Я прочитала ее несколько раз. Но должна тебе честно сказать, что я тогда ничего не поняла и начала понимать только гораздо позже. И еще одну вещь я должна тебе сказать: мне стало страшно. Ты перепугал меня до полусмерти.
* * *
— Ты считаешь булочки или наизусть их учишь? — Джимми стоял за прилавком, с дикой скоростью елозя ломтем ветчины по лезвию электрического ножа — он обожал так делать.
Я сунула записку в карман и стала пересчитывать всё с самого начала, потому что, конечно же, сбилась.
Через несколько минут перед входом остановился грузовик, доставивший продукты, и Джимми вышел поговорить с водителем.
— Эй, — прошептал Колин, как только за Джимми закрылась дверь, — давайте глянем, что там внутри у Фреда Флинтстоуна.
— Свихнулся? — отозвалась Аннемари. — Ни за что.
— Ты на стреме, — сказала я ей и побежала за Колином в подсобку. Он уже держал копилку в руке и тряс ее, но она не издавала никаких звуков.
— Эй, — позвала Аннемари. — Вы что?!
— Да мы просто на нее смотрим, — откликнулась я.
Колин выковыривал из дна резиновую затычку.
— Быстрей, — шепнула я. — Дай лучше мне!
— Нет, — сказал он. — Готово! — И затычка оказалась у него в руке.
Мы стукнулись лбами, пытаясь одновременно заглянуть в дырку, и почему-то так и остались стоять, прижавшись лбами друг к другу. Из этого положения мне не очень-то хорошо было видно лицо Колина, но я чувствовала, что он улыбается.
— Круто, — прошептал он. — Там сплошь двухдолларовые бумажки!
И он был прав. Банка была битком набита двухдолларовыми купюрами, сложенными в аккуратные треугольнички, и на каждом виднелась цифра «2».
— Скорей! Он идет! — В голосе Аннемари была паника.
Мы отпрянули друг от друга, и Колин затолкал затычку на место. К моменту, когда Джимми распахнул дверь перед водителем, катившим тележку с банками газировки, я уже как ни в чем не бывало стояла на прежнем месте.
— Эй, дамочка! — гаркнул Джимми. — Давай сюда. Есть мужская работа.
— Пардон, — Колин в фартуке не спеша вышел из подсобки, — я в туалете был.
Пока Колин и Джимми грузили напитки в большую холодильную витрину у входа, Аннемари мне улыбнулась.
— Вы психи, — сказала она. — Ты это хоть понимаешь?
Я все еще чувствовала то место, где лоб Колина прикоснулся к моему.
— Понимаю, — сказала я. — Ну, сглупили. Не спорю.
Мы возвращались в школу втроем, Колин в середине. Он метался зигзагами, как шарик в пинболе, толкал нас плечами и вопил: «Бдыщ! Десять очков! Бдыщ! Двадцать пять очков!» — а мы хохотали как ненормальные.
То, что приоткрывают
Теперь мы тренируемся еще чаще. Ричард и мама сидят в креслах друг напротив друга. Я слежу за временем. Мама закрывает глаза, и я знаю, что она сейчас приподнимает уголок своей вуали. Она кивает, и мы начинаем.
Мама говорит, что у каждого человека есть вуаль, завеса между ним и остальным миром. Как у невесты на свадьбе, только незримая. Мы себе преспокойно живем, а лица наши завешены этими невидимыми вуалями. Мир получается слегка расплывчатый, и нас это вполне устраивает.
Но иногда вуаль на несколько секунд взлетает, словно на ветру. И в эти мгновения мы видим мир таким, каков он есть — всю его красоту, и жестокость, и печаль, и любовь. Но обычно мы ничего этого не видим, потому что не хотим. Некоторые люди учатся сами поднимать вуаль. И если у них получается, то им незачем ждать ветра.
Понятно, конечно, что на самом деле никаких вуалей нет. И мама не имеет в виду всякую там магию, или что Бог глядит прямо на тебя, или что ангел-хранитель всегда с тобой рядом, — ей такое и в голову не придет. Она просто хочет сказать, что большую часть времени люди отвлекаются на всякие мелочи и не замечают всей картины целиком.
