Солдат Орешек и Пропади Пропадом
Идёт солдат Орешек, пылит сапогами. Песню запоёт — хорошо, молчит — тоже хорошо. По-всякому хорошо, когда домой с дальней стороны ворочаешься. Да и чего кручиниться: одет по форме, воинскому делу обучен и к любому фортелю готов. Оно хоть и весело солдату, но глазами всё видит, ушами всё слышит.
Вот и смекнул — птицы не поют!
Солнышко, день тёплый, а не поют. К чему бы это?
Туг и дорога запетляла, заметалась, ткнулась в мосток, а за мостком — сорок сороков нехоженых тропинок.
Сел солдат Орешек на брёвнышко, снял сапоги, портянки размотал, ноги — в воду, остужает от горячей ходьбы.
И слышит — кап, кап!
Заглянул под мосток, а там Малашка-замарашка на горючем камне сидит, слёзы в воду роняет.
Солдат Орешек портянки намотал, сапоги надел, сошёл с мостка на землю, а уж тогда и поздоровался:
— Здравствуй, девушка!
— Здравствуй, дяденька! — говорит.
— Чего тут сидишь во тьме? На солнышко пошли!
— Ой, дяденька! Спасибо, что пожалел! — говорит. — Только ты беги без оглядки отсюда, за мной Пропади Пропадом вот-вот пожалует.
— Что за чудо-юдо? Не знаю такого! — удивился солдат. — За какую, однако, провинность он тебя к себе забирает?
— Моя вина невелика, — плачет девица. — Пекла я блины да и опрокинь тесто, а батюшка мой в сердцах заругался: «Пропади ты пропадом под Калинов мост!» Тут и набилась в избу всякая нечисть. Настращала батюшку. Тому делать нечего, никто его за язык не тянул. Вот и привёл он меня сюда, под Калинов мост.
— Ну ладно, — говорит солдат, — с тобой посижу, погляжу на Пропади Пропадом, велика ли страсть.
Только сказал, брёвна на мосту заходили, колёса да копыта по брёвнам застучали.
— Лёгок на помине! — Выхватил Орешек саблю да и побежал вон из-под моста, чтоб манёвр в бою был, коли бой приключится.
Глядит — карета. Да такая чёрная, словно её в дёгте вымазали. Вместо коренного — козёл, а по бокам — прежний царь с царицею, с того света.
Вышел из кареты пан. Усы на сажень, кафтан атласный, в шапке — красное перо и глазёнки, как горящие угли.
А так — обыкновенный пан. Разве что сапожки из козлиной кожи да вместо каблуков — копыта.
— Ты чего тут, солдат, делаешь? — спрашивает Пропади Пропадом.
— Тебя дожидаюсь.
— Так я не за тобой, за девицей.
— А мне её жалко.
— Уж не биться ли за такую замараху вздумал?
— А почему не биться, буду биться. Какая бы ни была, а душа человеческая. Дело у меня такое, солдатское, за слабого стоять.
— Знаю, Орешек! Солдат ты добрый. Из ружья палишь, саблей рубишь. Только со мною долго не навоюешь. Ни пуля, ни сабля меня не берут.
— Да уж, наверное, так и есть, — согласился Орешек. — Однако ж без боя человеческую душу тебе не отдам.
Выскочил солдат на мост, саблю из ножен выхватил…
Захохотал Пропади Пропадом, закатился. И что за диво: и за мостом он, у самой воды. И возле леса тот же самый пан красноглазый. И на лугу! И там, и здесь, и где его только нет, впереди и позади.
Орешек прищурил один глаз, прищурил другой, начертил вокруг себя саблей круг, ружьё с плеча снял да и бах-бах, чтоб нечистой силе неповадно было солдату голову морочить.
И ни пана, ни кареты с козлом да с бывшими царями. Гремит, катит на солдата бочка. Чем ближе, тем больше. Выше леса. Орешек перед той бочкой меньше муравья. И уж вот она, налетит — мокрого места не останется.
Тут солдат Орешек, чтоб зря-то не пропасть, кинул саблю свою на дорогу. Сабля кривая, наехала на неё бочка да и в сторону — бряк с моста на камни. Обручи полопались, доски посыпались. Такой грохот пошёл, словно целый город завалился.
А на солдата коршун с неба упал. Ещё и не добрался до солдатской дублёной кожи, а с когтей уже кровь капает.
Орешек то присядет, то ружьём отмахнётся. Коршун всё злей нападает, того и гляди, в глаза вцепится.
