Жили-были муж с женой.
Была у них дочь — Крошечка-Хаврошечка. Пожили-пожили муж с женой и померли. Осталась Крошечка-Хаврошечка круглой сиротой. Взяла её соседка, и стала Крошечка-Хаврошечка у неё работницей. Работает с утра до ночи, всё подаёт, прибирает и за всех и за всё отвечает.
А были у её хозяйки три дочери: старшую звали Одноглазка, среднюю — Двуглазка, а меньшую — Триглазка. Они только и знали, что у ворот сидели, на улицу глядели, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шею и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
— Коровушка, матушка, меня бьют, ругают, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов полотна напрясть, наткать, набелить, в трубы покатать!
А коровушка ей в ответ:
— Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.
Влезет Крошечка-Хаврошечка в одно ушко, вылезет из другого, а уж всё готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесёт полотно хозяйке, та поглядит, спрячет в сундук, а ей ещё больше работы задаст.
Крошечка-Хаврошечка опять придет к коровушке, в одно ушко влезет, из другого вылезет и готовенькое возьмет — домой принесёт. Дивится хозяйка, зовёт Одноглазку: — Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Вызнай, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?
Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле; забыла материно приказанье, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке, а Крошечка-Хаврошечка приговаривает:
— Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка и наткала полотна и побелила. Ничего хозяйка не дозналась, послала Двуглазку.
Двуглазка на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, материно приказанье забыла и глазки закрыла, а Крошечка-Хаврошечка баюкает:
— Спи, глазок, спи другой!
Глазки и заснули.
А коровушка наткала, набелила, в трубы покатала, а Двуглазка всё ещё спала. Вернулась домой — ничего рассказать не могла. Рассердилась старуха и на третий день послала Триглазку, а сироте еще больше работы дала. И Триглазка, как её старшие сёстры, попрыгала-попрыгала и на травушку легла. А Крошечка-Хаврошечка поёт:
— Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и видит всё: как красна девица в одно ушко коровушке влезла, из другого вылезла и готовые холсты подобрала.
Вернулась Триглазка домой и всё, что видела, матери рассказала. Обрадовалась старуха, на другой же день пришла к мужу.
— Режь рябую корову!
Старик и так и сяк:
— Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!
— Режь, да и только!
Наточил старик ножик… Побежала Крошечка-Хаврошечка к коровушке:
— Коровушка-матушка! Тебя хотят резать!
— А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их посади и никогда меня не забывай — каждое утро водой их поливай!
Крошечка-Хаврошечка всё сделала, как ей коровушка велела: голодом голодала, а мяса ее в рот не брала; косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, кудрявая да красивая. Яблочки на ней висят наливные, листики шумят золотые, веточки гнутся серебряные; кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — тот заглядывается.
Случилось раз — девушки гуляли по саду; на ту пору ехал мимо царевич — кудреватый, красивый, молоденький. Увидел яблочки и говорит девушкам:
— Девицы-красавицы, — говорит он, — которая из вас мне яблочко поднесёт, ту за себя замуж возьму!
Бросились Одноглазка, Двуглазка и Триглазка к яблоньке. А яблочки — то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают; хотели сорвать — сучья косы расплетают; как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.
Подошла Крошечка-Хаврошечка — веточки приклонились, и яблочки опустились. Сорвала золотое яблочко и поднесла его молодому царевичу. Царевич увёз её в свой дворец, женился на ней, и стали они жить-поживать, добра наживать.
Жили-были пузырь, соломинка и лапоть.
Пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти? Лапоть говорит пузырю::
— Пузырь, давай на тебе переплывём!
— Нет, лапоть! Пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдём по ней.
Соломинка перетянулась с берега на берег. Лапоть пошёл по ней, она и переломилась.
Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул!
Однажды шла женщина с ребёнком на базар, скажем, так вот, как в Житомир из Левкова ходят, и несла в корзинке дитя. Идёт с базара, видит — прыгает перед ней красивая птичка. Поставила она корзинку с ребёнком, а сама за птичкою побежала, хотела её поймать, чтобы дитя позабавить. Отбежала от корзины гона три.
