Отворил двери, окна и вышел к другу своему, к Месяцу Месяцевичу.
— Постой, братец, на часах, солдату спать пора. Земля — перина, одеяло — небо, заскорузлый корень — подушка, а сны сладкие.
Спит солдат, а месяц на часах стоит.
Солдат Орешек, Чертовка и Анчутка
Пробудился Орешек, когда птицы уж все песни спели. Поглядел по сторонам: лес — зелёный, небо — синее. Вспомнился вчерашний день, и только головой покачал:
— Хитра нечисть, а всё ж человеку не ровня. На гадости только и хватает ума.
Переобулся солдат. Нет воды — росой умылся. Хлеба нет — щавельку пожевал. И в путь. Ать-два, ать-два — тут и лесу конец.
Лужок в ноги ластится. Речка по лужку — донышко золотое. Вместо моста — дерево с берега на берег. А на дереве этом — человек. Подошёл Орешек поближе, так и есть — человек. Девка!
Платье на ней зелёным огнём отливает. Волосы чёрные, как чёрная мгла, а руки белые. В руках — гребень золотой.
Чешет девка волосы гребнем, а сама с солдата глаз не сводит. И всё смеётся, смеётся. Да и сказала вдруг:
— Орешек, что же ты под ноги себе глядишь? Этак и счастье своё прозевать недолго. Иди ко мне! На брёвнышке посидим.
— Отчего же не посидеть! — сел Орешек на брёвнышко, смотрит на девку. — Вот он я. Чего ещё скажешь?
— Скажу — невежливый ты, солдат. К девушке нужно с ласкою подходить, с пряничком. Тогда и тебя полюбят. Клади мне голову на колени, я тебе волосы золотым моим гребнем расчешу, может, и поумнеешь наконец!
— И то правда! — Снял Орешек кивер да и лёг к девке головой на колени.
Запустила девка солдату гребень в волосы, а сама песенку запела:
На Ивана упрямого — кнут,
Захару — с три короба наврут.
Георгию — слава, Петру — хвала,
Тихому Тихону — хлеб да халва.
На Орешка есть Чертовка,
Девка ласковая да ловкая.
Тут Орешек глаза совсем закрыл да как вскочит. Гребень-то и остался у него в волосах.
— Куда же ты? — кричит Чертовка. — Уж я тебя так полюблю, ни одна девка так полюбить не сумеет.
— Недосуг мне, — говорит Орешек. — Заждались меня.
Перешёл речку вброд, да и ать-два, ать-два!
— Гребень отдай! — вопит Чертовка.
А солдат: левой-правой, левой-правой, да и нет его.
Лучшая дорога — которая домой ведёт, а солдату такая дорога во сто крат милей. Пуля-дура его миновала, а врага он и сам обхитрил.
Только примечает солдат Орешек: что ни верста, то в ноги ему — две дороги на выбор. Раз пошёл направо, другой раз — налево.
Солнышко на закат, а жилья человеческого всё нет и нет. С одной стороны озеро ему блеснёт и с другой стороны — озеро. А вот уж и лес по колено в воде стоит, да и дороги не стало.
Забрёл Орешек на болото на ночь глядя. Призадумался.
Не о жилье человеческом уже думает — какое здесь жильё, — хоть бы где место сухое найти, ночь переждать. Не цапля ведь, чтоб стоять в воде по колено.
Приметил кочку высокую.
Шаг сделал — по грудь в воду ушёл. Смотрит, а кочка занята: то ли птица какая-то чёрная сидит, то ли козёл. И крылья будто бы, и рога.
Солдат долго не думает. Схватил Орешек болотную животину, а она как прыснет. Потянула солдата по болоту, только брызги летят во все стороны.
Вспомнил тут Орешек своего унтера Ивана Спиридоныча, чего тот про болота сказывал. И пришло на ум — Анчутка по болоту его тягает, бесёнок водяной.
«Страсть, конечно, божия, однако и пострашней бывает», — подумал про себя Орешек и давай Анчутку руками тискать, чтоб силу солдатскую почуял.
Анчутке больно стало, да и притомился: солдат при ружье, при сабле, при сапогах.
Ухнулся Анчутка в лесную чащобу и только отпыхивается. Орешек видит — место сухое, однако Анчутку не пускает, как гаркнет на беднягу:
— А ну, выноси меня к человеческому жилью, не то все кости тебе пересчитаю!
