Издалека его видно — золотой шарик на голубой воде.
Пробегал по берегу молоденький Ёжик. Увидел кувшинку, остановился, понять не может — что это такое? Глаза у Ёжика не больно зоркие, а поближе не подойдёшь.
Зашуршала трава, выскочил на берег молоденький Лисёнок и тоже цветок увидел. Удивился — что это такое?
Спрашивает у Ёжика:
— Что там, жёлтенькое?
Ёжик на всякий случай колючки на себя надвинул, отвечает:
— Я думаю, это бабочка.
— А почему ты так думаешь?
— Я видел бабочек. Они жёлтенькие бывают, и с крылышками. Крылышки невкусные.
Зашуршали кустики, выбежал на берег молоденький Волчишко. Тоже цветок увидел, тоже удивился:
— Это чего, жёлтое?
Ёжик совсем под колючки улез, а Лисёнок отбежал в сторону и отвечает:
— Кто говорит — это бабочка, а мне кажется, что это — утёночек!
— С чего ты взял?
— Я утят видел. Они жёлтенькие, кругленькие, и все в таком мягком пуху. Пух невкусный.
Затрещали сучки-веточки, вылез на берег молоденький Енотик. Заметил цветок, глаза навострил:
— Чего это?
Волчишко ему отвечает:
— Кто говорит — это бабочка, кто говорит — утёночек, а мне чудится, что это мышь. Я мышей много видел. Жёлтые попадаются, в этакой светлой шёрстке. Шёрстка невкусная.
— Интересно, — сказал Енотик.
Спустился он с берега, в воду соскочил.
Плюх-плюх! — добрался до цветка.
Чап-чап! — съел его быстренько.
И назад воротился.
— Ну, что — это бабочка была? — спрашивает Ёжик.
— Утёночек? — облизывается Лисёнок.
— Мышь? — недовольно спрашивает Волчишко.
Подумал Енотик, вздохнул и говорит:
— Не знаю.
— Да ты же ведь съел!
— А не разобрал я…
— Как же ты ешь-то не разобравши?!
Почесал Енотик живот, опять вздохнул:
— А нам, енотам, все равно. Хоть бабочка, хоть птичка, хоть мышка, хоть что хочешь. Мы всё подряд едим. Чего уж тут разбирать-то!
ЧЁРНЫЙ КЛЮВ И БЕЛЫЙ КЛЮВ
— Грач, ты небось на пожар летал?
— Почему это — на пожар?!
— Да у тебя нос закопчённый!
— Почему это — закопчённый?!
— У грачей носы белые, а у тебя чёрный! Будто его нарочно коптили!
— И всё ты врёшь! Нос у меня нормальный! И очень красивый! Просто я ещё молодой грач, мало на поле бывал, мало в земле ковырялся. Вот и не успел нос до блеска начистить!
СКОЛЬКО ЛЕТ, СКОЛЬКО ЗИМ?
— Кукушка, Кукушка, скажи — сколько лет, сколько зим я на свете проживу?
— Ну вот, опять спрашивают. Ох, надоели! Нет, чтобы на заре подняться, в лес пораньше прийти… Утром я без остановки кукую, тыщу раз подряд. Всем бы по целому веку хватило!
КОМАРЫ-ТОЛКУНЧИКИ
— Толкунчики, вы чего толчётесь?
— А мы пляшем!
— А отчего пляшете?
— От радости!
— А какая радость у вас?
— Завтра погода хорошая будет!!
ОСИНА
Хны-хны, бедная я, разнесчастная… И за что мне, Осине, такая доля горькая?
Все деревья у людей в почёте, всем — доброе слово. Одну меня ругают. Ни на что, мол, не гожусь, кроме как на спички… Приятно ли слышать?
Все деревья долго живут, лет по триста, по четыреста. А мне и до ста лет не прожить, — короток век осиновый.
Все деревья чем толще, тем крепче становятся. А я только начну толстеть — сразу слабну. В стволе, в серёдке, непременно гниль заводится, и чем дальше — тем пуще. Издали поглядеть — вроде бы здоровёхонька, а на самом-то деле я насквозь больная, в чём только душа держится…
Оттого я очень ветра боюсь. Стою — вся дрожу, не налетел бы вихрь, не повалил бы меня, слабую да хилую… Чуть ветерок — залопочу, заволнуюсь, заплещусь… Ох, страшно!
Одно у меня утешенье — детки. Из каждого корня моего, что в землю уходит, торчат зелёные прутики. Это молодые осинки растут.
Гляжу я на них сверху, нарадоваться не могу. До того милы мои деточки!
Сами тонюсенькие, слабенькие, а листочки развернули большие, круглые, как лопухи. И шевелят этими листочками, словно ушками хлопают.
Я их кормлю-пою, от жаркого солнышка укрываю. Растите скорей, подымайтесь, сил набирайтесь!
Придёт мой смертный час, упаду я на землю. А на моём месте — глядишь — десять новых осинок стоят.