А птичка взлетела на дерево и говорит:
— Оглянись, женщина, где твоё дитятко?
Та оглянулась, видит — нет дитяти, вернулась его искать. Искала-искала — не нашла. Потом заплакала… да и пошла домой.
А жил в лесу дед — волшебник, который всё знал, что на свете делается, поглядел он в свои волшебные книги и узнал, что сидит на такой-то дороге дитя в корзинке. Он пошёл, взял его, принёс к себе домой, нанял ему мамку, вырастил его и назвал его Иван Найда.
Как исполнилось мальчику пятнадцать лет, стал он на охоту проситься; вышел, видит — большое болото, начал осматриваться — нет ли где какой дичи, а тут — летят три уточки. Он собрался их бить, глядь — спустились они вниз, сбросили с себя крылышки и обернулись девушками. Старшие красивые, а младшею нельзя и налюбоваться! Только он заметил, что они в воду полезли, схватил платье — и айда домой!
Вылезли они из воды, начали одеваться, а одна видит — нету её платья и говорит:
— Это Найда взял, я уже знаю!
И кинулась за ним в погоню! Догнала, подошла; просила-просила — никак не отдаёт.
Рассердилась она на него, рванула своё бельё и как ударит его по лицу. А он явором стал, да таким высоким, кучерявым, широким. А дед ждал-ждал — нету его. Посмотрел в свои книги:
— Э-э, вот оно где Найда! — Топор на плечи и пошёл к нему. (Он уже знал, что тот явором сделался, и узнал, в каком он месте стоит.).
— Э-эх, — говорит, — и явор-то ты красивый; а ежели срубить, выйдет хорошая основа на хату. — Потом говорит: — А не ты ли это, сынок?
И стал перед ним Найда, как и был прежде.
— Я, — говорит, — тату!
— Вишь, — говорит, — я ж тебе, сынок, говорил: не трогай никого. — И привёл его домой.
На другой день снова просится Найда на охоту, а дед не пускает:
— Да куда ты пойдёшь, ещё кого-нибудь затронешь?
— Нет, тату, пойду, без неё не могу жить, сильно мне она понравилась.
— Ну, сынок, раз ты так хочешь, то ступай, — и отпустил его. — Как подойдёшь ты к озеру, сядь там под самый маленький ракитовый кустик; они прилетят, будут тебя искать. А когда они разденутся и будут в воду входить, ты хватай платье и беги во весь дух! Ежели она тебя по дороге нагонит, то пропал ты тогда; а если добежишь хотя бы до порога, то я поймаю вас обоих, когда она на тебя накинется, я буду за хатой дрова рубить.
Сел Найда под ракитовым кустиком, они прилетели, искали его — не нашли. Сбросили платья, полезли в воду! А он хвать за платье, за крылышки — и бегом!..
Купались они, купались, глядь — тех платья есть, а той нету. Она и говорит:
— Это опять Найда взял! — И опять за ним в погоню. Вот догоняет она его — ему уже и недалече до своей хаты — и просит его. Он сильно разогнался и упал как раз на пороге — она на него и накинулась. А дед вышел из-за дома, поймал их и поднял обоих.
— Ну, теперь, — говорит, — будешь его женою, а он тебе мужем!
Обвенчались они, справили свадьбу и живут у деда.
Спустя несколько лет дед и говорит:
— Ну, Иван Найда, езжай теперь к своей матери.
— Куда ж мне ехать — я не знаю, где я родился, где же мне её искать?
Дал им дед пару коней, запряг в коляску и говорит:
— Помни: как минуешь две деревни и будешь въезжать в третью, то скажи первой женщине, которую встретишь: «Здравствуй, мама!» А она тебя спросит: «Какая ж я тебе мать?» А ты скажи ей: «А ты разве не помнишь, как на базар ходила да на дороге в корзинке меня бросила и потеряла?» Она вспомнит тебя, но не узнает. И будет жена с тобой до той поры, пока кто-нибудь у неё крыльев не украдёт, а ты их прицепи у себя под мышкой.