Анчутка и взмолился голосом человеческим:
— Тише, солдат! Дедушка проснётся, и тебе, и мне несдобровать.
Глядит солдат на чудо болотное, удивляется. Перья у Анчутки — верно птичьи, мордочка махонькая, с кулак, не то кошачья, не то собачья — не поймёшь, а на голове рожки козлиные. И чёрный! Ну будто из трубы вылез.
— А чего же тебе-то, страшиле этакому, на болоте бояться? — спрашивает Орешек. — Ты здесь свой!
— На болоте всяк дедушку боится, — говорит Анчутка. — А я в кабалу к человеку попал. Заспался. Дедушка за такое в тину закатает.
Тут как ухнет на болоте, как булькнет. Вылез из пучины дедушка. Уж до того зелёный да корявый, что и рассказать о том невозможно.
Анчутка сидит, не шелохнётся.
Водяной бороду задрал.
— А где ж луна? Разбудили, неслухи. Всё гомонят-гомонят! Вот я вам! — погрозил лапой неведомо кому, зевнул и под воду ушёл.
Заворочался Анчутка, крылья свои лохматенькие оправил да и говорит:
— Держись, солдат, полетим. Отвязаться бы от тебя поскорей.
Порхнул в небо, как глухарь, понёс. А силёнок маловато.
Солдат Орешек ноги о вершины деревьев поотшибал.
Глядит Орешек — огонёк на болоте зажёгся. Горит, но мигает. И вдруг — пошёл. Пошёл-пошёл, да всё кругами. Тут ещё один огонёк объявился. Ещё.
Вдруг — трах!
Хватил Анчутка солдата крыльями по глазам да как шарахнется в сторону. Орешек руки-то и разжал.
Но на то он и солдат, чтоб скоро соображать. Успел-таки ухватить Анчутку за мохнатенькое его крылышко.
— Увва-а!
Завопил Анчутка, да так, что кони в табунах присели от страха. Не летит уже — кувыркается по небу. Ну и хлопнулся на прошлогодний стог сена.
— Отпускай, — стонет.
— Шею бы тебе свернуть за козни твои, — говорит Орешек. — Ну да ладно, гуляй. А чтоб не забижал солдат, вот тебе моя памятка.
Выломал у Анчутки пук мохнатых перьев и отпустил на все четыре стороны.
Только бесёнка и видели. Стрелой на болото умчался.
Солдат Орешек и Банник
Поглядел на себя солдат Орешек: не годится в стогу ночевать. Мундир в тине, мокрый, в сапогах хлюпает.
Скатился Орешек со стога, пошёл в деревню. Крайняя изба ночного гостя не пугается. Постучал солдат в крайнюю избу. Отворила ему дверь старуха. Поглядела на солдата — и ну хихикать.
— Явился — не запылился! А уж мокрый, как курица. Как такого в избу пустить — наследишь. Ступай-ка, солдат, в баню. Она у меня нынче топленная. Обсушись, помойся с дороги, а уж тогда и в избу просись.
— Отчего же не помыться? — говорит солдат Орешек.
И отправился, не смутясь позднего времени, в баню.
В предбаннике по углам ветер свистит, холод по полу катает.
— Неужто старуха шутку со мной сыграла, — думает Орешек.
Открыл дверь в баню, а там, как в печке.
Обрадовался Орешек, разделся, прихватил с собою Анчуткины перья и нырнул в банную благость.
Камни в печке красные, от них и свет, да ещё пеньки гнилые по углам мерцают.
— Со мной пришёл мыться? — спрашивают Орешка.
Тот туда-сюда глянул и видит: белый-белый старичок на верхнем полке сидит.
— Здравствуй, дедушка Банник! — говорит солдат. — Не знал я, что твоя теперь очередь. Могу и обождать.
— Отчего же, давай вместе мыться. Места хватит — силёнки бы хватило.
— Да кто её, силёнку нашу, измерял, — говорит Орешек. — Будет жарко, я вот пёрышками обмахнусь.
— А что это у тебя за перья? — спрашивает Банник.
— Да память по Анчутке. Из крыльев его надрал.
— Ахти! — удивляется Банник. — Лихой ты, видать, солдат!
— Какое там! — говорит Орешек. — Я обыкновенный. Вот мой унтер Иван Спиридоныч — старослужащий солдат, тот — калач тёртый.
