Вскоре к ним присоединилась королева Люси, вышедшая из замка. Король Лун сказал Аравис:
— Дорогая, она — добрый друг нашего дома и обещала присмотреть вам подходящие апартаменты. Она сможет сделать это лучше, чем кто-либо из нас.
— Не угодно ли пройти и посмотреть их? — спросила Люси после того, как расцеловала Аравис.
Они очень понравились друг другу и вскоре уже шли рядышком, обсуждая, как обставить спальню Аравис, и каким должен быть будуар Аравис, и какие надо ей пошить платья', и всякие прочие вещи, что так интересуют девчонок.
После ленча, который был сервирован для них на террасе (холодная птица, холодный пирог с дичью, вино, хлеб и сыр), король Лун взъерошил волосы, глубоко вздохнул и промолвил:
— Вот досада! У нас на руках все еще та жалкая тварь, этот Рабадаш. Надо решить, что же с ним делать.
Справа от короля сидела Люси, слева — Аравис. Рядом расположились Дар, Перидан, Корин и Кор, а напротив — король Эдмунд и лорд Даррин.
— Ваше величество имеет полное право отрубить ему голову, — сказал Перидан. — Разбойничий налет ставит его нй одну доску с наемными убийцами и бандитами с большой дороги.
— Это верно, — согласился Эдмунд. — Но всякий мерзавец еще может исправиться. Даже предатель. Я знаю одного такого.
И при этих словах он погрузился в задумчивость.
— Убить Рабадаша — значит, дать повод для открытой войны с тисроком, — сказал Даррин.
— На тисрока мне плевать, — ответил король Лун. — Сила его — в бесчисленных полчищах, а бесчисленным полчищам никогда не переправиться через пустыню. Но мне не нравится хладнокровно убивать людей, даже если это бандиты и предатели. Если б мне случилось снести ему голову в бою, я бы испытал величайшее облегчение. Но казнить его сейчас — это совсем другое дело.
— Я бы посоветовала вам, ваше величество, — сказала королева Люси, — испытать его еще раз. Отпустите его на свободу, связав обещанием, что впредь он будет вести себя честно. Может быть, на этот раз он и сдержит слово.
— Да, сестра, бывает и так, что даже обезьяна оказывается честной, — произнес Эдмунд. — Но, клянусь Львом, если он нарушит слово, то дело может дойти до того, что один из нас снесет другому голову в поединке.
— Тем не менее имеет смысл попробовать, — подвел итог король Лун и тут же обратился к одному из слуг:
— Приведи-ка сюда нашего пленника, дружок.
И вот перед ними предстал закованный в цепи Рабадаш. Глядя на него, можно было подумать, что он провел ночь в зловонном подземелье без воды и пищи. На самом-то деле его заперли во вполне обустроенной комнате и подали превосходный ужин. Но так как он был в подавленном настроении, то совсем не прикоснулся к пище и провел всю ночь, бегая по комнате, от ярости топая ногами, рыча и проклиная всех и вся. Естественно, теперь он выглядел не лучшим образом.
— Нет необходимости объяснять вашему высочеству, — обратился к нему король Лун, — что как обычаи всех народов, так и требования разумной политики дают нам право отрубить вам голову. И, клянусь честью, ни один смертный не заслуживает этого в такой мере, как вы. Тем не менее, принимая во внимание вашу молодость и то Дурное воспитание, которое вы, по-видимому, получили в стране рабов и тиранов и которое не сформировало в вас ни истинного благородства, ни справедливости, мы готовы отпустить вас, не причинив вам никакого вреда, но с некоторым условием. Первое — вы никогда...
— Да будьте вы все прокляты, псы-варвары! — брызгая слюной, закричал Рабадаш. — Вы что же, думаете, что я выслушаю ваши условия? Тьфу! Вы мне тут столько наговорили о воспитании и еще не знаю о чем! Конечно, легко говорить всякую гадость, если человек в цепях и не может дать должного ответа. Ха! Снимите с меня эти подлые оковы, дайте мне меч — и тогда посмотрим, у кого хватит смелости так говорить со мною!
Чуть ли не все вельможи повскакали на ноги, а Корин крикнул:
— Отец! Можно, я с ним побоксирую? Пожалуйста!
— Тихо! Ваши величества! Господа! — сказал король Лун. — Неужели вы все так несерьезны, что не можете должным образом слушать выходки этого шута? Сядьте на место, Корин, а то мне придется удалить вас из-за стола! А вас, ваше высочество, я снова прошу внимательно выслушать наши условия.
— И слушать не желаю условий от варваров и колдунов! — заявил Рабадаш. — Вы не смеете коснуться даже волоска на моей голове. За каждый удар, что падет мне на голову, вы заплатите океанами крови нарнианцев и арченландцев. Ужасна месть тисрока! Только посмейте убить меня — и на северные страны обрушатся потоки огня, а самих вас ждут такие пытки, что повесть о них будет устрашать мир и тысячи лет спустя. Берегитесь! Берегитесь! Удары Таша падут на вас с небес!
— Ну, по дороге они зацепятся за крюк! — фыркнул Корин.
— Стыдись, Корин! — сказал ему король Лун. — Неблагородно высмеивать человека, если только он не сильнее тебя — тогда можешь насмехаться сколько душе угодно.
— Какой же вы глупец, Рабадаш! — вздохнула королева Люси.
Тут Кор сильно удивился. Почему-то вдруг все сидящие за столом встали, и наступила мертвая тишина. Конечно, он и сам встал, как все, и тогда понял причину: среди них, незаметно для всех, появился Аслан. Он прошел мимо Рабадаша к столу, и принц отскочил в испуге, увидев огромного Льва.
— Рабадаш! — сказал Аслан. — Слушай внимательно. Твой рок близок, но ты еще можешь избежать его. Откажись от своей гордыни — ибо чем тебе сейчас гордиться? Забудь свой гнев — потому что никто не сделает тебе ничего дурного. Прими милосердное предложение этих великодушных королей!
Тогда Рабадаш закатил глаза, широко, как акула, растянул рот в жуткой ухмылке и принялся двигать ушами вверх и вниз, вверх и вниз... Кстати, этому может научиться любой, если приложит должное старание. В Калормене это всегда производило немедленное и очень сильное действие. Когда Рабадаш начинал корчить такие гримасы, самые отважные падали наземь, а с особо нервными случались даже обмороки. Но чего не понимал при этом Рабадаш — так это того, что стоит ему сказать слово — и любого из них сварят заживо в кипятке. В Арченланде же эти гримасы никого не испугали — кроме Люси, которая решила, что Рабадаш повредился в уме.
— Демон! Демон! Демон! — визгливо орал принц. — Я узнал тебя! Это ты — омерзительный нарнианский дьявол! Ты враг богов! Так узнай же, ужасный призрак, с кем имеешь дело! Я — потомок Таша, неодолимого и неумолимого! Да пребудет на тебе проклятие Таша! На тебя обрушится молния в виде скорпиона! Горы Нарнии будут стерты в порошок! Реки Нарнии...
— Остерегись, Рабадаш! — промолвил Аслан. — Твой рок совсем близок. Он вот-вот откроет дверь. Он взялся за щеколду...
— Пусть рухнет небо! — вопил Рабадаш. — Разверзнется земля! И пусть весь мир погибнет в крови и огне! Знайте, я не успокоюсь, пока не приволоку в свой дворец за волосы эту королеву дикарей, эту дочь гнусных псов, эту...
— Час пробил! — возвестил Аслан.
И, к крайнему своему ужасу, Рабадаш увидел и услышал, как все уставились на него и принялись безудержно хохотать.
Удержаться было невозможно. В тот самый миг, когда Аслан сказал: “Час пробил”, Рабадаш опять задвигал ушами, и они начали медленно изменяться: вытянулись в длину, кончики их заострились, а вскоре уши покрылись серой шерстью.
И пока все дивились и спрашивали себя, где они раньше видели такие уши, начало изменяться и лицо Рабадаша. Оно удлинилось, стало толще сверху, глаза увеличились и выпучились, нос как бы утонул в лице (точнее, нос раздался так, что поглотил все лицо), которое тоже стало стремительно зарастать серой шерстью.
Тем временем странные изменения продолжались. Руки удлинялись и опускались вниз, пока он не коснулся ладонями пола, только это уже были не ладони, а копыта. И вот он уже стоит на четвереньках, одежда исчезла. Тот, кто был только что Рабадашем, превратился в обыкновенного осла. Самое ужасное было то, что, утратив человеческое обличье, дара речи он не потерял. Поэтому, осознав, какая с ним стряслась перемена, от отчаяния завизжал:
— Нет, нет! Только не это! Только не в осла! Хотя бы в лошадь, даже в лошадь... ддда-жжже лллошаааааа... иаааа... иааа...
Слова захлебнулись в отчаянном ослином вопле.
— Теперь выслушай меня, Рабадаш, — сказал Аслан. — Правосудие неотделимо от милосердия. Ты не навсегда стал ослом.
При этих словах, разумеется, осел замолчал и наклонил вперед уши — и выглядело это так потешно, что последовал новый взрыв хохота. Присутствующие изо всех сил старались не смеяться, но у них ничего не получалось.
— Сейчас ты взывал к Ташу. — продолжал Аслан. — Что ж, именно в храме Таша ты обретешь исцеление. В Великий Осенний Праздник этого года тебе надлежит предстать пред алтарем Таша в Ташбаане, и там, на глазах у всего Ташбаана, ослиное обличье спадет с тебя, и все узнают в тебе принца Рабадаша. Но помни: пока ты жив, тебе нельзя будет отдаляться от этого храма дальше, чем на десять миль. Иначе сразу снова станешь таким же, как сейчас. И уж тогда тебе больше вовсе не обрести человеческий облик.
Наступило недолгое молчание, а потом все сразу зашевелились и посмотрели друг на друга — будто вдруг пробудились ото сна. Аслана среди них не было. Он исчез, но по-прежнему был лучезарен воздух и ярко сверкала трава, а сердца наполнились такой радостью, что они верили: то, что они видели, не было сном. Кроме того, перед ними стоял осел.
Король Лун был очень мягкосердечным человеком. Увидев своего врага в столь жалком состоянии, он забыл свой недавний гнев.
— Ваше высочество! — сказал он. — Я искренне сожалею, что дело дошло до такой крайности, и уповаю на то, что ваше высочество сохранило здравый рассудок и понимает, что это не наших рук дело. Конечно, мы с радостью приготовим корабль, на котором ваше высочество сможет отбыть в Ташбаан ради... эээ... той лечебной процедуры, какую предписал вам Аслан. Мы обеспечим все удобства, подобающие теперешнему состоянию вашего высочества... дадим лучший корабль для перевозки скота, погрузим самую свежую морковь и отборный чертополох...
Но тут осел душераздирающе взревел и ловко пнул одного из своих стражей, показывая тем самым, что если разум в нем и сохранился, то никакой благодарности столь любезные предложения в нем не вызвали...
И чтобы уж больше эта персона не мешала развитию нашего повествования, расскажем вкратце, какова была дальнейшая история Рабадаша.
В назначенное время и со всеми подобающими почестями он был отправлен на корабле назад, в Ташбаан. Там, во время Великого Осеннего Празднества, его привели в храм Таша, и он снова стал человеком. Но поскольку при этом превращении присутствовали четыре, а то и все пять тысяч человек, скрыть это дело оказалось невозможным. И когда после смерти старого тисрока его место занял Рабадаш, он оказался самым миролюбивым властелином за всю
историю Калормена. Потому что, не смея отойти от Ташбаана дальше, чем на десять миль, он, разумеется, не мог идти на войну сам. Однако он не хотел, чтобы его тарханы завоевывали на поле боя воинскую славу — таким образом они могли бы затмить тисрока, а потом, чего доброго, и свергнуть его с престола. И хотя причины его поведения объяснялись страхом за себя, результатом были мир и спокойствие во многих небольших государствах, окружающих Калормен.
Собственный же его народ так никогда и не забыл, что принцу довелось побывать ослом. Пока длилось его правление, в лицо его называли Рабадашем Миротворцем. Но после его смерти, — а за его спиной и при жизни — его звали только Рабадашем Потешным. Если вам захочется прочитать историю Калормена (только не пытайтесь найти ее в местной библиотеке), вы найдете Рабадаша именно под этим прозвищем. А в калорменских школах, когда говорят о ребенке, сделавшем что-то исключительно тупоумное, с тех пор чаще всего заканчивают разговор словами: “Словом, второй Рабадаш!”.
В Анварде все были очень довольны, что так удачно отделались от него как раз перед началом настоящих развлечений. В тот же вечер на лужайке перед замком был устроен великолепный пир — при свете луны, которой помогали дюжины ярких фонарей. Лилось вино, звучали сказки, удивляли своим искусством фокусники.
А потом воцарилось почтительное молчание. В круг вступил главный придворный поэт в сопровождении двух скрипачей. Аравис и Кор приготовились выслушать что-то нудное — потому что только такую поэзию они и знали в Калормене (да и вы, наверное, уже успели составить о ней некоторое представление). Но как только смычки ударил по струнам, в небо взвились ракеты, поэт запел старинную балладу о прекрасном Ольвине и его битве с ужасным великаном Пиром, которого он в конце концов обратил в камень. (Отсюда и название горы Пир, потому что некогда она была двухголовым великаном. Ольвин же после этого завоевал руку госпожи Лильн).
Когда поэт закончил, всем захотелось, чтобы он повторил балладу еще раз. Потом Бри, который совсем не умел петь, рассказал про битву у Залиндреха. Потом Люси рассказала историю про Платяной Шкаф и про то, как она сама, король Эдмунд, королева Сьюзен и Верховный Король Питер оказались в первый раз в Нарнии. И хотя все, кроме Кора и Аравис, уже слышали об этом, все равно попросили Люси, чтобы она рассказала эту историю снова.
А потом случилось то, чем рано или поздно заканчиваются самые лучшие праздники. Король Лун сказал, что молодым людям пора ложиться спать.
— Завтра, Кор, — обратился он к сыну, — тебе с утра предстоит много работы. Мы вместе обойдем замок, чтобы ты знал все входы и выходы, все сильные и слабые места. Ибо именно тебе, когда я уйду, предстоит охранять его.
— Но, отец, тогда королем должен стать Корин, — сказал Кор.
— Нет, мальчик, — возразил король, — мой наследник — ты. К тебе должна перейти корона.
— Но я не хочу. Уж лучше бы...
— Никто не спрашивает тебя, Кор, хочешь ты этого или не хочешь, — ответил король. — Таков закон: корона переходит к старшему.
— Но мы же близнецы, значит, одинакового возраста...
— Нет, — рассмеялся король. — Даже из близнецов кто-то появляется первым. И ты старше Корина — на целых двадцать минут. А ему самому, мне кажется, будет только лучше, если не придется восседать на троне.
И он, прищурившись, поглядел на Корина.
— Но, отец, неужели вы не можете сделать своим наследником того, кого захотите? — взмолился Кор.
— Нет. Король должен блюсти закон — потому что только закон и делает его королем. Ничто так не хранит корону, как верность законам.
— О боже мой! — воскликнул Кор. — Я же не хочу! И ничего такого мне не надо! Мне ужасно жалко Корина! Мне и в голову не приходило, что из-за меня он лишится королевского сана!
— Уррра! Урррра! — закричал Корин. — Я не буду королем! Не буду! Всю жизнь буду принцем! А быть всю жизнь принцем — это такая потеха!
— Твой брат и сам не понимает, как справедливы его слова, Кор, — сказал король Лун. — Хочешь, я скажу тебе, что значит быть королем? Так вот: первым — в любой безнадежной атаке и последним — при самом позорном отступлении. Когда в стране голод (а он, мальчик, бывает у нас не так уж редко) — носить самые изысканные одежды и смеяться за скудной трапезой громче, чем кто-либо другой в твоей стране.
Когда мальчики поднимались по лестнице наверх, в свои спальни, Кор еще раз спросил Корина, неужели этого никак нельзя изменить. И Корин ответил ему:
— Если ты скажешь об этом еще хоть слово, я... я уложу тебя на обе лопатки!
Было бы очень приятно закончить нашу историю словами, что с этого времени братья ни разу не расходились во мнении ни по какому вопросу, но, боюсь, это будет неправдой. На самом деле они и ссорились, и дрались так же часто, как любые мальчики их возраста. Все их драки обычно заканчивались (а порою и начинались) тем, что Корин укладывал Кора на обе лопатки. Правда, когда они немного подросли и начали всерьез учиться фехтованию, побеждал чаще Кор.
Когда же они выросли, не было в северных странах более умелого фехтовальщика, чем Кор, и никто не мог одолеть Корина в искусстве бокса. Он даже получил в народе прозвище Громовой Кулак — после того, как победил в великой схватке Падшего Медведя с Громовой Вершины. Медведь этот был говорящий, но потом вернулся к обычаям Диких Медведей и чинил много бед окрестным жителям. И тогда Корин взобрался к его берлоге, расположенной на нарнианской стороне Грозовой Горы, — ив зимний день, среди снегов, плотно укрывших склоны гор, боксировал с ним тридцать три раунда подряд — потому что там не было судьи. Наконец, Медведь, уже ничего не видя перед собой, сдался и с тех пор начал исправляться.