— Извини! Ты ничего не слышала, ладно? Просто я шмякнула себе на ногу замороженный сок из морозилки.
— Без проблем, — разулыбалась Аннемари.
— Мама у тебя просто суперкласс, — сказала она потом, когда мы уже лежали в постелях, и ее щека была прижата к маминой подушке. — Она мне так нравится. Она настоящая, без притворства. И с тобой разговаривает по-настоящему, как с нормальным человеком. Не то что мой папа — до сих пор носится со мной, как с младенцем.
— Угу, — сказала я, а сама подумала: «Да зачем мне, чтобы со мной обращались как с нормальным человеком? Я хочу, чтоб со мной носились, как с Аннемари, и перевязывали мне еду ленточками!»
* * *
Когда утром я открыла глаза, Аннемари была на прежнем месте, и я испытала такое облегчение, будто всю ночь боялась, что она исчезнет. Может, я и вправду боялась, сама того не осознавая.
— Ну наконец-то! — сказала Аннемари. Она лежала на боку, подперев голову рукой. — А то я тебя уже минут двадцать щекочу. Дрыхнешь, как сурок.
— А который час? — спросила я, сбрасывая одеяло.
— Час завтрака, — ответила она, — я с голоду помираю!
— Слушай, тебе кашу можно? А то я, кроме каши и тостов, ничего готовить не умею.
— He-а. Ни кашу нельзя, ни тосты. Яйца у вас есть?
Мы пошли на кухню.
— Доброе утро! — Мама стояла у плиты, поджаривая бекон. — Аннемари, я вчера вечером звонила твоему папе, и он сказал, что омлет с беконом — твоя слабость.
— Ням-ням! — Аннемари облизнулась. — Какой запах! Понятно, почему мне так есть хочется.
Я смотрела на маму, разинув рот. Волосы у нее были всклокочены, глаза припухли со сна. Но она вскочила в семь тридцать и жарит нам омлет с беконом! Мне захотелось ее обнять. Но я не обняла.
Роза на открытке
В предпоследний день перед рождественскими каникулами сыпал снежок. Когда снег, у меня всегда хорошее настроение. С утра мистер Томпкин разрешил нам вместо математики заняться Главной улицей. Аннемари помогла мне с качелями. Короче, все шло лучше некуда.
Когда мы направились к Джимми, снег уже кончился и на улице была такая слякоть, что я сразу промочила ноги. Мама проспала прогноз погоды, так что я единственная из всего класса явилась в кроссовках.
Колин толкнул дверь сэндвичной, но Джимми выскочил из-за прилавка и привалился плечом к двери, захлопнув ее прямо перед нами.
— Эй! — Колин рассмеялся, думая, что Джимми шутит, и приналег на дверь. Но я разглядела лицо Джимми. Это была не шутка.
— Вон отсюда! — крикнул Джимми через стекло. — Чтоб духу вашего тут не было! И скажите спасибо, что я не вызвал полицию.
Аннемари тронула Колина на плечо:
— Мне кажется, он серьезно.
— Что? — Колин посмотрел на нас, потом, через стекло, на Джимми. — Что случилось? — крикнул он.
Джимми прижимал дверь ногой и злобно глядел на нас. Прохожие косились в нашу сторону, но никто не останавливался.
— Кто-то спер мою копилку, — сказал наконец Джимми. Голос из-за двери звучал приглушенно. — Кто-то из вас.
Конечно, мы долго втолковывали ему через дверь, что это не мы, что мы бы ни за что и все такое. Но он нас все равно не впустил.
Мы сидели в пиццерии и обсуждали, кто мог бы стащить двухдолларовые купюры. Не считая наших сорока минут в день, Джимми работал в сэндвичной один. Может, кто-то пробрался внутрь, пока он был в туалете? Обычно Джимми вешал на окно табличку «Буду через пять минут» и запирал дверь — но не всегда. Иногда он просто на минутку забегал в туалет, и если в это время появлялись покупатели, им приходилось ждать у прилавка. В один из таких моментов кто-то и мог выкрасть копилку. Но кто бы догадался, что красть надо именно ее?! Выцветшая пластмассовая банка в виде героя мультфильма. Меньше всего она напоминала ценную вещь.
