По едва приметным ступеням, выбитым в камне, они поднялись на вершину. Лорку несли попеременно. Лорка была тяжелая, подъем крут, и они запыхались.
Внизу, обведенное у берегов белым контуром, разлинованное, как тетрадка, было море. Сначала казалось, что оно большое, а когда Поля пригляделась, то увидала, что море маленькое. Горизонт начинается совсем близко, сразу за Алчаком. Это огорчило Полю.
— Смотри! — крикнул вдруг Артемида. — Лодка!
Это было странное видение. В той стороне, где было солнце, горизонт ломался. Дымчатое, темное море вдруг обрывалось, и там стояло плоское небо, бронзовое, как древнее зеркало. Посреди этого зеркала едва заметно двигалось судно. Оно поднялось высоко, до уровня сиреневой Медведь-горы, и все поднималось и поднималось.
— Обман зрения, — сказал Артемида.
— Нет, — возразила Поля. — Они засмотрелись и наехали на небо. Они скоро приедут на солнце!
— Ловкачи! — согласился Артемида.
Конечно, судно плыло по воде, но Артемида был рад, что Поле хоть что-то понравилось в Судаке.
— А сколько времени? — спросила Лорка.
«Возле входа на городской пляж. В 7.00».
Поля складывает записку и прячет в кармашек.
Любимое платье — голубое. Любимые туфли — белые. Туфли разговаривают с цикадами. «Гдззе!» — кричат цикады. «Тут, тут, тут», — отвечают туфельки.
Поля не узнала Артемиду. Навстречу ей шел высокий молодой человек в костюме, с галстуком.
— Артемида! — ахнула Поля. — Ты прямо как настоящий кавалер.
— А ты как балерина!
— Не злись, а то уйду.
— А я не злюсь. Я билеты на танцы купил.
— Тогда пошли. Музыка уже играет.
Они танцевали фокстрот, танго. Танцевали по-старому, пристукивая каблучком о каблучок.
— А ты чарльстонить умеешь? — спросил Артемида.
— Давай!
«Ну-ка! Ну-ка! — позвала музыка. — Ну-ка! Ну-ка! Ну-ка!»
Поводя плечами, они разошлись. Подальше друг от друга, чтобы видеть, как танцует партнер. Поля улыбалась: держись, Артемида!
Артемида вскинул голову, бровью повел: поглядим!
Туфелька о туфельку! Как у меня ловко! А ты покажи, что можешь!
Черноморские мальчишки все могут!
Хвастун. А молодец!..
Музыканты заметили белые туфельки. Трубы ринулись сквозь толпу к центру.
«Ну-ка! Ну-ка! Ну-ка!»
Танцоры послабей потеснились к углам. Дорогу тем, кто может!
«Ну-ка! Ну-ка!»
«Ну-ка! Ну-ка! Ну-ка!»
— Смотрите, — сказала какая-то женщина, — чарльстон, а очень изящно.
Море шумело сильнее, чем днем. Голубой луч пограничного катера играл с волнами в догонялочки.
— Ты очень хорошо танцуешь! — сказал Артемида.
— Ты тоже.
— Знаешь, если бы они играли всю ночь, я бы танцевал всю ночь.
— Я тоже.
— Правда?
— Правда.
— Тихо. Море дышит.
— Правда. Коровы так дышат.
— Все-таки дураки, кто целуется!
— Ужасные дураки!
— Я бы сейчас хотел поплыть. И все плыть, плыть!..
— А я хочу погладить тебя по голове. Ты бы не обиделся?
— Нет. Когда я был маленький, мама любила меня гладить. Это было очень хорошо.
— Ты придешь завтра на пляж?
— Приду.
— Ты приходи пораньше. Ладно?
— Ладно.
«Ну-ка, ну-ка, ну-ка…» Море дышит, как корова.
Артемида, посмотри на эти цветы. Все проходят мимо, а ведь они прекрасные.
— Это канны.
— Канны? Странное название. У всех цветов очень странные названия. Монстра, цикламен, традесканция…
«Море дышит, как корова».
Поля играла в карты. Она и незнакомый мальчишка.
— Привет! — обрадовалась она Артемиде. — Садись. Втроем будет интересно.
Играли в «дурака». Мальчишка прекрасно понимал игру. Он ни разу не остался и ни разу не позволил остаться Поле.
