас, ты получил масло из рук моего брата, и я скажу тебе правду — да, я в курсе всех дел до сих пор.
— И тем не менее утверждаешь, что пропусков нет.
— Да, их нет. У штиптаров и беглецов таких бумаг не имеется.
— Почему?
— Да потому что бумаги эти не защищают так, как раньше.
— Их не принимают в расчет?
— Да кто их будет смотреть. Например, ты скачешь по лесу. Двое-трое разбойников следят за тобой, ты вооружен лучше, чем они, значит, они не станут вступать в открытую борьбу, они нападут из засады, не зная, что у тебя — охранная грамота, она ведь в кармане и не спасет от смертельных выстрелов.
— Я понимаю. Но думаю, что вместо такой бумаги должно быть нечто более важное.
— Твое предположение верно. Ты считаешь, что бумага тебе не нужна?
— Да, зачем мне то, что не имеет ценности? Но скажи мне, чем пользуются сегодня в качестве пропуска?
— Не решаюсь сказать, но все же отважусь. Ты умеешь молчать?
— Как никто другой.
— Так знай: охраняемые узнают друг друга по определенной застежке.
Тут я сразу кое-то вспомнил.
— Эта застежка из серебра?
— Именно так.
— И она в виде кольца, в которое впаян метательный топорик?
— Да, а откуда ты знаешь?
— Так, предполагаю, потому что кое-кто носит такие кольца, и я догадываюсь, что они состоят в связи с беглецами.
— Можно мне узнать имена этих людей?
— Пожалуйста. У Манаха эль-Барши есть значок на феске. В Эдирне этот знак носил кое-то из окружения кади. И сегодня я, когда ехал по городу с бывшим дервишем, встретил человека с таким знаком — он меня бесцеремонно рассматривал и предупредил сообщников, а те стреляли в меня и Али Манаха бен Баруда эль-Амасата. А то, что такой значок имеется у бывшего сборщика налогов, я заметил сегодня.
— Быть может, они обошлись бы с тобой лучше, если бы ты сказал им, что у тебя есть такая застежка.
— Наверное, но я как-то об этом не подумал.
— Ее ведь получает не каждый?
— Да.
— А какие требования выставляются?
— Обладатель ее должен всегда приносить пользу своим друзьям, и его сообщники должны быть уверены, что он их не предаст. У них свои законы, и они понимают их по-своему. Ты, наверное, знаешь, что ислам запрещает своим приверженцам делать прогрессивные шаги в культуре?
— Да, с этим я сталкивался.
— А не иноверцы ли бросают этот упрек исламу?
— Допускаю.
— Но тогда они не знают ислам и настоящих турков. Ислам не мешает культурному прогрессу, но власть, которую он дал одним над другими, попала в неправедные руки. Сам турок — хороший человек, он честен, верен слову. Но кто сделал его другим, если уж это случилось?
Я был поражен, услышав от простого деревенского кузнеца такие мудрые слова. Откуда у него эти воззрения?
Между тем он продолжал:
— Турки завоевали эту страну. Разве это повод для того, чтобы их отсюда выгонять? Ответь, эфенди! Разве англичане, немцы, русские, французы и другие не завоевывали страны, где они сегодня живут? Разве маленькая Пруссия еще недавно не была точкой на карте, а стала сейчас большой державой, в которой живут миллионы? Как она такой стала? Посредством пороха, пушек и меча и еще благодаря перьям и дипломатии. У всех этих народов раньше не было стран, в которых они сейчас живут. Что скажет америкалы, если к нему придет турок и заявит: «Уезжай, эти земли принадлежат краснокожему народу!» Да он просто высмеет турка! Так почему же турка нужно выгонять?
Он так загорелся своими идеями, что не заметил, как его трубка погасла. Я поднял головешку и подал ему:
— Держи!
Он зажег табак и сказал:
— Видишь, я даже забыл о джебели! Но прав я или нет?
— Я бы мог во многом тебе возразить.
— Так возрази!
— Нет времени.
— Вот вы все такие, христиане. Вы обличаете нас, не пытаясь ничему научить, и хватаете без спроса. У кого лучше местечки, кто имеет влияние? Кто обогащается все больше? Армяне, хитрые греки, бессердечные англичане и гордые русские. Кто терзает наше тело? Кто пьет наши соки, кто паразитирует на наших костях? Кто сеет вражду, недовольство, трусость, неповиновение среди подчиненных? Кто натравливает одних на других? Когда-то мы были здоровыми, кто ввергнул нас в болезни?