— Давайте напишем ему письмо, — предложила Аннемари. — Нет, лучше открытку! Она соскребала ложечкой остатки еды со стенок банки — папа каждый день укладывал ей обед в чисто вымытую баночку из-под йогурта. — Вперед! — скомандовала она и встала. — Открытку покупаю я.
И мы пошли в канцелярский магазин Голда. Я присмотрела открытку с надписью «От души сочувствуем!», потому что у Джимми украли копилку, но Аннемари сказала, что нужно без надписи — напишем сами. Она выбрала открытку с розочкой, что, на мой взгляд, было странно, учитывая, что открытка предназначалась Джимми, а роза вообще-то эмблема любви. Аннемари возразила, что в этой картинке есть искреннее чувство, но, по-моему, открытка просто напоминала ей о ее загадочной розе.
— А ты что скажешь? — спросила она Колина, держа открытку прямо у него перед носом.
Колин пожал плечами:
— Сойдет.
Аннемари смолчала, но по ее лицу было видно, что она надеялась на более красноречивый ответ — на ответ, который выдаст Колина с головой.
— Можно записать это на счет моего папы? — обратилась она к кассиру.
— Конечно, Аннемари. Кстати, а где твоя Джулия? Приболела, что ли?
Аннемари залилась румянцем:
— Нет, с ней все в порядке.
Кассир улыбнулся и вручил Аннемари записную книжку с потрепанной обложкой. Аннемари написала в ней свое имя и поставила дату.
Кредит у Голда. Толстые, остро пахнущие маркеры по два пятьдесят за штуку, ежедневник в кожаной обложке с замочком и крошечным ключиком; вентилятор на батарейках, который в жаркие дни можно носить на шее…
— Слышишь, Аннемари, — окликнул Колин, — не прикупишь мне набор бейсбольных карточек?
Она снова покраснела.
— Нет, не могу. В смысле, мне не разрешают. Извини.
Он махнул рукой и усмехнулся:
— Да ладно, ерунда.
Иногда так и хотелось схватить этого Колина за уши и как следует приложить башкой об стенку.
* * *
После школы мы с Аннемари пошли к ней домой. Ее папа принес нам ветчину, скрученную в крошечные рулетики, которые можно брать руками.
На открытке мы написали:
Уважаемый Джимми!
Мы не брали Вашу копилку с Фредом Флинтстоуном. Мы не знаем, кто мог ее взять (может, кто-то забрался в заведение, пока Вы были в туалете?).
Разрешите нам, пожалуйста, вернуться на работу!
Ваши сотрудники Аннемари, Миранда и Колин
Я положила открытку в ранец, чтобы наутро по дороге в школу сунуть ее Джимми под дверь. Потом мы валялись на ковре и болтали о том, чем будем заниматься на каникулах. Аннемари надумала учить меня рисованию, хотя я честно предупредила, что, скорее всего, я безнадежна. И еще мы собрались в кино, а ее папа даже пообещал взять нас на каток в Центральный парк.
Я старалась не думать о том, что будет делать на каникулах Сэл. Наверное, бросать мяч в кольцо, пока снег не повалит.
Швейцарская мисс
На следующее утро по дороге в школу я подсунула открытку под запертую дверь сэндвичной. На большой перемене мы втроем, Колин, Аннемари и я, побежали туда. Джимми обслуживал покупателя. Он увидел нас через стеклянную дверь, скорчил гримасу и покачал головой.
— Не впустит, — сказал Колин.
Мы постояли с минутку перед дверью, просто на всякий случай. Когда покупатель забрал свой сэндвич и ушел, Джимми снова на нас покосился. Колин умоляюще сложил руки под подбородком и состроил жалобную щенячью рожицу — дурацкую, но трогательную. Джимми взял тряпку и начал протирать прилавок, а потом, не глядя в нашу сторону, поманил рукой.
Мы вошли и остановились у двери.
— Так нам можно вернуться на работу? — спросил Колин.
Джимми наконец-то поднял на нас глаза.