Поехали они с женою. Въезжают в третью деревню, и вправду идёт навстречу им женщина — за водой вышла. Он ей и говорит:
— Здравствуй, мама!
Та стала и глаза вытаращила:
— Какая я тебе мать?
Тот и рассказал. Вернулась она с ними, больно уж обрадовалась. А потом, как, бывало, уйдёт сын куда, мать на невестку всё смотрит, глаз с неё не сводит. Очень уж была она красивая.
Выехал раз Найда на охоту, а невестка и говорит:
— Чего вы, мама, всё на меня смотрите?
— Да я, — говорит, — никак на тебя не нагляжусь, такая ты красавица!
А она говорит:
— Ох, мама, как надела бы я на себя крылышки, стала бы ещё краше. Они, мои крылышки, у Ивана слева под мышкой.
Вот приехал он с охоты, подходит время к ночи, стали ложиться спать, а мать всё норовит, как бы это у него крылья отобрать, — хочет поглядеть, как она будет в крыльях. Легли спать, а мать подкралась и отцепила у него, сонного, крылья.
Утром встали, а он и не заметил, что крыльев-то нету. Позавтракал и поехал на охоту.
Дала мать крылья невестке, та нацепила их на себя и выпорхнула в окошко! Да и села на гребне крыши.
Мать стоит, смотрит: «Что за наважденье такое? Только дала ей крылья, а она и улетела?!»
Выбежала мать на двор и всё смотрит на невестку. А та и говорит:
— Мама, пускай меня Иван нигде не ищет, a пycкай, — говорит, — найдёт Воловью гору-Шелковую траву… — да и полетела.
Приехал Иван Найда с охоты и к жене, а жены-то и нету!.. Спрашивает у матери, а та говорит:
— Дала я ей крылья, а она у тебя то ли сатана, или что?.. Взяла да и улетела!..
— Эх, — говорит, — не была ты матерью и не будешь!..
А мать говорит:
— Когда твоя жена улетала, то сказала, чтоб ты её нигде не искал, а искал бы Воловью гору-Шелковую траву, только там её и найдёшь.
Взял он себе хлеба на дорогу и пошёл. Идёт и идёт, видит — лес дремучий, на опушке — хатка; смотрит — в хатке огонёк мерцает. Заходит в хатку, а там одна только старушка. Он и говорит:
— Здравствуй, старушка!
— Здравствуй, Найда, — отвечает та. — Куда, — спрашивает, — идёшь?
— Иду искать Воловью гору-Шелковую траву.
А она:
— Эх, и много я по свету полетала, да не знаю, где эта Воловья гора-Шелковая трава. Ступай, — говорит, — там среди лесу живёт моя сестра помладше, может, она знает.
И оставляет она его ночевать. Он ночевать не остался, а пошёл.
Всё идёт да идёт, видит — в лесу хатка, огонёк мерцает. Заходит он, видит — там старуха сидит.
— Здравствуй, старушка!
— Здравствуй, — говорит, — Иван Найда. Куда идёшь, Иван Найда?
— Иду искать Воловью гору-Шелковую траву.
— Эх, — говорит, — много я по свету полетала, но Воловьей горы-Шелковой травы не знаю, иди-ка ты дальше — там живёт наша самая меньшая сестра: уж если она не скажет, то никто тебе не скажет.
Он ночевать не стал и пошёл. А лес такой густой — деревья разрослись и перепутались, ему и не видать: день ли теперь, или ночь. Ничего не видно!
Лезет рак и говорит:
— Здравствуй, Иван Найда!
Тот удивляется, что оно такое: где ни покажется что живое, всякое Найду знает?
Рак и говорит ему:
— Не сердись, Иван Найда, я тебя в беде выручу, — и дал ему свисточек.