Чтобы дойти до раунда победителя, маме нужно настроить себя на определенный лад. Она говорит, это все равно что самую малость приподнять краешек вуали — так, чтобы видеть больше, чем обычно, но не всё, иначе жизнь, смерть и красота всего сущего завладеют ею и отвлекут от игры. Она должна приоткрыть завесу ровно настолько, чтобы, услышав подсказки, разглядеть волшебную нить, соединяющую их. Но, конечно, если ее звездный напарник окажется тупым как пробка, все это напрасно.
Я много думала про эти вуали. Мне кажется, что иногда, очень редко, на свет появляются люди вообще без вуали. Люди, которые всегда видят всю картину целиком. Ты, наверное, как раз из таких.
То, что плывет
Накануне Дня благодарения Колин и Аннемари стояли за прилавком и взвешивали скользкие тонкие ломтики индейки, которых была целая гора. Они делили их на стопки по четверть фунта, перекладывая листками вощеной бумаги. Джимми велел им наготовить этого добра на неделю вперед.
— А индейка не испортится? — спросила Аннемари.
— Не. Она напичкана консервантами.
Колин облизнулся:
— Химическая индейка! Ням-ням, объедение!
— Заткнись, — велел ему Джимми.
В первый раз я обрадовалась, что мое дело — считать булочки.
С тех пор как у Джимми завелись мы, ему, похоже, стало совсем нечего делать. Он сидел на высокой табуретке и наблюдал за мной, скрестив руки на груди, сунув пальцы под мышки, желтые от пота. Мой косой разрез он уже забраковал, и теперь булочка ждала меня на подносе за спиной Аннемари, как всегда черствея. К счастью, майонеза Джимми разрешал брать сколько хочешь.
— Гляди-ка, — сказал Джимми, указывая подбородком в сторону окна. — Подружка ваша идет.
По другой стороне улицы плыла Джулия — одна, с оранжевым замшевым рюкзачком, на голове широкая оранжевая замшевая лента в тон рюкзачку.
Наверное, в Швейцарии это последний писк моды, ленточки в тон рюкзачкам, подумала я.
— Вы про швейцарскую мисс? — Я сгребла пару булочек и опустила в пакет, стоявший у моих ног. — Никакая она мне не подружка!
Его губы медленно растянулись в улыбке.
— Швейцарская мисс? Неплохо сказано. — Он еще немного поглазел на улицу, затем встал. — У тебя острый язычок, ты это знаешь?
Я пожала плечами, продолжая считать, но на самом деле мне было приятно. Комплимент от Джимми был большой редкостью. Пересчитав булочки, я завернула бумажный край и отволокла пакет за прилавок. Джимми к тому времени уже скрылся в подсобке. Аннемари хихикала над какой-то шуткой Колина.
С тех пор как мы с Колином прижались друг к другу лбами, я чувствовала себя немножко странно, когда на него смотрела. Но по-хорошему странно, а не по-плохому.
— Восемьдесят! — выкрикнула я, чтобы Джимми услышал. — Как в аптеке!
— Может, завтра больше повезет! — крикнул он в ответ.
Колин глянул на меня и усмехнулся, отчего у меня внутри что-то дрогнуло и как бы поплыло.
— Он спит и видит, чтобы булочек не хватило. Ты как-нибудь возьми да выкинь втихаря одну, сделай ему подарок.
— Не слушай его, Миранда, — сказала Аннемари. — Ему лишь бы опять втянуть тебя в историю.
Но хотя она обращалась ко мне, смотрела она на Колина, и лицо у нее было такое, как будто у нее внутри тоже что-то поплыло.
Грязное
Перед уроком мы с Аннемари зашли в туалет на четвертом этаже. Она сказала, что хочет еще раз помыть руки после всей этой индюшатины.
— А сегодня было ничего, — сказала она, глядя на себя в зеркало и причесывая волосы пятерней. — Жалко, что большая перемена — всего сорок минут.
— А мне было скучно, — ответила я. — Ненавижу считать булки.
Она рассмеялась:
— Зато у тебя, по крайней мере, хотя бы руки не пахнут химической индюшкой!
Зато тебе, по крайней мере, можно прохлаждаться у прилавка с Колином, подумала я. А мне приходится бегать в супермаркет, оттирать какую-нибудь грязюку и вести беседы с мистером Желтые Подмышки.
— Идем скорее, — сказала я. — Есть очень хочется.
Джулия стояла за дверью класса. Можно было подумать, что она нас поджидала.
— О нет! — воскликнула она и трагическим жестом указала на локоть Аннемари. — Какой кошмар, Аннемари! Твой любимый бирюзовый свитер! Вот бедняжка!
А мама еще говорит, что это у меня драматичный взгляд на жизнь!
Аннемари покосилась на свою руку. Рукав был слегка запачкан горчицей. Я и не догадывалась, что это ее любимый свитер.
— Ничего, — махнула рукой Аннемари. — Папа выведет пятно.
Джулия прислонилась спиной к стене и поправила свою оранжевую ленту.
— Одного я не пойму: с чего ты вообще вздумала работать? Неужто тебе деньги нужны? — Тут она покосилась на меня. — И еще, ты только не обижайся, Аннемари, но местечко это довольно гнусное. Я там однажды даже таракана видела!
— Местечко как местечко, — сказала Аннемари. — Мне нравится.
— А этот урод, который там работает?
— Ничего он не урод! — не выдержала я. — И с чего ты взяла, что он там, — я изобразила в воздухе кавычки, — «работает»? Он хозяин заведения!
— И мы не получаем денег, — тихо произнесла Аннемари. — Только сэндвичи.
— И шипучку! — Я потрясла в воздухе банкой «Спрайта».
— Потрясающе, — сказала Джулия, обращаясь только к Аннемари, как будто меня там не было. — С каких пор тебе можно сэндвичи и газировку?
Аннемари слегка поморщилась.
— Ничего страшного.
— Ничего страшного? — повторила Джулия. — Ну ладно…
Мистер Томпкин подошел к двери:
— Вы почему не в классе? Самостоятельное чтение началось пять минут назад!
Входя в класс вслед за Джулией, я прошептала на ухо Аннемари:
— Понятно, почему ты больше не хочешь с ней дружить. Она так тебе грубит!
Аннемари замялась, потом пробормотала:
— Да… иногда.
И мы расселись по местам. Мистер Томпкин оставил у меня на парте книжку. Он все пытался увлечь меня чем-то новеньким. На обложке была девочка воинственного вида на фоне каких-то высоток. Я отодвинула бойкую девицу подальше, достала мою книжку и раскрыла ее наобум — интересно, где я приземлюсь.
Мег была на планете Камазоц, и одинаковые мальчишки перед одинаковыми домами играли одинаковыми мячами, которые одновременно подпрыгивали и одновременно били о землю. Потом все дети разом, в один миг, подхватили мячи и разошлись по своим одинаковым домам — все, кроме одного мальчишки. Он остался на улице один-одинешенек, его мячик покатился по мостовой, в дверях показалась мама, в ужасе огляделась, схватила малыша и потащила в дом.
Одинаковые дома. Могу себе представить, как возмутило бы это нашего мистера Томпкина. Не успела я додумать эту мысль до конца, как вдруг что-то больно ударило меня за ухом. Я резко обернулась и увидела, что Джулия беззвучно хихикает, склонившись над книжкой. Я глянула на пол: под партой валялась резинка, которой она в меня выстрелила. В голову.
Я-то думала, мы просто друг друга раздражаем, но я ошиблась. Это была война.
Невидимое
При следующей встрече с Маркусом я была абсолютно уверена, что уж теперь-то он меня вспомнит. Мистер Томпкин послал меня в канцелярию напечатать кое-что на ротапринте.
— Зачем вам схема водопровода — ума не приложу! — сказала Байкерша, вручая мне листки бумаги.
— Для Главной улицы, — объяснила я. — Мы хотим, чтоб у нас гидранты работали по-настоящему.
— В жизни не слышала такой глупости! — заявила Байкерша и махнула рукой, выпроваживая меня.