— Вы ребята неплохие, — сказал он, — только больно уж бестолковые.
— Мы не брали копилку! — начала было я, но он прервал меня, махнув рукой.
— Знаю. Я об этом думал. Можете работать дальше.
— Ура! — Аннемари захлопала в ладоши, а Колин растопырил ладонь и бросился шлепать по рукам всех, включая Джимми, который даже улыбнулся.
— С одним условием, — сказал Джимми, когда Колин вприпрыжку совершил круг почета по сэндвичной. — Эта ваша швейцарская подружка… Чтоб я ее тут больше не видел, ясно?
— Кого? — переспросила Аннемари.
— Кажется, он про Джулию, — сказала я.
— Вы что, думаете, это Джулия взяла копилку? — Колин развеселился. — Да ей деньги нужны, как рыбе зонтик!
Джимми мотнул головой:
— Есть вещи, которые у людей в крови. Кровь — это такое дело, ее никакие деньги не изменят.
— Что значит «кровь»? — Аннемари вскинула голову и уперла руки в боки. — Это вы в каком смысле?
Джимми указал своим толстым пальцем прямо на меня:
— В смысле, как вот она говорит: швейцарская мисс. Одно слово — шоколадка.
— Чего? — Колин растерянно переводил взгляд с меня на Джимми и обратно. Я медленно начинала догадываться, к чему он клонит. Аннемари соображала гораздо быстрее.
— Вы… вы свинья, — выпалила она. — Свинья расистская!
Никогда раньше я не видела, как Аннемари злится. Она и сама испугалась, и было видно, что вот-вот заплачет.
Джимми пожал плечами:
— Как знаешь. Дело твое. Только чтоб этой воровкой тут больше не пахло. Да и тебя сюда никто не звал.
— А я и не приду! — Аннемари вылетела на улицу и хлопнула дверью.
— Я ее совсем не потому назвала швейцарской мисс! — сказала я.
Джимми снова пожал плечами, и я бросилась за Аннемари, тоже хлопнув дверью. Колин побежал за мной.
Мы догнали ее на середине улицы. Она быстро шагала, глотая слезы, задыхаясь от ярости:
— Этот. Мерзкий. Жирный. Урод. Свинья. Ненавижу. Его.
Колин растерялся.
— Я вообще не понял, что случилось-то?
Аннемари рывком обернулась к нам:
— Он считает, что это Джулия взяла его копилку. Потому что Джулия черная.
— Да ну? — сказал Колин. — Он рехнулся.
Аннемари посмотрела мне в глаза:
— Значит, вот как ты ее называешь? Швейцарская мисс?
— Да нет же! Я это всего один раз сказала, но я не имела в виду… я совсем не потому! Я потому, что она вечно говорит про Швейцарию, про шоколад, про эти свои часы…
— Серьезно? — удивился Колин. — Никогда не слышал, чтобы она говорила про Швейцарию.
— Если кому-то и нужны деньги, — холодно сказала мне Аннемари, — то тебе, а не Джулии!
— Ты в своем уме? Я не брала эти чертовы деньги!
— Ладно, забудь. Мне нужно побыть одной. — И она зашагала в сторону школы.
Колин поглядел ей вслед, приподняв брови, потом повернулся ко мне и показал скрученный в трубочку доллар:
— Как насчет пиццы?
И мы пошли в пиццерию. Но только нам там было совсем невесело. И на обратном пути в школу я подумала, что, может, вовсе и не нравлюсь Колину. Может, ему просто нравится пицца.
— Скажи мне одну вещь, — попросила я, перед тем как мы вошли в класс. — Помнишь, когда не хватило двух булочек… Это ты их взял?
— Ну да, — он неуверенно улыбнулся. — Я подумал, что это будет… Эй, погоди! Но копилку я не трогал! — Он посмотрел на меня из-под челки этим своим жалобно-щенячьим взглядом.
— Знаю, — быстро сказала я. — Я знаю, что ты не стал бы.
— Булочки — это было просто для смеха, — объяснил он. — А копилка — это уже, знаешь, воровство.
— Да.