Схватил Орешек кусок обруча да как кинет его наотмашь. И застонала птица человечьим голосом, наземь рухнула с перебитым крылом.
Только солдат дух перевёл, а у коршуна пёрышки все взъерошились, зашевелились, и загудел, заплясал по небу чёрный клубок пчелиного роя.
Сбежал Орешек с моста под мост, сорвал с головы кивер, давай воду из реки черпать и на пчёл брызгать. Тут они и повисли, как борода, на калиновом бревне.
Солдат, долго не думая, ранец снял, пожитки вытряхнул, подставил ранец, смахнул в него рой, закрыл, ремни застегнул да и придавил горючим камнем.
— Ступай себе домой, девица, — говорит Орешек. — Все твои напасти позади.
Тут девица улыбнулась, водою проточной умылась, и увидел солдат: замарашка-то — красавица.
Провожала Малаша-милаша избавителя за Калинов мост, а потом по лужку пошла до лесу, а потом и через лес до пустоши.
— Так бы шла и шла за тобой, — сказала солдату, — да не зовёшь ты меня в даль дальнюю, в жизнь бесприютную.
И сказал солдат Орешек Малаше-милаше:
— Покойных дорог у солдата не бывает, потому и не зову в даль дальнюю. А в жизнь свою бесприютную, однако, зову, коли не страшно тебе, девушка, быть солдатской женою.
— Страшно, — говорит Малаша-милаша, — да без тебя теперь жизнь не жизнь.
— Коли так, жди меня на обратной дороге. Проведаю матушку мою, испрошу у неё благословения, да и пойдём с тобою, душа моя, рука об руку, одной дорогой, а велика ли она будет, коротка ли, то судьба наша знает. Мы не сплохуем — злыдню тощую не повеселим.
И на том они расстались.
И махала Малаша-милаша вослед солдату рукою, а солдат шёл да всё оглядывался, покуда дорога прямо вела.
…Шёл солдат Орешек, шёл да и встал. Как же без ранца — непорядок в амуниции.
Поворотил назад.
Подошёл к Калинову мосту, глядит: на месте ранец, горючим камнем придавлен. Вокруг пожитки солдатские пораскиданы, цены невеликой, но все для жизни нужные.
Призадумался солдат Орешек. Вытрясти из ранца нечистую силу — хлопот потом не оберёшься, и бросить ранец тоже никак нельзя.
Вспомнил тут солдат своего унтера Ивана Спиридоныча. Унтер Иван Спиридоныч о солдатской амуниции говаривал: «Солдат потому и солдат, что всякая вещь при нём и для его солдатской надобности во всякий час прилежна».
— Эх! — говорит Орешек.
Сдвинул горючий камень, взял ранец, открыл да и тряхнул на воду. Там ведь пчелиный рой сидел. Ан нет! На то она и нечистая сила, чтоб честного человека дурачить. Полетела из ранца пыль, мелкая, едкая, столбом пошла!
У самой пропащей бабы в избе столько пыли не наберётся.
Чихнул солдат Орешек и подумал про себя: «Вот тебе и Пропади Пропадом».
Тут засвербил в ухе тощий ветерок, чудится Орешку, будто говорит кто-то:
— Дождёшься ты у меня, солдат! Узнаешь, как совать нос не в свои дела.
Не стал солдат Орешек на словах с нечистой силой спорить.
Покрутил пальцем в ухе, протёр свой ранец пучком травы, пожитки сложил и — в путь-дорогу.
Солдат Орешек и Верлиока
Идёт солдат Орешек лесом. Деревьям в том лесу тесно. Небо над дорогой закрыли. Темно. А по верху-то ветер всё у-у-у да у-у-у! И не понять: может, это не ветер, а волк.
Солдат ничего! Шагает!
Вдруг задрожала земля под копытами да под колёсами. Нагоняет солдата карета о шести лошадях цугом.
Орешек — на обочину, пропускает поезд. А возница лошадей вдруг осадил да и машет солдату: становись на запятки, домчу.
Коли приглашают, чего упираться.
Вскочил Орешек на запятки, гикнул возница на лошадей. Они и взялись с места. И понесли. Да так, что ветер в ушах, как щенок, скулит, жалуется. В глазах рябит. Колёса уж и не крутятся, юзом пошли. Карета по дороге, как по морю, с боку на бок переваливается. Заденет за куст какой — не приведи господи, что будет. Щепы не собрать.
Зажмурился Орешек. И сразу тихо стало. Ветер улёгся.