Люблю запах только что напечатанных страниц. Мама говорит, что у меня тяга к опасным запахам; например, я обожаю стоять в теплом облаке выхлопных газов химчистки и глубоко дышать носом. В этом запахе есть что-то такое несъедобно-вкусное. Мама всегда меня утаскивает от него подальше; через десять лет, ворчит она, мы наверняка узнаем, что он вызывает страшные болезни.
Я возвращалась к лестнице, медленно вдыхая аромат тридцати двух свежеотпечатанных схем системы водоснабжения города Нью-Йорка, и тут показался Маркус, на ходу читавший книгу.
— Привет, — сказала я, но он прошел мимо меня, мимо канцелярии и завернул в тупичок, где находится кабинет зубного врача.
В классе мистер Томпкин попросил меня раздать всем по листочку со схемой. Прежде чем вручить Джулии ее листок, я его нечаянно надорвала и слегка помяла, тоже совершенно случайно. Алиса Эванс ужом вертелась на стуле. Я закатила глаза. Не мудрено, что она единственная из шестиклассников, кому приходится таскать в школу запасную одежду.
Купюры
На каждые двенадцать долларовых банкнот, сказал Джимми, приходится одна двухдолларовая.
— Но народ их придерживает, — говорил он, пока я надевала куртку, чтобы идти в супермаркет: в подсобке перегорела лампочка над раковиной, а запасных у Джимми не оказалось. — Народ считает, что это особенные купюры. Вот почему бумажек по два доллара днем с огнем не сыщешь.
Ага, народ, подумала я. Знаем мы этот народ. Но я и бровью не повела — я ведь, по идее, понятия не имела, что там у него спрятано в копилке с Фредом Флинтстоуном.
— А вот в «Эй энд Пи» их не любят, — продолжал он, — там даже в кассе нет отделения для двухдолларовиков, и их кладут под ящик для денег, потом про них забывают. Так что надо специально просить.
— Хорошо, — сказала я, — попрошу.
Сияющая Аннемари в фартуке стояла за прилавком. Пришли покупатели, ребята из нашей школы, и она майонезом писала их имена на половинках сэндвичей, а потом накрывала крышечками с идеальным косым разрезом. Колин рядом с ней делал то же самое. Аннемари поманила меня к себе. Щеки у нее были розовые — то ли от жары, то ли она их нарумянила.
— Я попрошу Джимми, чтоб разрешил нам сегодня взять на обед тефтелек, — прошептала она мне на ухо, — в честь Дня благодарения.
— Классно, — ответила я, хотя, как по мне, эти тефтельки были ничуть не аппетитнее моего сырного сэндвича. Они по многу дней лежали в скороварке. — Я на минутку. Если кто-то захочет горячего шоколада, скажи, что я вот-вот вернусь!
В «Эй энд Пи» двухдолларовых купюр не оказалось. Когда я вернулась с лампочками, покупатели уже разошлись, а перед прилавком стояла Джулия собственной персоной. Аннемари и Колин уже начали делать сэндвичи для себя. Судя по тому, что они выбирали кусочки сыра, брать тефтельки Джимми не позволил.
Джулию (которая, конечно же, притворилась, будто меня не заметила) я застала в разгар длинной речи о том, что американский сыр — это, строго говоря, и не сыр вовсе. Глядя на ее тонкие пальцы, указывающие на «не сыр вовсе», я мгновенно поняла, что ее косой разрез был бы безупречен. Я представила, как в понедельник она встанет за прилавок с Аннемари и Колином и тот самый фартук, что висит на мне неряшливым серым мешком, на ней будет сидеть идеально, потому что она его изысканно подоткнет — какая-нибудь официантка в Париже наверняка поделилась с ней секретом.
Тут из подсобки появился Джимми, неся вымытые подносы, с которых капала вода.
— Ты. — Он указал на Джулию стопкой подносов. — Прочь отсюда. Я тебе уже говорил.
Джулия быстро убрала руку с рабочего подноса. Аннемари вспыхнула.
— Мы просто разговариваем, — вступилась она за Джулию. — Пока нет покупателей.