Артемида сердился. Берег козырей, шел на авантюру и опять оставался в дураках.
Мальчишка и Поля переглядывались и смеялись. Артемида не выдержал и предложил играть в волейбол. И опять не повезло Артемиде. Кто-то погасил и попал ему в лицо. Все, конечно, засмеялись, он тоже, хотя ему было очень больно. Мяч отскочил вверх, и тот самый мальчишка, который играл в «дурака», подпрыгнул, погасил, и мяч снова попал в Артемиду. Все так и повалились в песок. Уж очень это было смешно. Артемида поиграл немного, чтоб не подумали, будто он обиделся, и ушел. Он подсел к Лорке. Лорка ползала у самого моря и все хотела погладить волны. Ей было одной хорошо. Она гладила ладошкой волны и потихоньку спрашивала:
— Море, а сколько времени?
Море не отвечало глупой маленькой девочке. Оно приводило волны, и волны шумели: шу! шшу! шшу-у!
— Что? Не говорит тебе море, сколько времени? — спросил Артемида.
— Говорит.
— Что же оно говорит?
— Говорит, — сказала Лорка. Наклонила голову набок и поглядела, какой он, Артемида, если смотреть на него сбоку. Потом положила голову на ракушечник и поглядела, какой он, Артемида, если смотреть на него снизу.
Артемида был печальный.
Он сидел лицом к морю и, совсем как Лорка, спрашивал:
— Море, а сколько времени?
Море не отвечало глупому парню. Оно приводило волны, и волны шумели: шу! шшу! шшш-у-у!
У моря был свой, особый счет часам и векам.
«Возле Алчака, в бухте. На дне».
Артемида стал писать загадками.
Поля разгладила ладонями записку и посмотрела на старика сфинкса. Было жарко. От зноя бока у сфинкса посветлели, почти слились с небом.
Море было зеленое. Оно и на глубине было зеленое. Поля нырнула и не достала дна.
У берега между камней плавал мужчина в маске. Он ловил крабов и относил на скалы жене.
— Дяденька, дайте мне маску. Мне только разочек нырнуть, — попросила Поля.
— Возьми, — сказал мужчина. — Можешь нырнуть хоть три разочка.
Рыбы — серебряные, пестрые, серые, как тени, — разбежались в стороны. Все глубже, глубже…
Дна нет.
Вода прижала маску с такой силой, что заломило переносицу.
К солнцу!
Рывок, рывок! Где же оно? Еще рывок! А солнца все нет. Неужели… Рывок! Вот оно! Солнце и воздух. Целое небо воздуха.
Поля подплывает к камням. Отдыхает.
— Мне еще два раза! — говорит она мужчине.
Тот смеется.
И опять неудача. Неужели Артемида обманул? Можно ли тут достать дно? Поля возвратила маску.
— В маске больно, — говорит она. — Давление.
Артемида не обманул. Зеленые сумерки расступились. Серое дно. Яркие белые камни. Камни сложены в буквы. Буквы сложены в слово. Слово это — ее имя: Поля. И рядом, под одиноким камнем, красные канны.
Поля бродит с Лоркой по пляжу. Артемиды нет. Он не приходит четвертый день. А завтра надо уезжать.
Автобус сделал круг и вырвался на шоссе. На пустой площади одинокий старик в темных больших очках. Один.
За окном горы. Вертолет на небе. Лорка задремала. Скучно. Поля вертится, оглядывает пассажиров. На переднем кресле сидит важная умная старуха. Она важно и громко разговаривает с другой умной старухой.
— Трудно себе представить, — говорит она, — что две тысячи лет назад здесь жили доблестные скифы, что где-то здесь, на берегах Эвксинского Понта, произошла трагедия прекрасной Ифигении… Поля веселится. Уж как этой старухе хочется показать, что она умна! Все трудные слова вспомнила.
Поля забывает старуху и думает о Свердловске. Скоро у Нинки Прохоровой день рождения. Ей надо подарить сарафан. В прошлом году она говорила, что Поля не научится шить.
Степь началась…
* * *
Я у пенька на землю лег,
От хвои запах тонкий.
И мох кругом, и в этот лог
Приходят ночью волки.
Я не боюсь кусучих змей,
Заглядываю в норы.
Я в лес пришел любить зверей,
У нас не будет ссоры.
