— Не всю, не всю, черти! Оставьте хозяину половину. А вдруг он оклемается! Хозяин, тебе сколько лет?
— Не тревожь человека. Надо такт иметь. Его колбасу жрёшь и про годы спрашиваешь.
— Что я, неграмотный? У женщины я бы не спросил. А деду свои годы скрывать нечего. Правильно я говорю, дед?
— Всё равно, когда человеку под шестьдесят…
В разгар пира вошла Таня. Аккуратного свёртка не было в её руках.
Ребята сразу притихли. Потом кто-то сказал:
— Ого, кто к нам пришёл!
И все зашумели:
— Здравствуйте, Танечка!
— Присаживайтесь!
— Будьте как дома!
— А гитара где?
— «Арлекино, Арлекино…»
Но Таня сказала:
— С гитарой всё! Никаких «Арлекино»! Кончаю с этим делом, мальчики…
Раздалось негодующее «У-у-у…».
— А вообще я не к вам пришла, — продолжала Таня.
Опять все умолкли.
— А к кому?
— К Анатолию Егоровичу. — И, бросив белоснежный халат на спинку кровати, на которой лежал человек с измождённым небритым лицом, Таня присела на его неопрятно выглядевшую постель.
Бывший лётчик перевёл свой взгляд с потолка на Таню.
— Здравствуйте, — сказала Таня. — А я за вами.
Изумлённый взгляд Анатолия Егоровича скользнул по Таниному наряду для особых случаев. Юбка у особого наряда была «мини». Таню, вероятно, смутил взгляд бывшего лётчика, который отметил это обстоятельство, но она не изменила позы, чтобы прикрыть колени.
— Зачем я вам? — спросил Таню Анатолий Егорович. — Опять какие-нибудь анализы?
— Нет. Мы с вами кое о чём не договорили.
— О чём?
— Ну что я вам при всех объяснять буду? Это касается лично нас.
Анатолий Егорович испытующе посмотрел на Таню. Девушка выдержала этот взгляд.
— Хорошо. Я сейчас выйду, — сказал бывший лётчик.
В коридоре, по которому бродили выздоравливающие, Таня попыталась опустить пониже свою мини-юбку, но потом передумала и оставила всё по-прежнему. Только опять накинула халат на плечи. Прошлась под сенью тропических пальм и фикусов, присела на резной диванчик, стоявший напротив двери в четвёртую палату. Положила ногу на ногу. Оценила, как это выглядит. Решила, что слишком, и, найдя приемлемую для себя позу, застыла в ожидании.
Анатолий Егорович появился в сером, отлично сшитом костюме. Лицо его было чисто выбрито. Согнутая в локте рука — на аккуратной повязке.
— Ну-с… где же мы с вами будем беседовать? Здесь?
— Сейчас узнаете, — сказала Таня.
Старинное здание хирургического корпуса напоминало букву «П». Застеклённые лоджии когда-то позволяли переходить из одного строения в другое, но теперь превратились в чуланчики, где можно было увидеть отслужившую свой печальный срок каталку для перевозки больных, поблёскивающие потускневшим никелем стерилизаторы и фантастической формы сосуды с множеством отростков и змеящихся резиновых шлангов, всегда готовые подсунуть насторожённому воображению с десяток ужасающих предположений о том, для чего эти шланги могли бы пригодиться.
— Весёленькое местечко! — сказал Анатолий Егорович, когда Таня привела его в один из таких чуланчиков.
— Не обращайте внимания! — сказала Таня. — Сейчас вы про всё это забудете.
— Вы уверены? — засомневался Анатолий Егорович.
— Вполне! — Таня вытащила из какого-то стерилизатора аккуратный свёрток и начала его разворачивать.
Перед удивлённым взором бывшего лётчика сначала возникла бутылка «Столичной», потом банка пастеризованных огурцов, булка и две мензурки. Для сервировки «стола» Таня воспользовалась марлевой салфеткой. Для вылавливания огурцов из банки она припасла пинцет.
— Что это? — спросил Анатолий Егорович.
— Передача, — победоносно ответила Таня. — Я знаю, вы Машу просили, а она отказалась.
— Маша поступила, как ей долг велит, а вы…
— Что я? — спросила Таня и, вынув из стерилизатора пачку «Шипки», закурила.
— Вы…
— Ну-ну, договаривайте…
Анатолий Егорович с трудом подавил в себе возмущение.
— Я не пью, Таня. В рот не беру после фронта, — сказал он спокойно.
— Вы думаете, что я принесла бы вам поллитровку, если бы этого не знала?
Анатолий Егорович растерялся.
— Ничего не понимаю.
