Погодите! Мой хвост...
В одном из препирающихся Фингал узнал того самого щеголя, который когда-то был причиной великого огор- ченья для его бедного сердца.
Может быть, он знает, где она! — подумал бедный пес.
И, как ни противно, как ни тяжело было ему обращаться к безмозглой птице, он, ни минуты не колеблясь, подошел и спросил:
Не можете ли вы сообщить мне, где теперь Авдотья Федотовна?
Павлин уставил на него свой глупый, блестящий, круглый глаз, поднял нос и напыщенно ответил:
Не имею чести вас знать...
И не нужно вам иметь этой чести,— прервал Фингал, воображавший, что в совершенстве усвоил себе сдержанность и что поступает по всем правилам строгого этикета: — скажите мне, где Авдотья Федотовна, и только!
Павлин мотнул головкой, хлопнул крыльями, отступил, вытянулся, хотел прикрикнуть, но мохнатый, зубастый пес ощетинился, и из горла щеголя, вместо надменного крика, вырвалось какое-то бульбульканье. Он отскочил за приятеля, с которым препирался о хвосте, но приятель, в свою очередь, отпрыгнул за него, он опять за приятеля, приятель опять за него....
Скажете вы или нет? — зарычал Фингал, сверкая глазами.
Однако... однако... Я не знаю...
Не знаете?
Не знаю.
Не совсем зажившая рана не позволяла дольше держаться на ногах. Злополучный пес лег на траву.
Павлины ободрились и снова распустили свои веера.
Какая это Авдотья Федотовна?—спросил один.— Та, что с ума сходила по моем хвосте?
Нет, — отвечал другой, — та, что безумствовала и сохла по моем...
Что? — залаял Фингал, забывая всю боль, вспрыгивая и кидаясь на франтов.
Франты вихрем понеслись куда глаза глядят, наткнулись грудью на забор, метнулись в сторону, проскочили в какую-то дырку и исчезли.
У Фингала в зубах остались три блестящих пера, которые он с отвращением выплюнул.
Ты прекрасно их, любезный, отделал! — крикнула ему крупная белая утка, возвращавшаяся с купанья в реке.— Жаль, что со мной ничего нет, а то бы я дала тебе на чай. Эти скоморохи воображают, что они первые красавцы! Да весь их род не стоит одной Селезневой косицы!
Не знаете ли вы, где Авдотья Федотовна?
Какая это Авдотья Федотовна? А! Знаю! Ты к ней? От кого?
Где она? Где она? Отвечайте же!
Белая утка вытаращила глаза и оторопела, но, не желая этого выказать, внушительно заметила:
Что ж вы так лаете на даму? Я приняла вас за посыльного! Я не виновата, что вы на него похожи! Я...
Где она? Где?
Кря-кря-кря! Мой селезень потребует от вас удовлетворения...
Где она?
Кря! Кря!.. она на черном дворе, в курятнике...
Фингал кинулся на черный двор.
Мой селезень потребует от вас удовлетворения! Потребует! Потребует! — крякала ему вслед белая утка.
Очутившись на черном дворе, он увидал сидящую на низком плетне, который выходил на поле, какую-то съежившуюся, обдерганную курочку.
Он приблизился...
Вседержитель! Неужто?..
Цыпочка!
Она громко кудахтнула от изумления и испуга, потом кудахтнула от радости.
Что с тобою случилось? Почему ты здесь?
Она прежде всего расквохталась на свою судьбу.
О, я несчастная! Как я страдаю! Все меня бросили! Ты меня бросил! А ты клялся, что никогда, никогда не бросишь!
Успокойся... успокойся... Вот я пришел... Я был болен, цыпочка, раньше не мог...
Не мог? Отчего ж ты не лечился? Разве ты не знал, что я тут одна, что я терллю нужду, что я...
Не знал... Ведь я не выходил из своей конуры, я никого не видал из знакомых...
А я за тебя пострадала!
За меня?
Конечно! Кто укусил Сусанну Матвеевну?
Я не укусил...
Ну, хотеА укусить! С этого и началось! Все знали, что мы знакомы; ведь ты на всю околицу лаял, что я твоя названная сестрица! И мне начали за тебя мстить!
Мстить? Кто?