Я каждый день все жду и жду
И не дождусь, наверно,
Что сбросит платье на пруду
Лягушачье
Царевна.
И надо мной далекий шум
И лапы добрых сосен.
Я до сих пор весной дышу,
А в город входит осень.
ДУБЕНКА
Лежал я на берегу Дубенки. Есть такая темная лесная речка. Их у нас в России, таких речек, может, сто тысяч. В каждом лесу, в каждом лугу — своя.
Лежал я, не думал ни о чем. Вечер был спокойный. Тишина была. Вдруг — плеснуло! Будто рыба метровая хвостом по воде ударила. Удивился я: откуда ей взяться здесь?
Смотрю, скачет лягушка. Прыжки саженные, сама чумовая, хлопнулась в траву — и ни звука. Посмотрел на воду и все понял. Плывет у самого берега уж. Осторожно плывет, одна голова наружу. Кувшинка на черной ножке.
Вот и все происшествие. Они на Дубенке редко бывают. Плеснет где-то — и опять тишина.
ЗОЛОТОЕ ОЗЕРО
Я шел по лесу. Было пасмурно. И вдруг между деревьев ярко засветилась поляна. Я растерялся — солнца не было, а поляна солнечная!
Но тут стало все понятно. За поляну я принял озеро. Оно сплошь заросло листиками болотной травы. Листики были желтые, и озеро было золотое.
Обманувшись, я разочаровался, а потом обрадовался.
Солнца нет, а поляна — солнечная!
ЗЕМЛЯНИКА
У Каляны правая нога была тоньше. Он ходил с палкой, хорошо учился и любил сказки.
Возле деревни росла сосна-ведьма. Она была красивая и все ее любили.
Каляна заканчивал шестой класс. Май был зеленый. Девчонки перестали носить платки и выдумывали городские прически, которые сердили учителей. В эти дни Степанова подсунула Каляне записку, где были всякие глупости. Он не любил думать о себе, но когда девчонка написала «про любовь», Каляна стал думать о тонкой ноге каждый день. И он придумал что-то.
В сумерки Каляна стал уходить к ведьме. Она росла за ржаным полем, возле дороги у леса. Прямой ствол ее, поднимаясь метра на три от земли, переходил сразу в два десятка гибких вершин, которые росли вверх, распуская во все стороны сучки с густыми ежами иголок. Хвоя была темная, короткая, не как на других соснах.
Каляна выпросил у лесника мази от комаров и каждую ночь спал возле ведьмы.
В лесу кричали птицы. На белесом небе после недолгого летнего притемнения деревья выступали четко и так спокойно, что верилось, будто все на земле спит. Может быть, это казалось оттого, что не видно было листьев и зелени, а все было единое: и земля, и деревья, и небо. Пахло ржаным полем. Запах был теплый. Даже в те ночи, когда видно было дыхание, от ржи тянуло парным теплом. И дорога пахла теплом. Так ему казалось. Дорога была натруженная. А у него по вечерам от ходьбы ноги пылали. Особенно левая, на которую приходилась вся тяжесть.
Про затею Каляны узнали, и все мальчишки стали ему завидовать, потому что он сказал им:
— Я сплю для закалки.
А Степановой он рассказал сказку. Что, мол, жила прекрасная царевна, а старшая сестра была у нее некрасивая. Младшая доверилась ей и погибла. Заворожили ее, сделали колдуньей. Но она не захотела приносить людям горе и обернулась деревом. Кто знает, может, есть такой способ, чтоб расколдовать царевну. А кто ее расколдует, тому тоже будет счастье.
Наступило лето. Деревенские ходили в леса к Бар-Дубраве, где росла земляника. Каляна туда не ходил, потому что это было далеко. А ночевал он все еще под ведьмой.
И вот однажды он проснулся и увидел возле себя ведьмину лапу. В этой лапе, широкой, как блюдо, на лопушином листе, лежала алая пригоршня земляники. Вокруг никого. Следов никаких. Долго смотрел Каляна на сучья ведьмы. Он искал среди них человеческое лицо! Потом он собрал землянику и принес ее к дому Степановой.
Она ходила босыми ногами по двору, сгоняла с грядок цыплят.
Каляна сказал ей:
— Смотри, какая земляника!
Она испугалась и вся покраснела. Но он сказал ей:
— Ты ешь. Я тебе принес. Может, таких ягод никогда больше не увидишь.