В тот день мне так больше и не удалось поговорить с Аннемари. После самостоятельного чтения она пошла на рисование и музыку, а я — на физику и физкультуру. А потом к нам в класс пришли первоклашки и исполнили песню про Рудольфа, оленя с ярко-красным носом из упряжки Санты.
А потом начались рождественские каникулы.
Рождественские каникулы
Три дня подряд небо напоминало нестираную белую простыню. Я думала позвонить Аннемари, но не позвонила. Думала позвонить Колину, но не позвонила. Насчет Сэла я оказалась права — он каждый день играл в баскетбол, и иногда за окном слышались голоса других мальчишек, тоже из нашей школы. На третий день я очень тихо приоткрыла окно гостиной и немного понаблюдала, как они носятся туда-сюда по аллее в своих вязаных шапках и изо рта у них вырываются облачка пара.
Потом я села на тахту, закрыла глаза и представила себе Землю миллионы лет назад, как она летит в космосе среди каких-то безумных облаков газа, а на ней извергаются вулканы, континенты сталкиваются друг с другом, разъезжаются в разные стороны и все такое. И вот зарождается жизнь. Она начинается в воде, там появляются крошечные, микроскопические существа, потом некоторые из них увеличиваются, и в один прекрасный день что-то живое выкарабкивается из воды на сушу. Появляются всякие животные. Потом люди. Они все похожи друг на друга. Слегка различаются цветом кожи и чертами лица, но в общем и целом все одинаковы. Они строят себе жилища, добывают пропитание, пробуют делать что-то новое. Потом начинают говорить, потом писать.
Дальше — ускоренная перемотка вперед. Земля по-прежнему вращается вокруг Солнца. Человечество заселило всю планету, носится по ней на машинах, летает на самолетах. И в один прекрасный день один человек говорит другому человеку, что не хочет больше ходить в школу и из школы вместе.
— И что, неужели это важно? — спросила я себя.
Оказалось, важно.
Я попробовала еще раз. Представила себе Землю, голубую и зеленую, парящую в космосе со всей живностью, с лесами, пустынями, городами. Поместила в фокус Северную Америку, потом Соединенные Штаты, потом Восточное побережье, потом город Нью-Йорк. Вот наша школа, вот к ней со всех сторон спешат ученики. У одной девочки зеленые замшевые ботиночки. У другой кредит в магазине Голда. У третьей ключ на шее.
— И что, неужели это важно? — спросила я себя.
Оказалось, важно.
Я встала, включила телевизор и решила для разнообразия ни о чем не думать.
Второе доказательство
Накануне Рождества у мамы был выходной. Мы купили елку, украсили ее гирляндами из попкорна, и к нам пришли гости с маминой и Ричардовой работы. Ричард сделал коктейль из молока, яиц и вина по старинному немецкому бабушкиному рецепту, потом они все распевали песни, а я в своей комнате заворачивала подарки. Я купила маме сережки, лак для ногтей — пурпурный с блестками — и полосатые колготки, хотя считала, да и сейчас считаю, что полосатые колготки выглядят по-дурацки. Ричарду я купила в магазине Голда такую особую ручку, которой пишешь, а потом можно стереть, что написал.
Рождественским утром все было как всегда: мама сварила кофе, и мы стали рассматривать подарки. Мои оказались очень даже ничего: бисерный браслет, переносной радиоприемник, тетрадь для записей с красивыми облачками на обложке, свитер и жестяная коробка с моим любимым хрустящим имбирным печеньем из той кондитерской, что рядом с юридической конторой.
Мы уже собрались перейти к блинам, как вдруг Ричард вручил мне еще один подарок — твердый прямоугольный пакет, в котором на ощупь угадывалась книга.
— Дай-ка угадаю. Неужели книга? — Лишь бы не с бойкой девицей на обложке, подумала я.
— Очень смешно. Лучше открой.
Это действительно была книга. Больше того, это была моякнига. Только в твердом переплете и с другим рисунком на обложке. Я вслух прочла название: «Морщинка времени». И улыбнулась Ричарду.
— Первое издание, — сказал он.
— Ричард! — встрепенулась мама. — Ты с ума сошел, что ли?