— Возьми, — говорит, — ежели туго тебе придётся, свистни в него.
Идёт он дальше, встречает борзую, а та говорит:
— Здравствуй, Иван Найда!
— Здравствуй, борзая!
Дала ему борзая волосинку.
— На тебе, Иван Найда, коль плохо тебе придётся, ты её прижги.
Идёт дальше, встречает волка, говорит ему волк:
— Здравствуй, Иван Найда, куда ты идёшь?
— Иду искать Воловью. гору-Шелковую траву.
— Ну, коль трудно тебе придётся, свистни в свисточек, который дал тебе рак, я мигом явлюсь.
Пошёл Иван Найда, видит — на опушке хатка виднеется. Заходит он в хатку, поздоровался со старушкою.
— Ну, Иван Найда, коль попасёшь мне, — говорит, — три ночи трёх кобылиц, дам я тебе такого коня, который вынесет тебя на ту гору, а не попасёшь, я тебе голову отрублю. Вон висят у меня тридцать четыре головы тех, которые брались пасти да не выпасли, а твоя тридцать пятая будет.
Испекла она ему пирожочек, снаряжает его на пастбище, а кошечка всё ходит за ним, мяукает. Отломил он кусочек пирожка и дал кошечке. Взяла кошечка и говорит ему:
— Э, да это такой пирожок, что ты лучше его закинь, а то как съешь, так на двое суток и заснёшь и будешь спать без просыпу.
Отдал он пирожок кошечке.
Кошечка съела и спать улеглась, а Найда погнал кобылиц пастись. Пас он всю ночь, глядел, глядел, а перед рассветом разбежались они, нет возле него ни одной. Вспомнил он про борзую, прижёг волосинку — является к нему борзая, спрашивает:
— Зачем звал меня, Иван Найда?
Тот рассказал.
— Ну, смотри, как будешь гнать кобылиц, то лови переднюю, а не поймаешь — пропало твоё дело.
Кликнула борзая свору собак, — и как начали всюду искать! Согнали кобылиц. А Найда стоит, переднюю дожидает. Ухватил её за гриву и едет домой. Приезжает домой, а волшебница начала бить кобылиц за то, что они от него не спрятались.
Погнал он на другую ночь, глядел, глядел — перед рассветом разбежались они, ни одной нету. Как их загнать? Смекнул. Засвистел в свисток. Является волк.
— Чего тебе надо?
Рассказал Найда про своё горе.
Созвал волк всех волков и сказал, чтоб Найда ловил переднюю кобылу. Согнали. Он поймал, едет домой. А волшебница поймала кобылиц да как начала их бить!.. И сказала им, чтоб на третью ночь они разбежались и спрятались в море, обернулись бы рыбами.
Пошёл он на третью ночь пасти… Глядел, глядел, а они как кинутся (норовят хоть бы на третью ночь спрятаться, а не то беда будет!). Обернулись они рыбами и бросились в море.
Он видит, что беда, и засвистел в свисточек. Является к нему рак.
— Эх, — говорит, — братец, выручи, а то как не выпасу эту ночь кобылиц, отрубит мне волшебница голову!
Вот рак и полез назад в море. Созвал всех морских чудищ — морских свиней, котов морских — и приказывает:
— Лезьте, где какую рыбу увидите — кусайте её, выгоняйте!
Кинулись они всюду, раки щиплют, а морские коты хвостами режут!
А Найда над морем стоит; поймал переднюю, сел на неё, едет домой, а она и говорит:
— Гляди, Иван Найда, как будет тебе волшебница давать какую-нибудь из нас, ты не бери, а скажи: «Дайте мне того жеребёночка, что у вас в конюшне, на котором шерсти нету…» И есть у нашей хозяйки под изголовьем сапоги-иноходцы и шапка-невидимка, такая, что тебя никто в ней не увидит.
Приехал. Она видит, что надо обещание выполнить, и говорит: