8. Книги
На этой полке стояли книги Марины и её мамы, Елены Ивановны. Но большинство маминых книг стояло в шкафу, за стеклянной дверцей, и выглядело очень строго. Там было много технических книг, в которых Марина ничего не понимала. Там же стояли и папины книги.
А в её распоряжении — старая дубовая полка. Вот на этих двух полочках — детские книги, все читанные-перечитанные, с потемневшими корешками, с пухлыми страницами.
Вот самые любимые: «Тимур и его команда», «Белеет парус одинокий», «Том Сойер». А тут классики: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов. Всё, всё надо снова перелистать, перечитать. Да, честно говоря, тут не всё ещё и прочитано. «Повести Белкина» она знает почти наизусть, а вот многие стихи Пушкина надо ещё прочитать.
А на этой полочке — мамины книги. Это книги советских писателей: «Молодая гвардия», «Повесть о настоящем человеке». Об этих книгах Марине рассказывала мама, а некоторые главы она читала сама. Какие это хорошие книги! Какие смелые, настоящие люди в них описаны!
Рядом с «Молодой гвардией» — тоненькая книжка: «Сердца смелых». Интересно, о чём она?
Марина открывает книгу и начинает читать. Книжка тоже о молодогвардейцах. Тут всё гораздо короче, чем в большом романе Фадеева.
А вот этого она не знала! Марина с удивлением читает:
«Олег страстно любил музыку. Идёт бывало по улице, услышит музыку — остановится и стоит, как завороженный, до тех пор, пока не замрёт последний аккорд.
В классе однажды роздали опросные листки: «Кто кем хочет быть?» Олег написал крупными буквами: «Творцом музыки; она лучше всего передаёт настроение человека…»
Марина опускает книгу на колени и задумывается.
Вот оно что! Олег Кошевой, организатор «Молодой гвардии», смелый, бесстрашный герой, так любил музыку!
А Уля Громова пела в тюрьме чудесные украинские песни. Музыка помогала им быть твёрдыми, быть героями, делать своё большое дело.
Да, верно говорила сегодня Александра Георгиевна, — какая большая сила — музыка! Она и в скрипке, и в песне, и в пении птиц.
Но всё-таки лучше всего в музыке, лучше всех инструментов на свете — скрипка.
9. Скрипка
Марина открыла футляр и вынула из него скрипку. Она раскутала её из старой бархатной скатёрочки и положила на стол.
Марина любила свою скрипку — вернее, она не знала, любит ли её, но скрипка ей была очень нужна в жизни, так же нужна, как её книги, как школа.
Разве можно было бы жить без школы, без книг?
И разве можно было бы жить без скрипки?
У скрипки длинный светлокоричневый блестящий корпус. Верхняя дека её — тёмная, нижняя — посветлее и вся в прожилках. Такие же нежные прожилки есть и на шейке скрипки и на её боках — обечайках.
«Как запылилась! — подумала Марина, разглядывая скрипку. — Удивительно, что Алексей Степаныч не заметил! Просто, наверно, не хотел ругать за всё сразу».
Марина осторожно протёрла скрипку чистой тряпочкой, набрала на ватку немного вазелина, смазала верхнюю и нижнюю деки и тщательно пополировала их суконкой.
Тёмное дерево начало блестеть и переливаться.
Марина уложила скрипку в футляр и достала смычок. Смычок длинный, лёгкий, с перламутровым глазком на конце колодочки.
Говорят, он сделан из дерева фернамбука. Дерево с таким названием растёт, наверно, в какой-нибудь сказочной стране. Но смычок — пусть он даже из дерева фернамбука — всё равно ничего не смог бы сделать, если бы не волос, белый, упругий, хорошо промытый волос. Марина знает, что это конский волос. Она живо представила себе, как скачет в степи весёлый жеребёнок. Грива его и хвост развеваются по ветру, в ушах свистит ветер. А теперь проканифоленный длинный волос натянут на смычке, и когда он прикасается к струнам, они звучат!
А корпус скрипки сделан из хорошо просушенного, выдержанного дерева ёлки и клёна: верхняя её дощечка — дека — из елового дерева, а нижняя — из клёна.
Ёлка стояла в лесу, её грело солнце, над ней пели птицы, дятел постукивал о её кору. А зимой она спала под мягким снегом.
Снег шуршал, осыпаясь, по веткам. А вокруг поскрипывали, трещали от мороза деревья.
А клён, старый кавказский клён — южный житель. Горячее южное солнце пронизывало его насквозь своими золотыми лучами. Может быть, поэтому под золотистым лаком, покрывающим скрипку, так переливаются прожилки кленового дерева?
Из дерева южного клёна и северной ёлки мастер сделал Маринину скрипку. Хорошая получилась скрипка.
Марина достала из маленькой коробочки круглую плитку прозрачной канифоли и натёрла на смычке волос. Потом положила канифоль обратно в коробочку, а коробочку — в маленькое, закрытое дверцей отделение футляра; там лежали ещё запасные струны и сурдинка.
Смешно подумать — она не знала раньше, что такое сурдинка, и когда Алексей Степаныч велел ей купить для «Славянской колыбельной» сурдинку, она просила его сказать, что это такое.
— Такой вот маленький гребешочек, — сказал тогда Алексей Степаныч и нарисовал ей на бумажке сурдинку. — Он надевается на подставку вот так — и скрипка звучит тогда тихо, очень тихо.
Да, она звучала тогда очень тихо и мягко… Это был тот концерт, на котором Марина впервые почувствовала радость от игры и гордость, что её слушают.
«Что-то начало появляться», — сказал тогда Алексей Степаныч Елене Ивановне.
Марина об этом не знала и не знала, что под этим «что-то» Алексей Степаныч подразумевал уже не столько технику, сколько музыку в настоящем, большом значении этого слова.
10. Музыка
Сначала просто слушают музыку, слушают и впитывают. Маленьким ученикам кажется, что инструмент, который у них в руках, с музыкой не имеет ничего общего, а существует только для упражнений.
Когда Марина начала заниматься, ей тоже так казалось.
Хорошо петь одной или в хоре, хорошо слушать музыку по радио, а самой играть — трудно и скучно.
Но вот однажды, когда она уже немного овладела инструментом, Алексей Степаныч дал ей сыграть песню — совсем лёгкую, но очень красивую.
Играя эту песню, Марина впервые почувствовала, что её маленькая скрипка тоже умеет петь. В своей собственной игре она тогда в первый раз услышала музыку.
А потом музыка скрылась снова. Снова был барьер трудностей, которые нужно было брать, и музыки опять не стало. Но уже ненадолго. Почти с каждой новой хорошо сыгранной вещью она возвращалась.
Думала ли Марина обо всём этом? Нет, конечно, — она была ещё слишком мала для этого. Но многое в музыке она уже чувствовала. И, главное, начинала любить свой музыкальный труд, свою работу на скрипке, которая ещё года два назад казалась ей такой однообразной и утомительной.
И сейчас она ставит на пюпитр ноты своего нового концерта, из-за которого было сегодня столько волнений, и начинает тщательно их разбирать.
11. Маринина мама
Марина кончила играть и положила на место скрипку. Она стала на стул и сняла с самой верхней книжной полки толстую тетрадь в голубом переплёте.
Сегодня, в первый свой длинный домашний вечер, ей хотелось перепробовать все забытые за лето занятия.
Усевшись за маленький письменный стол, она зажгла лампу и записала в дневнике свои первые в этом году огорчения и все классные новости.
Окончив писать, она снова влезла на стул, чтобы спрятать дневник. В это время открылась дверь, и вошла Елена Ивановна. Елена Ивановна, видно, торопилась домой — она раскраснелась и даже как будто помолодела. Лицо у неё было весёлое, русые волосы слегка растрепались.
Она засмеялась, увидев Марину, стоящую на стуле.
— Прячь не прячь, — сказала она, — всё равно чужие дневники читать не буду.
Марина соскочила со стула и поцеловала мать в щёку:
— Как так чужие? Разве мой дневник тебе чужой? Елена Ивановна улыбнулась и села на диван:
— Иди сюда, Маришка. Сейчас будем ужинать, а пока минутку поговорим. Как твои дела в школе?
— Нет, мама, разве мой дневник тебе чужой? — приставала Марина.
— Конечно, не чужой, но тебе ведь не хочется, чтоб его читали, — значит, я и не буду его читать.