— Шимин, во многом ты прав, но не выплесни в запальчивости ребенка из корыта. Где ты набрался этих воззрений?
— Я познал все это своими ушами и глазами. Я работал во многих странах, был в Вене, Будапеште, Белграде. Ты можешь возразить мне?
— Да, могу. Ты смешал религию и политику. Ты ищешь причины болезни не в теле государства, а именно в нем сидит самая зараза.
— Ты можешь мне это доказать?
— Да, могу.
— Ну, давай, хотя стой! Издали донесся стук копыт.
— Слышишь? — спросил он.
— Да, слышу.
— Наверное, это он.
— Может быть.
— Жаль, мне так хотелось тебя послушать.
— Мы вернемся к этому разговору, когда закончим дела.
— А что нам делать сейчас?
— Он не должен меня видеть, ведь он меня знает. Постарайся заманить его в дом.
— Это будет несложно, если он, конечно, не проскачет мимо.
— Не должен. Сейчас достаточно темно. Я выйду на середину улицы. Если он поедет мимо, я схвачу лошадь под уздцы. Спешится — зайду в дом.
— А если это не он?
— Тогда мы ему ничего не сделаем.
Стук копыт приближался. Явно то была одинокая лошадь. Я притаился в темноте. Появился всадник. Он держался как раз в свете, отбрасываемом горном. Лицо я разглядеть не сумел.
— Эй, есть тут кто живой! — крикнул он. И, поскольку никто сразу не откликнулся, повторил.
Теперь у дверей показался кузнец.
— Кто здесь?
— Я нездешний. Кто живет в этом доме?
— Я, — ответил кузнец не совсем уверенно.
— А кто это — ты?
— Я — владелец этого дома.
— Это я и так понял, дурачина. Мне нужно твое имя.
— Меня зовут Шимин.
— Кто ты?
— Кузнец. Что, у тебя нет глаз и ты не видишь огонь, который тебе светит?
— Я вижу лишь то, что ты не только дурак, но еще и мешок с дерьмом. Подойди, мне надо спросить.
— Разве я раб или слуга, чтобы подходить к тебе? Кому надо меня спросить, тот сам подходит!
— Я на лошади!
— Так слезь!
— Это необязательно.
— Если у меня насморк или кашель, я что, не могу из-за этого работать? — ответствовал Шимин и вошел в дверь.
Всадник пробормотал несколько грубых слов, но подъехал на лошади поближе.
До сих пор я не знал, тот ли это, кого я жду. Но когда он приблизился к кузнице, чтобы спешиться, я понял, что лошадь светлая. На мужчине были красная феска, серое пальто и еще у него была маленькая светлая бородка. А когда он слез, я разглядел и красные турецкие сапожки. Да, тот самый!
Он привязал лошадь к двери кузницы и вошел в дом. Я скользнул следом. Кузнец прошел в большую комнату, туда, где лежала его жена. Поскольку чужой пошел следом за ним, я мог спокойно войти в дом, невидимый за ивовой перегородкой, и слышать все, о чем говорится. Человек стоял спиной ко мне, лицом к кузнецу. Женщина, похоже, немного пришла в себя, положила голову на руки и прислушивалась к их разговору.
Всадник упрекнул кузнеца, что он неприветлив с гостями, на что тот отвечал, что он приветлив только с честными людьми. Это было явной неосторожностью с его стороны.
— Ты что, считаешь, что я нечестен? — спросил тот.
— Да, я так считаю.
— Ты грубиян, каких мало. Откуда тебе знать, какой я. Ты что, меня знаешь?
— Да, я тебя знаю.
— Где же ты меня видел?
— Я тебя не видел, но слышал о тебе.
— От кого?
— От одного эфенди, который прямо называл тебя бандитом!
— Когда?
— Сегодня, совсем недавно.
— Ты лжешь!
— Нет, я говорю правду. И могу тебе это доказать. Я очень хорошо знаю, что ты у меня хочешь выведать.
— Но это невозможно!
— И тем не менее я знаю!
— Так скажи!
— Ты собираешься расспросить меня о Манахе эль-Барше и Баруде эль-Амасате.
Тот явно опешил:
— Откуда ты это знаешь?
— Все от того же эфенди.
— Кто это такой?
— Тебе ни к чему это знать. Если он сам пожелает,ты узнаешь.
— Где он?
— Этого я тебе не могу сказать.
— А если я заставлю тебя?
— Я тебя не боюсь!
— И этого не боишься? — Он вытащил кинжал.
— Ножик твой мне не страшен. Я здесь не один.
В этот момент я показался в проходе ивовой перегородки, и кузнец указал на меня. Человек обернулся, увидел меня и воскликнул:
— Дьявол! Это же дьявол!
От неожиданности он замер, да и я был поражен, признав в нем того, кто столь внимательно наблюдал за мной, когда я вел дервиша по улицам Эдирне. Вскрикнул он на валахском наречии. Значит, он уроженец Валахии? В такие напряженные моменты люди обычно не контролируют себя и заговаривают на родном языке.
Мне нужно было исправлять положение, подпорченное Шимином, — тому явно не следовало говорить, что он о нем что-то знает. Он должен был ожидать его вопросов, и только после этого мне следовало показаться.
— Это не совсем так, — ответил я тоже по-румынски.
— Нет, ты дьявол! — он пришел в себя, поднял кинжал, которым только что угрожал кузнецу, и спросил: — Что тебе надо? Я тебя не знаю!
— Этого и не требуется. Главное — я тебя знаю, славный мой!
Он сделал удивленное лицо, мотнул головой и заявил оскорбленным тоном:
— Я тебя не знаю, Бог свидетель!
— Не приплетай сюда Бога! Он-то как раз свидетель, что ты меня видел!
— Где?
— В Эдирне.
— Когда?
— А ты говоришь по-турецки!
— Да.
— Тогда давай оставим твой румынский. Этот храбрый кузнец тоже должен нас слышать и понимать. Ты не станешь отрицать, что присутствовал на суде над Ба-рудом эль-Амасатом в Эдирне?
— Меня там не было, и я ничего не ведаю. Вообще-то я не видел его среди зрителей в зале. Поэтому этот вопрос я замял, но задал другой:
— Ты знаешь Баруда эль-Амасата?
— Нет.
— И его сына Али Манаха — тоже?
— Нет.
— А почему же ты так испугался?
— Я никого не видел.
— Ах, так! И ты не знаешь Ханджу Доксати в Эдирне?
— Нет.
— И ты не помчался срочно предупредить членов твоей шайки о том, что видел меня с Али Манахом?
— Не могу понять, что ты от меня хочешь. Повторяю, ничего ни про что не знаю.
— А я утверждаю, что ты знаешь про бегство арестованного, что ты виновен в смерти Али Манаха, но не ведаешь, что пуля, посланная в меня, угодила в хаваса и сейчас ты находишься в пути, чтобы предупредить Манаха эль-Баршу и Баруда эль-Амасата. Все это мне отлично известно.
— И все же ты заблуждаешься. Ты явно меня с кем-то спутал. Где все это происходило? Как я понял из твоих слов, в Эдирне?
— Да.
— И как давно? Я не был в Эдирне больше года.
— Ты великий лжец. Где ты был в последние дни?
— В Мандре.
— А откуда едешь сейчас?
— Из Болдшибака, где находился со вчерашнего утра.
— Ты был в Мандре-на-Марице? Пожалуй, ты действительно был там, но в Эдирне тоже был и не надо отнекиваться.
— Мне что, поклясться?
— Твоя клятва гроша медного не стоит. Скажи, разве Бу-Кей лежит на пути из Мандры в Болдшибак?
— Бу-Кей? Такого места не знаю.
— Разве ты там не был?
— Никогда.
— И никого не расспрашивал о трех всадниках на двух белых лошадях и одной гнедой?
— Нет, никого.
— И никто тебя не направил к сторожу, который отослал тебя к киадже?
— Нет.
— Чудеса да и только. Все заблуждаются, один ты кристально чист. Ответь хоть, кто ты.
— Я купец.
— И чем же ты торгуешь?
— Всем.
— И как твое имя?
— Пимоза.
— Интересное имя. Ни в одном языке не встречал такое. Ты его сейчас выдумал?
Брови его сошлись к переносице.
— Господин, — гневно произнес он, — кто дал тебеправо говорить со мной в таком тоне?
— Я его сам себе дал! Тут кузнец добавил:
— Это тот самый эфенди, о котором я говорил.
— Я уже понял, — ответил он. — Но он может быть эфенди над всеми эфенди, но не смеет разговаривать со мной так. Я знаю способ научить таких, как он, вежливости и обходительности.
— Ну что, начнем? — спросил я насмешливо.