Орешек разговоры разговаривает, а сам в шайку уже и воды налил, и веник сыскал.
— Давай, дедушка, похлещу тебя! Самому небось не больно сручно.
— Будь добрый! — согласился Банник, а сам на перья поглядывает.
Солдат и говорит:
— Если хочешь, могу и перьями, мне Анчуткиного добра не жалко.
— Уважь, — кивает Банник, — перо-то, чую, шёлковое.
Уважил солдат хозяина бани, а тот и говорит:
— Теперь ты ложись! Да не бойся. Неохота мне угаром тебя морить. У самого потом голова, как худой котёл, и трещит, и пищит.
На славу солдат Орешек помылся, попарился. Подарил Баннику Анчуткины перья напоследок, а тот его табакеркой отдарил.
— Откроешь, — говорит, — потихоньку. Тут на всех чих и нападёт. А тебе — ничего! То-то смеху! Я ведь — пребольшой шутник.
Засмеялся, на камни ковшик водицы кинул, закутался в пар, как в простыню, да и пропал.
Увидала старуха солдата, по-кошачьи фыркнула:
— Живёхонек!
— Хорошая у тебя баня, бабушка, — говорит солдат. — Спать клади. Разморило.
— Вот тебе тулуп. Вот тебе другой, — говорит старуха. — На один ложись, другим укроешься.
Солдат Орешек, Ведьма и барин
Лёг солдат Орешек и захрапел, да так, что все старухины мыши в подполье попрятались, а старуха радуется:
— Спи, голубчик, спи! Авось и до смерти заспишься!
Зажгла в печи малый огонь, поставила на огонь ведёрный чугун да и принялась варево поганое варить. Травки-отравки в тот котёл кидает, сама приговаривает:
Поспевай, зелье,
Поспевай, зелено.
Шуба тоща, будь моща,
Зубы железны, сердце из олова,
Восстань, воспрянь
На солдатскую голову.
Чует солдат Орешек: тулупы сами собой зашевелились. Смекнул — нечистое дело. А старуха вдругорядь наговор бормочет. Из котла собачий дух пошёл, тулупы обернулись двумя псами. А ворожея уж и третий раз песню свою проклятую завывает:
Поспевай, зелье,
Поспевай, зелено…
Солдат Орешек взял да и открыл табакерку — подарок Банника, псы как раз и ожили, вскочили на ноги. Языки у них до полу, огненные, а глаза — как оловянные пуговицы. Сожрут и не увидят, чего на зубах смололи.
Не уцелеть бы Орешку, да спасибо табакерочке. Поднялись звери-псы на задние лапы да как… чихнут. Стоят два дуралея и друг перед дружкой: ап-чхи! ап-чхи! Старая ведьма кулаком на них замахнулась, да и недомахнула:
— Ап-ап-ап-чхи!
Поднялся Орешек с пола, табакерку в одной руке держит, а другой саблю достал. Старуха, однако, смерти своей дожидаться не стала, вскочила на метлу да — в печь. Из печи высунулась, в четыре пальца свистнула и — фьють в трубу, а за нею псы её оглашенные. До третьих петухов в лесу чих стоял.
Лёг солдат Орешек на старухину постель, табакерочку рядом с собой поставил, чтоб ещё кому не вздумалось сон доброго человека тревожить, да и выспался всласть.
Утром умылся, саблей побрился, нашёл в печи чугунок с кашей, поел, и опять жить хорошо.
Идёт Орешек, песенку солдатскую посвистывает, во все стороны поглядывает.
— Вот тебе и раз!
Луг. На лугу на красном стуле сидит барин, чубуком дымит, смотрит, как землю пашут. Да вот дивное дело! Вместо коня в соху мужика запрягли. Тянет соху один, а погоняльщиков у него трое.
Подошёл Орешек к барину и говорит:
— Ваше благородие! Я человек мимохожалый, во многих землях был, но такого не видывал, чтоб на людях пахали.
— Ступай прочь! — говорит барин. — Не то мужика выпрягу, а тебя впрягу.
— Не могу я прочь пойти, — отвечает Орешек. — Я — солдат. Солдат мимо чужой беды не проходит.
Скинул ружьё с плеча, наставил на рукастых слуг и командует:
— Мужика выпрячь! Ать-два!