Глаза открыл — небо, солнышко.
Смотрит, что за оказия!
Сидит он в вороньем гнезде, на вершине высоченной сосны, на самом краю леса. На той самой опушке, где с Малашей-милашей расстался.
Делать нечего.
Слез с дерева.
Смолу с рук ободрал да и пустился в путь той же дорогою.
Шибко осердясь на себя, шагал. А как не сердиться? Попался на проделки Лешего. Кому-кому, а солдату такая промашка — обидная.
Пора бы и на привал, солнце в зените, да Орешек упрямится, шагает.
И нагнал мужичонку на телеге.
— Далеко ли, служивый, путь держишь? — спрашивает мужичок. Корявенький такой, бородёнка запущена, глазки заспанные.
— Домой иду, — говорит солдат. — Матушку проведать.
— Садись, подвезу.
— А чего ж не сесть?
Сел солдат в телегу. Заскрипели. Скрип да скрип. Скрип да скрип. Кинуло Орешка в сон. Только клюнул — посвежело. Воздухом потянуло. Зевнул Орешек. Смотрит — в том же вороньем гнезде сидит.
— Ну погоди, дедушка! — говорит Орешек. — Будет и на моей улице праздник.
Слез с дерева и опять пошагал, по той же дороге малоезженой.
Далеко ушёл.
Поредел тёмный лес. Там поляна, здесь поляна. Смотрит — лошадь пасётся.
Остановился солдат, прищурился и дальше потопал. Тут ему стыдно стало.
— Этак я и сам себе верить перестану.
Вернулся. Достал из ранца верёвку, сплёл уздечку. Сел на лошадь, вдарил её по бокам да и очутился в тот же миг в вороньем гнезде.
— В третий раз, дедушка, твоя взяла! — Тут уж солдат Орешек не осердился, засмеялся.
Слез с сосны, а уже темень. Весь день шагал, только вот ушёл не больно далеко.
Сел солдат под сосною.
Пожевал солдат кус хлеба, сапоги снял, портянки перемотал и пошёл дорогой малоезженой, но своими же ногами топтанной.
Пошёл, пошёл голубчик, тьмы ночной не страшась.
А черно кругом, словно в печку залез: руку поднеси к носу — не увидишь. Только Орешек не на глаза надеется, а на свои солдатские ноги. Солдатские ноги как добрый конь. Отпусти их, сами собой приведут к жилью.
Ветер подул, тучи развеял.
Явились на небе звёзды. Света от них не много, но сердцу с ними веселей. Дорога-то солдату попалась — не приведи господи. Лес со всех сторон обступает, как в чулане тесно.
Вдруг смотрит солдат Орешек и не верит — огонь впереди. Днём, когда на каретах катил, жилья не встречал, а ночью — извольте радоваться.
Огонёк светит, манит. Солдат Орешек хоть и не верит глазам, а шагу прибавил.
Подошёл ближе: видит — чудо! Не в избе огонь горит, и не костерок это. Под землёй золотой сноп золотыми колосьями играет. Клад!
Подивился, но с дороги своей не свернул.
«Или дедушка опять шалит, глаза отводит, — думает Орешек, — или ещё какая нечистая сила».
Прошёл мимо. Десяти шагов не ступил, из-под ног, на самой дороге — свет. Так и шибает в глаза!
Вроде бы печку топят, да вместо поленьев — камешки живым огнём горят: синим, красным, белым, как день. Добыть такой камешек — и сыт будешь, и нос в табаке.
Солдат Орешек переступил клад и своей дорогой идёт, пыхтит. Жарко ему всё же. Искушение! А нечистая сила тоже в раж вошла. Каруселью чудеса крутит.
Направо — на дереве на золотых цепях сундук хрустальный висит. В сундуке — платье королевское, пером жар-птицы подбитое. И корона там, и яблоко, и другой королевский причиндал.
Налево — белая свинья мордой землю роет, а из-под рыла всякая драгоценная всячина: запоны, побрякухи, безделухи, обглядухи.
Назад поглядеть: на дубу — куриное гнездо. В гнезде селезень — золотые пёрышки: утицу серебряным клювом в голову клюёт, а утица с испугу алмазные яйца роняет.
Впереди и подавно — мельница. Чего мелет не видать, только из-под жернова на дорогу золотой песок без роздыху и остановки сыплется.
Конь вдруг заржал. Объявился под деревом, на котором сундук хрустальный с королевской одёжей. Мол, бери, садись, поезжай! В любом королевстве примут и принцессу в жёны дадут.