— Я всегда говорю: больница немного похожа на фронт.
— Поэтому вы курите?
— Поэтому.
— Ясно. Знаете, в чём вы ошибаетесь? На фронте другой страх. Он снаружи. Я могу с ним бороться. Он хочет прошить меня разрывными пулями. А я увёртываюсь. Там у меня у самого в руках пулемёт. Я этот страх расстрелять могу. Убьют — сгоряча не замечу.
— А в больнице?
— Тут страх внутри. И сам я с ним разделаться не могу. Маюсь. Гадаю на кофейной гуще. Не с кем драться, понимаете? Наоборот, все меня спасти хотят, а я же знаю, у вас не всегда получается. Как говорится — медицина бессильна. Так что собирайте свои манатки. Спасибо за внимание.
Бывший лётчик хотел эффектно покинуть чуланчик, но Таня — хитрая девушка.
— Анатолий Егорович…
— Ну?
— Вы сказали, что чуть-чуть в меня не влюбились.
— Чуть-чуть не считается.
— Считается, Я с первого класса по десятый всё время чуть-чуть не влюблялась в одного мальчика.
— А почему чуть-чуть?
— Потому что он был без ума от другой девочки — Клавы.
— Дурак.
— По-моему, тоже.
— Теперь вы, наверное, замужем за другим?
— Нет. Теперь, когда та девочка вышла замуж не за него, а за другого, он от меня без ума.
— А вы?
— Колеблюсь. Боюсь, что он Клаву не забыл.
— Карусель какая-то. Но интересно.
— Ещё бы. Вы даже себе представить не можете, до какой степени!
— Со стороны. А вам должно быть очень мучительно.
— Мне иногда удаётся — со стороны. Иначе бы не выдержала.
— Зачем же вам моё «чуть-чуть», когда я стар и к тому же женат? У меня внуки.
— Пригодится.
— Вы странная девушка.
— Обыкновенная. Если бы этого «чуть-чуть» совсем не существовало, из дома выходить скукота одна.
— Ах вот вы какая! А не боитесь, что я вдруг не на шутку? Потеряв голову?
— Нет. Вы друг профессора Корнильева, а он не дружит с идиотами.
— Вы думаете, будто о жизни знаете что-то лучше меня?
— Уверена. Вот вы же побрились и костюм надели. Теперь вам есть захочется.
— Потому что вы мне два раза улыбнулись?
— Нет, потому что вы побрились.
Анатолий Егорович смотрел сквозь давно не мытые стёкла лоджии, и ему видны были окна хирургического корпуса, откуда спускались вниз верёвочки, а потом взвивались вверх с привязанными к ним хозяйственными сумками. И вдруг распахнулось ещё одно окно.
Возникшая в нём девушка показала пареньку, топтавшемуся внизу, небольшой свёрток и жестом объяснила: «Это тебе». Паренёк отрицательно покачал головой, но девушка повелительно повторила жест: «Тебе!» — и, привязав свёрток к верёвке, быстро спустила его вниз. Анатолий Егорович давно уже держал Таню за руку: смотрите, мол, смотрите. И Таня смотрела. Как только паренёк отвязал свёрток от верёвки, девушка захлопнула окно и исчезла.
— Понятно? — спросил Таню Анатолий Егорович.
— Нет, — ответила Таня.
— Ах непонятно? Тогда идите сюда.
Анатолий Егорович потащил Таню к другой стороне застеклённой лоджии, и Таня увидела, как из-за угла старинного корпуса появился паренёк со свёртком. Оглядевшись по сторонам, он разорвал несколько слоёв бумажных салфеток, под которыми обнаружился бутерброд. Паренёк начал жевать его, трескать за обе щеки, как недавно сказал профессор Корнильев.
— Это вам не «чуть-чуть», — сказал Анатолий Егорович. — Она ему больничные тефтели послала! Ничего так не хочу в жизни, как оказаться на его месте. Наверно, они студенты. Поженились против воли родителей. Бедствуют, но счастливы. Мне этого уже не пережить никогда.
Таня сидела за столиком дежурной сестры. Она была очень огорчена, и Маша её утешала:
— Подумаешь, хлопнул дверью! Да ты ему скажи, кто эта зануда, которая мужа больничным пайком кормит, и всё в порядке. Я их хорошо знаю. Никакие они не студенты.
— А кто? — спросила Таня.
— Подрядились на стройках работать, чтобы квартиру по десятипроцентке получить. Получили недавно. Купили чешский гарнитур. А теперь она в больнице — кирпичей натаскалась, а он — сама видела. Скажи своему хрычу, чтоб за них не беспокоился. У таких через год автомобиль будет, если с голода не помрут. А хочешь, я сама скажу.