Beel Эли вдруг перестала прыгать и смеяться, познакомилась с какою-то гадкой соседкой, которая ей сказала, что ей пора перестать возиться с цыпленком, и она послушалась, бросила носить светлые, хорошенькие платьица, не стала завивать локоны, начала читать книжки... Я нисколько не удивляюсь, что все в доме жаловались на ее невнимание и упрекали ее в бессердечии и варварстве! Я по целым дням, по ее милости, сидела без катышек! Сусанна ей говорит; «Как тебе не грех забывать бедняжку! Хоть бы ты ей одну катышечку приготовила!» А она отвечает: «Возьмите себе эту бедняжку, ей у вас будет лучше!» Бессердечная девчонка! Вот награда за всю мою любовь!
Сусанна взяла тебя?
Да, взяла, и я была очень рада, потому что у нее катышки еще лучше,— ах, какие катышки! Но эта старая ведьма Дорочка начала меня ужасно преследовать. Ей давно было завидно, что все меня любят и все кричат о моей красоте! За меня сватался павлин, но она расстроила эту свадьбу! Я знаю, что это расстроила она!.. Потому что павлин был от меня без ума!
Цыпочка!..
Она, она расстроила! Она начала на меня ворчать, рычать, лаять — просто не давала мне проходу! Чуть я что- нибудь клевну, она кричит, что я обжора, что я только о том и думаю, как бы потуже набить себе зоб... Она насплетничала на меня Сусанне! Раз я взлетаю на подоконник и вижу, что Эли горько плачет и говорит Сусанне: «Вы жалеете мух и пауков, пожалейте и меня! Зачем вы доносите?» Я догадалась, что речь обо мне! Она просила, чтобы меня отдали назад и так была взволнована, что, вместо зачем «уносите», говорила зачем «доносите»... Сусанна, вот видишь, всегда сидела за кустом, около хмелевой беседки, где вечно шепталась Эли со своею глупою новою знакомою, соседкой. Я тоже туда любила ходить, потому что там есть одно местечко, где множество червяков.
Сидела за кустом?
Ну, да! Сидела за кустом и когда раз чихнула, и Эли вскочила и заглянула за куст, она схватила меня, сказав: «Я за курочкой! Я ее унесу!» — и унесла меня...
Цыпочка!
Ты опять меня так называешь? Ты думаешь, что можно оскорблять тех, кто несчастен? Что можно помыкать теми, кто... Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах!
Помилуй, цып... Авдотья Федотовна! Я...
Всегда так! Всегда так! Кудах-тах-тах! Кудах...
Успокойся, успокойся, дорогая, неоцененная, прекрасная!..
Когда я так несчастна! Кудах-тах-тах!
Ради бога!.. Успокойся... Прости меня, милая, и рассказывай!
Наконец, Авдотья Федотовна успокоилась, простила и стала рассказывать дальше.
Сусанна рассердилась, закричала: «Я имею право!», бросила меня и побежала, а навстречу ей эта гадкая Дор- ка и лает на меня, как бешеная. Я кинулась к Эли, но она, глупая, только прижималась к своей противной соседке и не обратила внимания, что я тут и готова к ней возвратиться. Я начала квохтать, но старая Дорка уже успела насплетничать превосходительству. Он пришел, ужасно на меня шикнул, схватил Эли за руку... Я бросилась в кусты и просидела там до самого вечера. И вечером такая суматоха была в доме, что я вся дрожала и едва решилась пробраться на свой решетчатый насест... Слышу: «Выгнали соседку! Выгнали соседку! Уезжают! Уезжают!» Противная Дорка бегает, суетится и лает: «Соседка напоминала мне бедного юношу Фингала!» — Чем же она похожа на Фингала?—спрашиваю. «Тем,— отвечает, — чего вам не понять, бисерная головка!» Захохотала, замахала хвостом и убежала... Безобразная образина! «Бисерная головка!» Когда петух Пестрый находит, что у меня чистый греческий тип, а бедный погибший фазан Золотой говорил, что его поражает во мне бурбонский профиль! Завистливая ведьма! А все из-за тебя!
Из-за меня?
Разумеется! Ты умел подладиться к Дорке, и с тех пор она стала меня преследовать! Знакомство с тобой погубило меня!
Боже мой!..
Да! Теперь и «боже мой!» Повторяю: знакомство с тобою погубило меня! Все начали думать, что я такая же кусака, как ты, и вот все уехали, все меня бросили! Живи теперь на черном дворе! Кудах-тах-тах!..
Горемычный пес не мог не видеть, что ни последовательностью, ни логикой названная сестрица не отличается, но она была так расстроена, так огорчена, находилась в таком бедственном положении, что он счел жестоким пускаться теперь в какие-нибудь объяснения и ограничился тем, что начал ее успокаивать, утешать и ободрять.
Я тебя никогда не брошу, моя несравненная! Я здесь, около тебя!
Да, и еще чем-нибудь меня скомпрометируешь! Ах, кончится тем, что ты доведешь меня до вертела или до кастрюли! Кудах...
Я отыщу тебе отличного зерна...
А катышек? Разве ты дашь мне катышек?
Я постараюсь...
Постараешься! Знаю я, как ты постараешься!
Я сделаю все, что совесть и честь дозволят...
Совесть и честь! Я говорю про катышки, а ты про совесть и честь! Разве это имеет между собой какое-нибудь отношение?
Но позволь тебе объяснить... совесть и честь...
Я сама понимаю, что это такое совесть и честь! Пожалуйста, без объяснений! Можешь быть уверен, что я стала бы презирать всякого, кто отказался бы от поединка, кто...
Но...
Пожалуйста, не спорь, у меня и так страшно рас« строены нервы! Ты эгоист, и больше ничего! Ты мог бы помочь мне и не хочешь! Кудах-тах-тах!..
Я не хочу? Только скажи!.. Только прикажи!..
Кудах-тах-тах! Кво! Квої
Скажи!.. Прикажи!..
Ты сходишь к Модесте Петровне?
К Модесте Петровне?
Ну, да! К лисиньке! Разве ты ее не знаешь?
Это та, что жила в березовой рощице?
Да! Сходишь? Узнай, вернулась ли она с богомолья, и если вернулась, скажи, что я ее умоляю исполнить свое обещанье проведать меня, что я ее жду здесь, на плетне... где мы уже раз виделись...
Разве теперь воротца в березовой рощице не на замке?
Конечно, нет!
И... Модеста Петровна свободно везде бывает?
Везде! Сусанна перед отъездом отдала ей ключ от замка и подарила рощицу! Что ж ты не идешь?
Я хочу только тебе посоветовать...
Ах, вот она сама идет! О, какое счастье! Какое счастье!
Авдотья Федотовна спрыгнула с плетня на поле и в восторге принялась хлопать крыльями и приседать.
Фингал тоже перескочил в поле.
Модеста Петровна приближалась не спеша, глядела кротко и задумчиво, улыбалась приветливо и меланхолически; двуличневая мягкая шубка переливалась на ней то красноватым, то желтоватым цветами, пушистый хвост тихо волновался, словно желал обнять весь куриный мир.
Здравствуйте, милое дитя...— сказала она, останавливаясь поодаль.— Но, быть может, я вам помешала?..
И она скромно обратила глаза на Фингала.
Ах, нет, нет! Как можно! Нисколько не помешали!— закричала Авдотья Федотовна.— Это Фингал... Я хотела его послать...
Боже мой! Какая неожиданная встреча! — воскликнула Модеста Петровна, подпуская в свои ясные глаза сколько следовало приятного изумления.
Фингал поклонился.
Как поживаете?— продолжала Модеста Петровна.— Я слышала, какое ужасное несчастье вас постигло! Это растравило мне сердечные раны! Но не будем говорить об этом... Вы поправились, чрезвычайно возмужали, чрезвычайно...
Она не докончила, но ее умильная мордочка была так красноречива, что всякий старый тетерев и тот угадал бы, что только от скромности замерли на ее язычке выражения восхищенья.
Как вы счастливы, дитя мое, что имеете такого друга! — обратилась Модеста Петровна к Авдотье Федотовне.— И как должны вы благодарить небо за ниспосланье вам такой дружбы!
Авдотья Федотовна, начинавшая волноваться, что на все милые речи Фингал не отвечает и стоит пень-пнем, слабо улыбнулась.
До свидания, дитя мое...
Ах, как вы скоро уходите! Когда ж мы увидимся?..
Скоро... Прощайте, Фингал Иванович! Я не умею красно говорить, но... но сердце мое глубоко вам сочувствует!.. Вы здесь надолго?
Да, я надолго!
Как приятно! Я, однако, боялась, что вы нас скоро покинете! Авдотье Федотовне теперь необходима дружеская лапа, которая бы ее поддержала... До свидания... Надеюсь, вы посетите меня в моей березовой пустыне? До свидания...
Фингал поклонился.
Авдотья Федотовна переступала с лапки на лапку, топорщилась, вытягивала горлышко, то откидывала головку направо и вытаращивала левый глаз, то откидывала головку налево и вытаращивала правый глаз... Наконец, с клювика ее сорвался заветный вопрос:
А вы... вы виделись с вашим крестником?