Засмеялся солдат Орешек.
— Э! Как нечистая сила изгаляется!
Тут все клады и рассыпались прахом, только вонь от них пошла, словно гадость какая сгорела.
В лесу просторней стало. Дорога забелела, звёзды замигали.
Совсем солдат Орешек ноги отшагал, идёт, на ходу спит. Можно бы и под деревом лечь, да место уж больно ненадёжное.
Глядь-поглядь — огонёк! Лучину в избе полуночник бессонный жжёт.
Лучине солдат Орешек поверил, свернул с дороги.
Подошёл ближе — забор. Ищет ворота, да никак во тьме не найдёт.
— Эх! — говорит.
Перелез через забор. Собаки не слыхать, а изба не изба — терем! Взошёл на крыльцо — дверь не затворена. Орешек в сени, о косяк, однако, постучал.
— Хозяин! Нельзя ли прохожему солдату переночевать?
В ответ — молчок. Только лучина мигнула да и погасла.
Назвался груздем — полезай в кузов.
Переступил Орешек порог. Тьма — глаз выколи. Вдруг под ногами два зелёных огонька зажглись.
— Здравствуй, кошачье племя! — обрадовался солдат живой душе. — Коли за хозяина, принимай! Гость и голоден, и от устатку с ног валится.
Глаза погасли, а зажглись уж возле печи. Заслонка в печи, как дверь в амбаре. Отставить — сил не хватило, а вот уронить — как раз.
Дохнуло из печи, будто из угольной ямы. От жара не то что в избе, в лесу посветлело.
Видит солдат: вместо поленьев — деревья, котёл о сорока вёдер до краёв мясом набит.
Чует Орешек — о сапог его кто-то трётся. А это кот! Чёрный, тощий — заморыш заморышем.
Завёл в котёл деревянный половник и вычерпнул две дюжины перепёлочек. Одну дюжину коту, другую себе.
Только пёрышки ощипал, слышит: пик да пик. Прежалобно. А это птичка — синие пёрышки в клетке пикает. Насыпал Орешек пичуге хлебных крошек из своего ранца, сам приговаривает:
— Кушайте, ребятки!
Кот кушать кушает, а мурлычет свое:
— За жа-лость хо-зяин тебя не пожа-лует!
Тут лес ходуном вдруг заходил.
Пичуга — молчок, кот — за печь, будто его метлой шваркнули. Орешек за котом.
Распахнулась дверь, будто её бурей вышибло. Явился в дом хозяин, Верлиока одноглазый.
За спиной Верлиоки — рыбачья сеть, а в сети вперемежку: косули, кабаны, рыба и птица.
Кинул Верлиока добычу у порога, а сам к печи.
— Кто погасил лучину? Кто уронил заслонку?
Дунул на огонь — печь изморозью покрылась. Котёл вытащил и давай жрать всё что ни попадя: с рогами-копытами, с чешуёй, с пером, с шерстью мохнатой.
Котёл языком вылизал, свалил в него добычу и — в печь. Плюнул-дунул — огонь и занялся.
Сел Верлиока на лавку, упёрся глазом в печь и говорит:
— Что мне кирпичи, я сквозь землю на три сажени вижу. А ну, выходи незваный гость.
Орешек упираться не стал, вышел.
— Поиграй со мной, солдат, — говорит Верлиока. — Да смотри, как заскучаю, так и съем тебя, с ружьём, с саблею.
— В догонялки с ним поиграй, — мурлычет кот из-за печи.
— Догонялки игра старая, — говорит солдат. — Я другую знаю: погонялки.
В ту пору, на солдатское счастье, месяц на небо взошёл.
Подставил Орешек бляху, что на ремне, под лунный луч, лунный заяц и скакнул на стену.
— По зубам ли тебе, Верлиока, этакая дичь? — и на потолок зайца посадил.
Верлиока-то как сиганёт — дыру башкой в потолке прошиб, а заяц уж на полу.
Верлиока наструнился, напыжился — шмяк об пол! А заяц у него на носу. Верлиока размахнулся, развернулся да так хватил себя по носу, что и дух вон!
— Эй, ребята! — говорит Орешек коту да птичке — синие пёрышки. — Не повезло с ночёвкой. Ну да солдату весь белый свет — дом родной.
Отворил он клетку, отпустил пичугу на волю. Загасил огонь в печи.
— Отъедайся, Кот-коток, вострый коготок, да и гуляй себе на свободе.