Каляна взял две ягоды и попробовал их, жмурясь от сладости и той тайны, которую носил в себе и которую пока что не мог доверить никому из людей.
СТАРАЯ ЩУКА
Есть на Дубенке место. С обоих берегов наклонились над водой ольховые кусты. Там, где тень погуще, почти у самого берега, возле паукастых корневищ, кружится водяная лунка. Она беззвучная, гладкая, без единой морщинки. Может быть, потому, что кружится слишком давно. Здесь луга, и пахнет горькими стебельками одуванчиков. Я пришел сюда полежать в траве. Но место оказалось занятым. Под ольховым кустом лежал мальчишка и, не отрываясь, смотрел на воду.
— Что там? — спросил я.
— Старая щука.
— Где?!
— Здесь, — мальчишка показал на лунку. — У нее брюхо к земле приросло. Очень старая.
— Не вижу, — сказал я.
— Тут она. Пасть разинула и стоит. Как верша. Что попадет, то ее.
— Мы долго лежали в траве и смотрели на воду.
— Я один раз видел ее, — сказал мальчишка. — Погода была ясная, и я видел.
Мы опять лежали, смотрели и молчали. Мы думали о разном и о щуке тоже. Каждому из нас хотелось побыть в одиночестве. Про все такое лучше думать в одиночестве. Мальчишка несколько раз скосил на меня сердитые глаза, но я упрямый. Тогда он поднялся и, не прощаясь, ушел в лес. Я выждал, пока смолкнут кусты, разделся и полез в воду.
Вода теплая, вечерняя.
Здесь было не глубоко. Едва доходило по грудь. Я нырнул. Дно было песчаное, чистое. Я перевернулся на спину и увидел над собой пролитое на воду солнце. Оно собиралось со всех сторон в лунке, и лунка сияла, как лампочка.
Потом я перенес одежду на другой берег. Лежал в траве, смотрел на закат и думал о том, какой я простофиля. Поверил в щуку, у которой брюхо от старости приросло к земле.
Меня потревожили всплески.
Возле ольховых кустов, в воде, там, где кружилась лунка, стоял мальчишка. Меня он не заметил и долго нырял и накрывал лунку ладонями.
Потом он стоял на берегу, выжимал трусы и думал о чем-то, поглядывая на воду.
Впрочем, щука, может быть, и стояла здесь. Ее поймали до нас. Такую огромную, старую щуку.
ЗИМНИЙ ЛАГЕРЬ КАПИТАНА ГРИНА
Глава первая
Звери живут в зоопарке. В лесу зверей нет. В лесу только следы. Эти следы нигде не начинаются. Они приходят из белого зимнего леса, кружат у дачных заборов и уходят обратно под своды придавленных снегом елок.
В даче три палаты. Одна большая и две маленькие. Грин занял место в большой, у стены. Его соседом оказался Петя, рослый, ленивый мальчишка. По дороге в зимний лагерь Петя все время острил, но его неповоротливые шутки никого не смешили. Только Сашка Шиков, выслушав очередную речь, заглядывал ему в лицо и спрашивал:
— Петя, ты сострил, да? Ты говори, когда остришь.
Старшим в палате назначили Шикова. Грин уже онал, что Сашка восьмиклассник, что он играет в футбол за юношеское «Динамо» и лично знаком со всеми знаменитыми футболистами. Грину Шиков показался недалеким. Но когда заговорили о том, кто какой язык изучает в школе, Сашка сказал, что в школе его никак не научат немецкому, а на дом к ним ходит учительница английского языка, и он уже сносно треплется. Сказал он это без рисовки, так же, как говорил о прошлогоднем матче «Спартак» — «Нефтяник». Грин на всякую ложь был чуток, но заподозрить в неестественности Шикова не смог.
В дороге ближе всего Грин сошелся с Андрюшей Флитом. Белый воротничок, румянец, голос вежливый. «Этот хотя и отличник, но наверняка умница», — решил Грин.
Они разговорились. Отец у Андрюши был известным критиком, мать писала детские книжки. Одну из них, очень веселую, Грин читал.
Андрюша ездил в лагерь каждый год, и Грин стал расспрашивать его о ребятах. Тот знал почти всех, но рассказывал больше о родителях, чем о мальчишках. О том, кто знаменит, а кто не очень, у кого какие книжки и кто куда избран.