Ровно в три я подошла к шкафу и взяла свой ранец, собираясь идти домой. Ранец Колина висел через пару крючков от моего. Я слышала, как Колин болтает с Джеем Стрингером в дальнем конце класса, рядом с макетом Главной улицы. Джулия тоже стояла с ними и убеждала Джея, как будет классно, когда ее дурацкая летающая тарелка из фольги начнет летать над улицей туда-сюда на невидимой нити. Ее проект все еще не утвердили.
Я дотянулась до ранца Колина и осторожно открыла молнию. Внутри оказалась джинсовая папка, неряшливо набитая листочками и тетрадками, книжка в мягком переплете и несъеденный сэндвич с сыром; бумажка, в которую он был обернут, промокла и пахла маринованным огурцом. Ничего интересного.
Я пошарила по дну и нащупала колечко с ключами. А под ключами — какой-то непонятный комок, будто мусор вперемешку с прелыми листьями. Я слегка наклонила ранец к свету. Это был не мусор, а крошки. Хлебные крошки.
Я просунула руку между задней стенкой и папкой и вытащила две булочки Джимми. Это они раскрошились по всему ранцу. Колин, должно быть, стащил их из пакета, пока никто не видел.
То, чем угощают
Я разжала руку — булочки упали обратно в ранец Колина, — натянула куртку, кое-как набросила свой ранец на одно плечо и понеслась вниз, прыгая через две ступеньки. На школьном дворе, как всегда, было полно ребят, они толкались, смеялись, собирались в кучки и подолгу стояли и болтали, хотя была все такая же холодина, да еще и дождь начался. Я, как всегда, минутку повертела головой, высматривая Сэла. Но его не было. Я обмотала голову маминым шарфом и, повернув к северу, начала подниматься на холм, к дому Аннемари.
Это был просто бред какой-то. Не то, что Колин взял булочки, — такие выходки как раз в его духе. Непонятно было все остальное. Откуда кто-то мог узнать, что Колин возьмет булочки? И когда записка оказалась в кармане моей куртки? Мне не пришло в голову, что ты мог оставить ее тогда же, когда засунул первую записку в библиотечную книжку про беличью деревню. Я догадалась об этом гораздо, гораздо позже.
А главное, при чем тут я? Я перепрыгнула через лужу. До дома Аннемари оставалось всего несколько шагов. Почему все эти записки приходят мне? Если и вправду должно случиться что-то ужасное, почему именно мне предлагается этому помешать? Я ведь даже не понимаю толком, что я должна сделать! Написать письмо о том, что еще пока не произошло?
«Миранда, — уговаривал меня мозг, — а ничего и не произойдет. Кто-то просто играет с тобой. Забавляется». Но что, думала я, если мозг ошибся? Что, если чья-то жизнь действительно в опасности? И все это вовсе не игра?
Швейцар приветственно помахал мне и впустил в дом. Наверху папа Аннемари с незажженной сигарой во рту открыл мне дверь и спросил, не хочу ли я лапши в кунжутном соусе.
— Нет, спасибо!
— Тогда лимонада?
* * *
Он помог мне стащить промокшую насквозь куртку — подкладка прилипла к свитеру.
В комнату к Аннемари я вошла с подносом, на котором был лимонад для меня, вода со льдом для нее и блюдце с миндалем, который ее папа каким-то хитрым способом подогрел. Подогретый миндаль — звучит противно, но на самом деле это очень вкусно.
Аннемари была еще в пижаме, но выглядела нормально.
— Папа меня все кормит и кормит, — сказала она, ухватив пригоршню орешков. — И переодеваться не дает. Говорит, пижама приносит душевный покой. Глупость, правда?
Я присела на край ее кровати.
— Это та самая роза?
Роза стояла на ночном столике в тоненькой серебряной вазе — только такая ваза и могла быть в доме Аннемари.
Она кивнула и посмотрела на цветок. Роза и вправду была идеальна, словно с открытки или с обложки журнала. Она только-только начала раскрываться.
— Я пробовала ее нарисовать, — сказала Аннемари и протянула мне блокнот. Бумага в блокноте была плотная и белая, и там было полно карандашных набросков. Она рисовала эту розу много-много раз.