Да,— отвечала Модеста Петровна, глядя ясными глазами на Фингаловы уши, которые заметно насторожились.— Все он, бедный, хворает!
Ах, какая жалость! Ах, что с ним? Неужто типун?
Нет, не типун... Его недуг более нравственный, чем физический...
Оскомина? — мрачно решил Фингал.
О, нет... Он, видите, поэт в душе... У него тысячи неясных стремлений... пламенная любовь к прекрасному, жажда высокого и великого... Это тоже изгнанник! У него была дуэль с одним чрезвычайно влиятельным Кохинхинцем, и вот он должен скрываться! Он ищет, как пробраться в Америку, и по пути посетил меня... Его присутствие здесь тайна, но вам я, разумеется, могу доверить всякую тайну!
Однако, я все болтаю! До свидания... Я спасаюсь бегством от искушения беседовать с вами дольше! До свиданья, Фингал Иванович! Позвольте вас обнять, дитя мое!
Фингалу показалось, что, обнимая, Модеста Петровна что-то шепнула его названной сестрице. Он, разумеется, не мог заметить, когда и как она шепнула, но «кудах», вылетевшее из клювика названной сестрицы, и вдруг поднявшийся хохолок на ее головке выдали ему, что ее чем-то утешили.
Ах, дитя мое, не поколола ли я вас?
Нет, нет! Я так...
До свиданья!
До свиданья! До свиданья!
Когда кончик пушистого хвоста исчез вдали, Фингал спросил названную сестрицу:
Что она тебе шепнула?
Ничего она мне не шепнула! — отвечала Авдотья Федотовна.
Она ходила гоголем кругом оттаявшей за день лужицы, смотрелась в воду, расправляла перышки, прищуривалась, вздувала хохолок...
Знаешь, милая, — сказал Фингал, — я бы просил тебя быть осторожнее,
В чем это осторожнее?
Что это за новое знакомство? Что это за крестник?
Господи! Ты из всего вечно затеешь какую-нибудь ужасную историю! Знай, что новый знакомый не хуже старых! Это, наконец, невыносимо! Как ты обращался с Мо- дестой Петровной? Cela n’a pas de nom! A теперь ты начинаешь чернить его... такого божественного зверька!
Я не чернил его, милая... Я бы только хотел знать, что это за зверек... Ты его видела?
Разумеется, видела!
Он приходил?..
Ну, да! Такой робкий, грустный... Скажи, пожалуйста, это очень далеко ехать в Америку?
Очень далеко. А что?
Так... Ну, прощай...
Куда ж ты?
Пора... уже поздно... я озябла... Завтра увидимся... Ты завтра приходи, пожалуйста, пораньше... Придешь пораньше?
Приду... Но я хотел бы остаться здесь...
Где здесь?
Во дворе, около курятника... Я бы оберегал тебя...
От кого? От чего?
В случае какой-нибудь опасности...
Что за вздор! Какие же у нас опасности? Нет, нет, иди домой и усни... Ты устал, и тебе непременно надо отдохнуть! Иди, иди домой!..
У меня ведь нет теперь дома, милая,— возразил Фингал, пытаясь улыбнуться. — Ты разве забыла, что я лежал в развалившейся сторожке?..
ну> иди в сторожку! Надо же тебе отдохнуть, наконец! Там тебе будет хорошо... Я хочу, чтобы тебе было хорошо!
О, милая! Не заботься обо мне!.. Позволь мне остаться!
Иди, иди в сторожку! Там тебе будет отлично, а здесь холод, снег!..
Там еще больше холоду... Крыши нет, и меня совсем заносит снегом... А здесь...
Нет, нет, уходи!.. Если любишь меня, уходи! Уйдешь?
Если ты требуешь...
Требую, требую!.. Прощай, прощай... Отдохни хорошенько, слышишь? И завтра рано приходи; придешь?
Приду...
Авдотья Федотовна резво перелетела через плетень и скрылась по направлению к курятнику.
XIII
Повесив голову, опустив хвост и уши, тихо ковылял Фингал по узенькой полевой тропинке к лесу, где стояла разваленная сторожка, служившая ему приютом.
Солнце закатилось, заметно похолодело, и все лужицы быстро затянуло тоненьким, как писчая бумага, льдом, на котором отражался пурпур заката.
Нет, она все-таки жалеет меня! — думал Фингал.— Она все-таки обо мне заботится!.. Она не позволила остаться, но это потому, что она ведь не знает, куда посылала меня на отдых! Нет, мне еще нечего горевать!