— Я тебе, мамочка, дам его, обязательно дам, — сказала Марина, ласкаясь к матери, — но только потом. А то, понимаешь, у нас одна история вышла…
— Расскажи, какая, — сказала мама.
Минуту назад Марина прятала дневник, в котором была описана вся эта история, но она сейчас же начала рассказывать маме о новом скрипичном концерте и об обиде Гали.
Елена Ивановна внимательно выслушала её. Марина посмотрела на мать: что она скажет?
— Мама, ты, наверно, думаешь — ерунда какая, да?
— Нет, Мариша, не ерунда, — ответила Елена Ивановна, поднимаясь с дивана и надевая хозяйственный фартук. — Такие вещи бывают и у нас, у взрослых людей, на работе. Человек подумает, что лучше него никто не справится с какой-нибудь работой, и вдруг узнаёт, что её ещё кому-нибудь поручили… Бывает. Да, Мариша, а ты мне не сказала — ты-то сама как относишься к этому? Я что-то не поняла. Ты всё про Галю говоришь…
Марина в это время доставала из буфета тарелки. Она так удивилась, что поставила их обратно и посмотрела на мать.
— Да я никак не отношусь! — сказала она.
— Как это «никак»? Ты рада, что вы втроём будете играть одну и ту же вещь?
— Мама, знаешь, я как-то об этом не думала. А, честно говоря, неприятно. Я боюсь осрамиться. Правда, не надо было Алексею Степанычу это делать. Ведь всё равно, как я ни буду стараться, а Галя сыграет лучше! А если б он дал мне отдельную вещь, — ну, только одной мне…
— То никто бы не заметил, что ты её играешь недостаточно хорошо, да, Марина? — спросила, улыбаясь, мать. — Ну, садись за стол. Умный у вас человек Алексей Степаныч, замечательный педагог!
12. Воспоминания
Свет погашен. Сквозь занавески видно ночное московское небо, звёзды мигают высоко-высоко. Крыши, крыши, заводские трубы…
Марина любит, лёжа в постели, смотреть на ночное небо — они живут высоко, на шестом этаже, и ей с кровати видны крыши и далёкие звёзды.
«Нет, взрослые всё-таки чего-то не понимают!»— думает она. Может быть, Алексей Степаныч и хороший педагог и, уж конечно, Марина не променяет его ни на кого на свете, ко только он совсем не понимает, как обидны бывают иногда некоторые вещи.
Ведь Лёня начал заниматься раньше, чем она, и Галя — тоже. У них и техника другая и звук.
А Марина стала учиться позже других ребят. Когда они начали учиться, она ещё жила в далёком Северном Казахстане, в маленьком посёлке, окружённом высокими горами.
Марина вспоминает синие горы, озеро в горах, прямые, как мачты, сосны, снег, тишину. Она вспоминает поскрипыванье шагов по блестящим снежным дорожкам, треск дров в печурках. И стены тоже потрескивали, деревянные стены их дома, когда бывали большие морозы. А морозы там доходили до шестидесяти градусов.
Она долго бывало, лёжа в кровати, слушала эти звуки.
Марина была тогда ещё совсем маленькой, но многое уже понимала, а слушать научилась очень рано.
Уже тогда Татьяна Васильевна, руководительница их эвакуированного детского сада, говорила, что у Марины замечательный слух и её надо бы учить музыке. Но уж какая там была музыка!.. В их интернате был, правда, рояль и под звуки его они плясали в новогодний вечер, но учить Марину тогда было некому.
Однажды Татьяна Васильевна на прогулке сказала:
— Постойте тихо и послушайте.
Они постояли тихо и услышали, как свистит, подражая кому-то, скворец.
А когда возвращались с прогулки, некоторые ребята попробовали тоже посвистеть. Получилось только у Славика и у Марины. С тех пор Марина стала свистеть на прогулках и в спальне и пробовала посвистеть даже за столом. Ей тогда очень попало от заведующей — Зинаиды Давыдовны. Но Татьяна Васильевна заступилась за неё.
Ох, какая она была милая — Татьяночка Васильевна! Маленькая, худенькая, прямо как девочка, со стрижеными кудрявыми волосами, а весёлая какая! Она дружила со своей старшей группой так, как будто ей было немногим больше лет, чем им.