ОДНА ЗА ВСЕХ
— Ох, сколько птиц поселилось в кустах у речки! Вы только послушайте:
это соловей рокочет,
это малиновка заливается,
это скворец свистит,
это жаворонок звенит…
Батюшки, а откуда же там свисток пароходный?!
— Да это же я, Варакушка! Я одна в кустах поселилась! И соловья передразниваю, и малиновку, и скворца, и жаворонка, и свисток пароходный в придачу!
МЕДВЕДЬ, ЕНОТ, ЁЖ И МЫШЬ
— Медведь, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Енота.
— Енот, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Ежа.
— Ёж, отчего у тебя зубы синие?
— Оттого же, отчего и у Мыши.
— Мышь, отчего у тебя зубы синие?
— Не видишь разве — чернику ем!
СТРИЖ
— Стриж, почему на дороге сидишь, почему домой не летишь?
— Крылья мешают. Такие вострые, такие долгие, что за землю цепляются, в траве путаются, никак не взмахнёшь… Подбросьте повыше, чтоб полететь!
КТО НА КОГО ПОХОЖ?
— Знаете, я кто? Я Вороний Глаз. Свою круглую чёрную ягоду как вытаращу — будет вылитый глаз!
— А мы зовёмся — Раковые Шейки. У нас корень толстенький, вроде раковой шейки.
— И я не простая былинка. Я — Мышиный Хвостик! Стебелёк с колоском у меня точь-в-точь хвостик!
— Мы Кукушкины Слёзки. На всех листьях у нас пятнышки, пятнышки — словно кукушка наплакала.
— Ну а я Медвежье Ухо. Волосатый, мохнатый!
— А мы — Кошачьи Лапки. Такие серенькие, пушистенькие, совсем как лапки, только коготков нету.
— Ишь, ишь расхвастались… Вот я вас!!
— А ты кто?
— Зверобой, да и всё тут!
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗАЙЦА
I
Все мои напасти, братцы, начались в конце весны.
Уже черёмуховый снег на землю осыпался, птицы уже свили гнёзда и начинали примолкать; у врагов у наших — волков да лисиц — народились щенки, а мы, зайчата-настовички, давно подросли, осмелели и сделались совсем похожими на взрослых красивых зайцев.
Было утро, и я собирался где-нибудь залечь подремать. Я только что побывал на деревенском поле, поз
Хочу прыгнуть, дергаюсь, а лапу кто-то цапнул и держит. Хоть я и храбрый зверь, но тут у меня в глазах помутилось… Кабы знать, кто схватил, может — не так страшно было бы. А то ведь непонятно, кто тебя держит, и от этого — самый ужасный ужас.
Дёрнулся я что есть сил — подалось. Комок земли вывернул, лапу вытянул, а на лапе-то, батюшки мои…
Это я уже после узнал, что у меня на лапе было. А тогда — ещё сильней настраивался.
Висит на лапе чёрное, круглое, переплетённое, будто кривые сучья. Вроде бы неживое, а лапу зубами холодными закусило!
Оказывается, был это, братцы, капкан. Когда люди хотят Волка изловить, Росомаху или там ещё кого, то прячут в разных местах капканы. Это страшные и непонятные штуки. Сидят, как мёртвые, но, если дотронешься, — вдруг оживают, защёлкивают свою пасть и держат тебя до прихода человека…
Так мой капкан, братцы, был для Крота поставлен. Когда-то шёл по тропке человек, заметил кротовую нору и спрятал в неё капкан. А потом или забыл про него, или не смог это место найти. Нора кротовая осыпалась, травой заросла, сверху ничего не видать… Но капкан-то всё равно сидел под землей насторожённый — ждал-поджидал…
А я в него и втяпался.
Ох, и досталось мне… Уж как я его ни тряс, как ни возил, как ни сбрыкивал — не слезает капкан, да и всё тут. Хоть волком вой!
Кидался я туда-сюда, невесть сколько ползком прополз, — наконец забился в кусты и лежу, плачу. Ну, думаю, настал мой последний час…
У Зайца-то в чём спасенье? В ногах, сами знаете! Бывало, и от Лисы удерёшь, и от Совы отобьёшься, на спине лёжа, и от охотников уйдёшь, следочки запутывая… А теперь что делать? Любой враг меня словит!
II
И вот лежу я в кустах, а где-то рядом волны плескаются, по корням пошлёпывают. Сгоряча-то я и не заметил, как на берег озера попал.
И кажется мне, что это не вода разговаривает, а невдалеке собаки загавкали, бежит кто-то, сопит… Вот сучок хрустнул… Камешки покатились…
Нет, и впрямь кто-то бежит!
Глянул я вверх, а на обрыве раздвинулись ветки… что-то серое мелькнуло… и показалась Волчица.
Никогда я, братцы, её так близёхонько не видел. Знал, конечно, что есть в нашем лесу волчья семья, и следы ихние иногда встречал, и даже помнил местечко, где они воду пьют. Но только нос к носу не сталкивался, — везло мне…
А сейчас Волчица стояла совсем рядом.
Была она худущая, с отвислым брюхом, а пасть у неё была в чём-то зелёном. Не то траву ела, не то измазалась…
Волчица стояла и нюхала воздух.
И я смотрел, как у неё нос морщится. Он шевелился и блестел, как облизанный.
Наверно, сверху Волчице трудней было меня заметить. Если бы заметила, то прыгнула бы сразу, — чего тут раздумывать…
Но она ещё не видела меня, только принюхивалась мокрым своим носом, а потом начала потихоньку спускаться.
Конечно, я и не думал удирать. Смешно, — с капканом на лапе… Куда уж тут удерёшь. Я лежал и смотрел, как она идёт.
Чем она ближе подходила, тем сильней у неё морщился нос. И наконец она меня заметила.
Мы глазами встретились.
И я видел, как глаза у неё сперва удивились, дрогнули, а потом сразу нацелились на меня.
И она сжалась, чтоб кинуться.
И тут стряслось что-то совсем неожиданное. Зашумел по деревьям ветер, кругом затрещало, задрожало… Земля подо мной качнулась и вдруг — ухнула куда-то вниз.
III
Вы знаете, братцы, что лесные озёра зарастают? Вода затягивается всякими травами, невкусным мхом. И этот слой всё толще и толще делается, после на нём кустики вырастают и даже деревья. А внизу-то, на глубине, всё равно — вода… Вот спросите у Крота, он вам подтвердит.
Ну вот, кусок такого берега отвалился и поплыл прочь от твёрдой земли. И я очутился на плавучем острове.
Сначала-то я обрадовался. Когда берег рухнул, Волчица испугалась и шмыгнула в кусты. «Значит, — думаю, — опять тебе, Заяц, повезло!»
Но потом я немножко очухался, поглядел вокруг — и снова настращался отчаянно…
Остров был не очень маленький: прыжков двадцать в ширину и чуть побольше в длину. На нём болотная трава росла, кустики противного багульника и две сосны. Но земля-то под лапами у меня так и ходила ходуном, изгибалась на волнах… Ведь она была тоненькая! И кусочки от моего острова всё время отваливались, и он делался меньше и меньше.
Пройдёт немного времени, волны размоют моховую подстилку, корни, переплетённую траву — и тогда остров развалится совсем.
А я, с капканом на лапе, конечно, до берега не доплыву..
«Эх, — думаю, — уж лучше бы мне очутиться в волчьей пасти. Конец — так сразу. А то сидеть да погибели ждать ещё хуже…»
Дул ветер, волны бежали по озеру, и мой остров плыл совсем так же, как у людей плавают лодки под парусами.
Берег всё удалялся, удалялся, вот уже моим заячьим глазам ни травы не различить, ни кустов, а вот и деревья стали синенькой полоской.
Кругом — одна вода, и волны бьются в остров и белыми своими зубками отгрызают кусочек за кусочком…
III
Остров был уже на середине озера, когда в небе вдруг появилась большая птица. У неё крылья были угловатые, широкие, хвост прямой, словно откушенный. А клюв загнут крючком.
Догадались, кто это был? Конечно, она самая — Скопа… В когтях она тащила рыбину.
Скопа — птица-рыболов, и я ничуть не удивился, что она рыбину тащит. Я только не понимал, зачем она к моему островку летит. Чего ей здесь надо?
Хоть она и рыболов, но всё равно — ну её. Клювастая да когтистая!
Забился я под ветки, глаз на неё скашиваю. А она покружилась и садится на сосну.
И я увидел, что на сосне — большое гнездо, целая куча веток уложена. Скопа села туда и закопошилась, закопошилась. Слышно — запищали в гнезде. И я понял, что там — птенцы, а Скопа их кормит.
Наверно, когда остров уплыл, Скопа прилетела на прежнее место и не могла найти гнезда. А после всё-таки нашла, но птенцы за это время очень проголодались, — уж так они пищали, так пищали…
И я сообразил, что Скопа теперь всё время будет жить рядом со мной. И если сейчас меня не заметила, то потом непременно заметит. И сцапает.
Я видел, как она рыбину поймала. Летела над водой, и вдруг — вниз, вниз, когти растопырила, вперёд выставила… Хвать! И поднимается со щукой. Рыбина бьётся, хвостом хлещет, а Скопа несёт её легко, будто головастика.
«Вот, — думаю, — и меня так же… Хвать! — и очутишься в гнезде. Ещё тёпленьким».
Весь день я глаз не сомкнул, трясся. А ночью боялся есть — вдруг веточкой хрустнешь, а Скопа услышит… Поз
V
Я сижу под кустом, со страшного гнезда глаз не свожу. Не пропустить бы Скопу, когда вернётся!
И тут по веткам рыжее такое шмыг-шмыг… В гнездо скопиное — скок! Куница.
Уж я не знаю, отчего я раньше её не приметил. Наверно, тоже пряталась, пока голод не выгнал.
Скакнула Куница в гнездо, — смело так, не раздумывая… Но птенцы-то, видать, уже не беззащитные были, потому что Куница раза два вылетала из гнезда, и пух вился, и шерсти клочки… Досталось Кунице на орехи!