— Ничего себе, — сказала я. — Я и не знала, что ты умеешь так рисовать.
Она захлопнула блокнот.
— Папа мне иногда показывает кое-какие приемы. В рисовании много всяких секретов. Могу тебя поучить.
Но я знала, что никогда не научусь так рисовать, — по той же причине, по какой никогда не научусь красиво делать этот несчастный косой разрез и чертить аккуратные чертежи Главной улицы.
— Слушай, — сказала я, — а может быть, это твой папа принес розу?
— Может быть. — Она помрачнела, а какая-то частица меня, наоборот, просветлела. — Но говорит, что это не он.
— Но если это он, тогда понятно, как этот человек попал на ваш этаж. Иначе швейцар бы вам позвонил, правда? — Губы мои поневоле расплылись в улыбке. — Папа у тебя такой добрый. Конечно, это он.
Это было подло — сидеть на краю кровати Аннемари и говорить такое. Мне было стыдно, но я ничего не могла с собой поделать. Я не хотела, чтобы эта роза была от Колина. Может, я просто завидовала Аннемари, потому что ее все любят, и она умеет так рисовать, и идеально срезает верхушку булки. А может, я хотела, чтобы Колин был только мой.
Папа Аннемари просунул голову в дверь:
— Кому-нибудь еще налить?
— Нет, спасибо! — сказала я, хотя мой стакан был пуст, а зубы облеплены жеваным миндалем. — Мне пора.
— Посиди еще минут пять, — велел он. — Я засунул твою куртку в сушилку.
Пить хотелось страшно, однако пришлось сидеть и ждать, а потом влезать в сухую и теплую, но по-прежнему грязную куртку и ехать на лифте вниз, в холл, залитый золотистым светом, где швейцар знает меня по имени. Дождь уже кончился.
Было слишком холодно, поэтому никакие мальчишки перед гаражом не маячили. На улицах вообще не было ни души.
В сумерках окно магазинчика Белл приветливо светилось, и я подумала, не заглянуть ли к ней на огонек. Я понемногу пересказывала Белл мою книжку — кусок оттуда, кусок отсюда. Я уже рассказала ей, как Мег помогла своему папе бежать из плена, и описала первую схватку с Олзом — этим мерзким гигантским мозгом, который хотел захватить власть над всеми. Белл наверняка дала бы мне витаминок С, а может, и горячего шоколада в бумажном стаканчике. Но было уже поздно и не хотелось идти домой в полной темноте, поэтому я решила, что навещу Белл в другой раз.
Сначала мне показалось, что человека, который смеется, нет на его обычном месте, но потом я его разглядела. Он сидел на мокром бордюре, привалившись к почтовому ящику, и смотрел, как я приближаюсь. На миг в нем мелькнуло что-то знакомое, и я впервые заметила, какой он старый. Я вспомнила слова Луизы о том, что старики всегда зябнут и никак не могут согреться. Может, мне стало его жаль. Или он напомнил мне мистера Нанци с третьего этажа. Или мне просто захотелось сделать что-нибудь хорошее, чтобы загладить свою подлость — все-таки я вела себя по-свински, хотя Аннемари об этом и не догадывалась. В общем, я с ним заговорила.
— Привет, — сказала я и открыла ранец. — Хотите сэндвич? — Это был тот самый сэндвич, который я так и не съела в обед. Я вынула его из ранца. — С сыром и помидором.
— А булка не черствая? — Голос звучал устало. — Черствую я не осилю. Зубы плохие.
— Да нет, не черствая, — сказала я. В тот день у меня впервые почти что получился настоящий косой разрез. Сэндвич был красивый, только слегка влажный — я его таскала в ранце полдня, и он весь пропитался помидором.
Он протянул руку, и я вложила в нее сэндвич.
— Какая сегодня температура пара? — спросил он.
— Не знаю точно, — сказала я, притворяясь, будто понимаю, о чем речь. — У меня… э-э-э… не было времени проверить.
— Дождь — слабая защита, — сказал он, глядя на сэндвич. — Надо было построить купол.
— Может, завтра? — предположила я.
Он поднял на меня глаза, и внезапно его лицо снова показалось мне знакомым. Точнее, его взгляд. Он как бы видел меня всю сразу, целиком.