Слуги, на ружьё глядя, сговорчивые, выпрягли мужика.
— Барина запрягай!
Запрягли барина.
— Паши!
Барин кричит, грозится, соху не тянет.
Солдат как щёлкнет курком на ружьё. Слуги и давай барина настёгивать.
— За что они тебя так? — спрашивает Орешек мужика, а тот дышит не отдышится.
— Лошадь, — говорит, — Мопопа забрал.
— А какая же нынче пахота? — спрашивает Орешек. — Самое время косить.
— Самое время, — говорит мужик, — да Мопопа велел луга перепахать, каменьями засеять.
— А кто это Мопопа? — удивился солдат.
— Мы про него мало ведаем, — отвечает мужик, — только он теперь хозяин здешней земли. Все баре ему нынче поклонились.
Тут солдат Орешек ружьё на плечо закинул да и командует:
— Ступайте все по домам да живите, как прежде жили.
Слуги на землю кинулись, и барин с ними.
— Помилуй, солдат! Мы лучше поле вспашем друг на дружке, чем указ Мопопы не исполнить.
— Не тряситесь, — говорит Орешек. — Лучше укажите мне дорогу к Мопопе.
Барин рад от солдата избавиться, показал дорогу.
— Избавишь, — говорит, — нас от Мопопы, все наши благородия царю бумагу напишут, чтоб тебе чин дали.
— Отчего не избавить, избавлю! — храбрится Орешек. — Не таким рога сшибали. Только уговор, барин: обидишь мужика, тогда и я тебя обижу.
С тем и разошлись.
Отправился солдат в путь, а сам думает:
— Повезло мне, дорога к Мопопе та же самая, что домой.
Подумал этак да язык себе и прикусил. Неужто Мопопа водворился в родной его деревне? Да и кто таков? И вспомнил Орешек Пропади Пропадом. Не его ли это козни?
Тут как раз ворона над головой солдата каркнула:
— Кар! Кар! Будешь знать, как нечистой силе перечить!
Ветер по вершинам забушевал.
— Шуу! Шуу! Будешь знать, как нечистой силе перечить!
Дерево надломилось, грохнулось на дорогу. Выскочил из дупла бельчонок да и свистнул:
— Фьють! Фьють! Будешь знать, как нечистой силе перечить.
Остановился солдат Орешек. Огляделся.
— Не знаю, — говорит, — где ты, Пропади Пропадом, рожу свою прячешь, а только так тебе скажу: волков бояться — в лес не ходить.
И пошёл, пошёл своей дорогой. Ать-два! Ать-два!
Солдат Орешек и Мопопа
Идёт Мопопа — все бегут.
Стоит Мопопа — все лежат.
Сидит Мопопа — всяк смерти ждёт.
— А какого он обличья? — спрашивает Орешек встречных людей. — Велик ли, мал?
А в ответ одна и та же песня:
— Идёт Мопопа — все бегут, стоит Мопопа…
На рожон дурень лезет. Бывалый солдат потому и бывалый, что сначала семь раз отмерит, а потом уж оттяпает.
— Где он, Мопопа? — спрашивает Орешек.
Молчат. И старые молчат, и малые. Махнут рукой на дорогу, да и весь сказ. Привела та дорога солдата Орешка к родной деревне. Прийти пришёл, но объявиться повременил. Залез на старую сосну, глядит сверху. Не видно Мопопы. Деревенька маленько захудала. Одна изба покривилась, другая прохудилась, третья на ветру колышется. А так ничего, видно, что живут люди.
Забрался солдат Орешек в колодец, разговоры кумушек послушать. Стоит в воде по грудь, не шелохнётся, а ухо — торчком! Только что за притча — не судачат бабы, как бывало. Воды наберут — и прочь.
Вылез солдат Орешек из колодца, в лесу обсушился, ружьё почистил, зарядил, саблю брусочком направил. И так ловко прокрался к родной избёнке — даже тень свою обманул. Дверь отворил — матушка у оконца пряжу прядёт.
Поглядела матушка на Орешка, палец к губам приложила и глазами на сени показывает.
Всё понял солдат. Ружьё с плеча долой, развернулся…
Стоит в углу, сеновал башкой подпирает здоровенный мешок. Ноги у этого мешка — мешки, руки — мешки, голова — мешок, а про пузо и говорить нечего.