Конечно, Марина была тогда маленькая и не всё понимала, но и она замечала, как бывало за обедом Татьяна Васильевна, смеясь и перешучиваясь с ребятами, незаметно подкладывала то одному, то другому на тарелку свою порцию. Это бывало в те вьюжные дни, когда подвоз со станции временно прекращался и порции сразу уменьшались.
Бывали такие дни, когда шоколада у них было много, а хлеба давали по маленькому кусочку.
Мама присылала ей посылки. Мама была далеко — за тысячи километров от Марины, — она работала на своей фабрике. Мама очень давно работает на этой фабрике и не захотела уйти с работы во время войны и уехать с Мариной, как предлагали ей некоторые друзья.
На маминой фабрике шили сапоги для фронта — мама потом говорила, что это в их сапогах наша армия дошла до Берлина. А папа был на фронте. Папу Марина так и не увидела больше — он погиб во время нашего наступления под Сталинградом в 1942 году.
Об этом Марина узнала много позже. Мама ей тогда ничего о папиной гибели не написала. А когда они увиделись, когда Марина была уже большой девочкой, мама рассказала ей о том, что папа погиб как герой. Его ордена хранятся у мамы вместе с папиной фотографией.
Папа на фотографии весёлый, его глаза смотрят прямо на Марину и как будто подбадривают: «Смелее, дочка! Живи, работай, учись!»
Папа был большой, сильный. Это в него Марина такая большая — растёт не по дням, а по часам. Алексей Степаныч даже ворчит иногда: «И что ты так тянешься? Скоро меня перерастёшь!»
А мама у неё маленькая. Она стала как будто ещё меньше после папиной смерти. Когда Марина её увидела после трёх лет разлуки, она даже не сразу её узнала: какая маленькая!
И в первый вечер дома Марина всё присматривалась к маме и всё не могла привыкнуть, и мама как-то грустно на неё смотрела.
А потом вдруг узнала: «Моя, моя мамочка, вот моя!» — обняла её и прижалась к ней, и обе поплакали вместе.
Марина вытирает слёзы, навернувшиеся на глаза, поворачивается на другой бок и натягивает одеяло.
Да, а Татьяну Васильевну она не забудет никогда. Они с мамой к ней ходят по праздничным дням, у Татьяны Васильевны теперь маленькая внучка, и она сама немножко, самую чуточку, постарела. Но, наверно, её новым ребятишкам в детском саду с ней так же весело и интересно.
Марина первое время даже ревновала её к ним.
Татьяна Васильевна первая посоветовала маме учить Марину музыке. Она рассказала маме про историю с Марининым свистом, про то, как все на неё сердились сначала — конечно, кроме самой Татьяны Васильевны. А потом однажды Зинаида Давыдовна услышала Марину в коридоре и сказала: «А ну-ка поди сюда, Маринка!»
Марина сначала испугалась, ко Зинаида Давыдовна сказала Татьяне Васильевне: «Её можно выпустить на вечере детской самодеятельности с художественным свистом».
И правда, Марину выпустили тогда на эстраду в большом зале главного дома. На ней было коротенькое бархатное платье в белых горошках — её лучшее платье из тех, которые мама уложила перед отъездом в Маринин вещевой мешок.
Правда, оно стало уже очень коротко Марине, и Татьяна Васильевна его выпустила, сколько было можно. А на стриженую голову повязала ей бант.
В зале было очень много народу. На почётных местах сидели старики академики, они жили недалеко от их детского посёлка.
Один из них, очень старенький, с седой бородой, внимательно и строго смотрел на Марину. Она даже испугалась сначала, но старичок вдруг ласково улыбнулся ей, и Марина засвистела. Она свистела «Сулико» и ещё несколько песенок. Ей долго аплодировали, а старичок академик сказал, обращаясь к соседу: «Свистит, как птичка».
С тех пор Марине уже не раз приходилось выступать на школьных концертах, но тот ведь был самый первый. Если Марина будет когда-нибудь настоящей скрипачкой, она составит список своих концертов и в самом начале поставит тот самый первый — в далёком интернате, в заснеженном маленьком посёлке Северного Казахстана.