— Я старик, и ее больше нет, — сказал он. — Так что ты не тревожься, ладно?
— Не буду.
Он кивнул.
— Умница.
Бег по кругу
— Знаешь что? — сказала я маме, когда она пришла с работы. — Человек, который смеется, — не совсем псих. Он, скорее, НПП.
— НПП?
— Нечто психоподобное.
— Не говори таких слов, пожалуйста. И о чем ты вообще?
— Я дала ему сегодня сэндвич. И он взял его совершенно нормально. Ну, почти.
— Ты дала ему сэндвич?
— Ну да, у меня остался несъеденный. От Джимми.
— Мира, с какой стати ты дала ему сэндвич?
— А что тут такого? Я думала, тебе это понравится.
— Ты думала, мне понравится, что ты вступаешь в контакт с психически нездоровым человеком?
— Какой еще контакт? Я просто дала ему сэндвич.
— Мы ведь говорили об этом, Миранда. Я думала, ты сознательный человек. Поэтому, и только поэтому я разрешала тебе ходить одной, без взрослых!
— Я всего-навсего дала сэндвич бездомному! Ты, между прочим, работаешь для нарушителей закона! И водишь дружбу с беременными преступницами!
— Не всякий, кого обвинили в преступлении, преступник. Ты это знаешь. И к тому же мне-то не двенадцать лет!
Я показала пальцем на ее свитерок с радугой:
— А на вид не скажешь!
Я почувствовала, что вот-вот разревусь, схватила два пакета чипсов, которые принесла Луиза, вбежала к себе и захлопнула дверь.
Через несколько минут она постучалась и вошла.
— Прости меня. Ты хорошо поступила. Я не должна была на тебя орать.
— Так зачем же наорала?
Она села ко мне на кровать.
— Сама не знаю. Наверное, я просто схожу с ума от одной мысли, что ты подвергаешь себя опасности. Я себя убеждаю, что с тобой никогда ничего не случится, мне нравится так думать, но… Я тебе доверяю, Мира, это правда. Просто — просто я не хочу больше ошибаться. Еще одной ошибки я просто не вынесу.
— О чем ты? Какие ошибки?
Она рассмеялась.
— Хочешь, чтобы я перечислила? Да их миллион! К счастью, ты почти все их перевешиваешь.
— Почти все? Это сколько?
Она улыбнулась.
— Не знаю. Допустим, девятьсот девяносто девять тысяч.
— Значит, еще тысяча остается?
И тут она в лоб заявила:
— Ричард хочет переехать к нам. Хочет, чтоб мы поженились.
«Он этого хочет?» — изумился мой мозг, и в тот же миг мне вдруг стало легко-легко. И радостно.
— Но это же классно! — сказала я маме.
— Ты так думаешь? — Она еле заметно улыбнулась, и уголки ее губ сразу опустились. — Не знаю. Я не могу… не могу понять, правильно это или нет.
— Разве ты его не любишь?
— Люблю, конечно! Я же не о том. Я не знаю, правильно ли это для тебя.
— Так ты поэтому не даешь ему ключ? Из-за меня?
Она медленно покачала головой.
— Не знаю, не знаю. У меня ощущение, что я бегаю по кругу и боюсь шагнуть в сторону — вдруг это будет неверный шаг? Мне нужно время. Нужно еще подумать. — Она встала. — Вода, наверное, уже кипит. Спагетти будут готовы через десять минут.
Опять спагетти. Похоже, мы и правда бегаем по кругу, подумала я. Во всех смыслах.
У кого как принято
— Я гляжу, вы по-настоящему подружились, — сказала мама в следующие выходные, помогая мне вытащить раскладушку из забитого барахлом шкафа в прихожей.
Аннемари впервые собиралась прийти к нам с ночевкой.
— Ты когда-нибудь пылесосом пользуешься? — спросила я. — У нас во всех углах комья пыли.
— Мира, не сочиняй, — резко сказала она.
— Да я серьезно! Я сегодня таракана в ванной видела! И вообще все грязное.
В мамином взгляде отразилось все, что она хотела мне сказать.
— Знаешь что? — ответила она наконец. — Вот пойди и сама все убери!
Я отволокла раскладушку к себе и разложила ее рядом с кроватью, как мы всегда делали с Сэлом, когда он оставался у нас на ночь. Потом я задумалась: а как принято у других девчонок? Может, поставить раскладушку у противоположной стены? Или лучше под прямым углом к кровати, чтобы мы с Аннемари лежали голова к голове?
Так я и сделала. Отступила на пару шагов, посмотрела, слегка поправила раскладушку — угол стал идеально прямым — и пошла в ванную доставать из шкафчика простыни.
* * *
С самого раннего детства Сэл по выходным часто оставался у нас ночевать, и много-много ночей я засыпала счастливой, потому что он был тут, рядом, на раскладушке.
Но наутро всякий раз оказывалось, что его нет. Я просыпалась и видела пустую раскладушку с мятыми простынками, и мама говорила, что Сэл проснулся среди ночи оттого, что у него болела голова, или живот, или ему приснился плохой сон, и запросился домой.
— И зачем мы только устраиваем эти ночевки? — вздыхала она, давая мне носовой платок. — Всегда одно и то же: ночью Сэл ревет, утром ты ревешь.
Но проходила пара недель, и Сэл снова оставался у нас, и я надеялась, что уж на этот раз он точно никуда не исчезнет. Однако ничего не менялось, и постепенно Сэл перестал приходить к нам ночевать, и когда я видела эти полосатые голубые простынки, мне всегда становилось тоскливо.
Но теперь мне все равно пришлось их взять, потому что только они подходили по размеру к нашей раскладушке. Я подоткнула их, расправила и пошла за подушкой в мамину спальню. Мамы там не было — она сидела в гостиной, все еще сердитая. Я взбила подушку, аккуратно положила ее на раскладушку, отступила и оглядела результат своих трудов. Получилось красиво.
Услышав звонок домофона, я вдруг отчетливо представила Аннемари и ее папу — как они входят в наш подъезд, пропахший табаком, освещенный одной-единственной тусклой лампочкой с уродливым плафоном, полным дохлых мошек. Это было почти как видение.
Я подошла к домофону:
— Кто там?
В ответ раздался голос ее папы:
— Это Аннемари и ее небритый папаша!
Я жала на кнопку долго и усердно, что должно было означать: «Заходите, дорогие гости, мы вам очень рады». К тому же дверь у нас в подъезде тяжеленная, и я хотела дать им время с ней справиться.
Мама подошла и молча встала рядом со мной, расчесывая волосы пятерней. Она была в джинсах, а футболку сменила на черный свитер с высоким воротом.
Именно в этот миг, когда мы стояли плечом к плечу в дверном проеме, до меня внезапно дошло, что мама тоже все это видит: облупившуюся краску, окурки на ступеньках, всё. Я это поняла как-то сразу, целиком, и от этого знания мне стало тяжело, будто я песок, а оно — вода.
Но я все равно не могла извиниться. Хотела, но не могла. Я не могла даже ей улыбнуться.
— Добро пожаловать! — пропела мама, обращаясь к папе Аннемари. — Я так рада, что Аннемари остается сегодня у нас.
В руках у папы Аннемари была картонная коробка, полная всяких прозрачных контейнеров и пакетиков. Он протянул ее маме:
— Миранда вам, конечно, говорила, что у Аннемари особая диета, — начал он.
— Хм? — Мама посмотрела на меня. — Вообще-то…
— Но вы не беспокойтесь! — Он настойчиво совал маме коробку. — Я принес кучу еды — все, что можно и нужно. Вы тоже снимите пробу. На вкус весьма недурно, уж поверьте шеф-повару!
Мама улыбнулась и взяла у него коробку.
— Это чудесно. Спасибо. Если бы я знала…
— Не беспокойтесь, — повторил он. И я заметила, что все эти контейнеры и пакетики перевязаны ало-зелеными волнистыми ленточками, как рождественские подарки.
Мы с Аннемари слушали пластинки в моей комнате, потом мама принесла поднос, на котором была всякая специальная еда для Аннемари и чипсы для меня, а потом, уже перед сном, мы уселись в гостиной перед телеком. В разгар очередной серии «Корабля любви» в кухне что-то грохнулось на пол, и до нас донеслись мамины ругательства. Через минуту мама просунула голову в дверь и обратилась к Аннемари.