— Ни в коем случае! — испугалась Таня.
Анатолий Егорович сидел на кровати, рассматривая своё лицо в карманное зеркальце. Потом сказал решительно:
— Ребята, у кого тут острый нож был? Что-то жрать охота.
— Пассажир Сергей Павлович Лавров! Подойдите к кассе номер пять. Пассажир Сергей Павлович Лавров, подойдите к кассе номер пять, — разносился по зданию московского аэропорта голос из репродуктора.
Молодой человек с небольшим чемоданчиком в руках услышал этот голос ещё за стеклянной дверью огромного вестибюля аэропорта и, маневрируя между кресел, лотков и грузовых тележек, стремительно ринулся к кассе номер пять.
Группа пассажиров во главе с девушкой в форме Аэрофлота ожидала опаздывающего пассажира у выхода на лётное поле и, увидев мечущегося у кассы молодого человека, облегчённо вздохнула.
По дороге к самолёту пассажиры недружелюбно поглядывали на Лаврова, и только один улыбнулся ему.
— Двадцатый век на пятки наступает. Зашиваемся, а? — спросил он у Сергея. Это был невропатолог больницы, в которой работала Таня, Глеб Афанасьевич Спиридонов.
— Не говорите, — ответил Сергей. — В кои веки вырвался в родные места, и то двое суток дали. Правда, плюс суббота и воскресенье.
— Ну, вы богач. Сейчас это делая вечность. Меня по поводу предстоящей диссертации отпустили на сутки.
В самолёте Сергей и Глеб Афанасьевич устроили дела так, чтобы сидеть рядом.
— У вас, Серёжа… простите, что я вас так называю… несколько романтический взгляд на нашу профессию, — как всегда снисходительно болтал невропатолог со своим собеседником. — Клятва Гиппократа, исцеление человеческих недугов — это всё красивый фасад. На самом деле как везде — свои ручейки и пригорки. Даже хуже. Интриги, косность, цинизм.
— Но ваш профессор Корнильев, например… — пытался возразить Сергей.
— А что Корнильев? Мастодонт. Ископаемое. Со своей допотопной поговорочкой: «Живите и радуйтесь». Таких, как он, почти не осталось. Да и он сдаёт. Всё-таки возраст.
— Допустим. Но средний медицинский персонал, — клонил Сергей к тому, что его особенно интересовало. — Ведь перед сёстрами, санитарками нельзя не преклоняться. Зарплата, прямо скажем, грошовая, а они так преданы…
Тон Глеба Афанасьевича перестал быть спокойно-снисходительным. Его, как говорится, прорвало.
— Средний медицинский персонал, Серёжа, — наша трагедия! Кто идёт в эти самые сёстры? Вдумайтесь. И зачем? Вы бы, например, пошли? То-то и оно. Я заведую нервным отделением. Всякие там успокаивающие всегда под рукой. Очень между нами: был такой случай. Купила одна сестрица бутылку самого дешёвого вина… Только помните, между нами! Туда две моих таблетки — и полный кайф! В смысле моральных устоев и говорить нечего!
— Ну почему же… — усомнился Сергей, но в голосе его чувствовалась тревога.
— Нет, я лично не такой циник, как вам кажется. Поэтому делаю скидку. Одна из тысячи пошла в сёстры по призванию. Она, конечно, другое дело. Перед такой преклоняйтесь… Вы кто по профессии?
— Математик.
— А какой профиль?
— Логика… Вы не знаете такую сестру из хирургического отделения, Тусю… То есть Таню Ищенко?
— Татьяна Ищенко… Ищенко, Ищенко… Простите, у вас личный интерес? Тогда вам исключительно повезло. Одна из тысячи.
— Я лечу, чтобы забрать её от вас.
— Правильно делаете. Забирайте, пока не поздно, не то и она погибнет.
Самолёт слегка тряхнуло. Невропатолог вздрогнул и покрылся холодным потом.
— Что с вами? — спросил Сергей.
— Ничего. Нервишки. Переживёте с моё, посмотрим, что с вами будет. Вам до диссертации далеко?
— Я её вместе с дипломом защитил, — ответил Сергей.
Танина сестрёнка Светлана делала уроки в небольшой комнате с деревянными жалюзи в окнах и гитарой, пылившейся на стене, когда кто-то постучал в дверь.
— Войдите, — сказала Света.
В дверях появился Сергей Лавров. По тому, что в руках у него не было чемоданчика, а в одежде произошли перемены — поздняя московская осень совсем не то, что в южных городах, — можно было догадаться, что Сергей явился сюда, уже побывав в родительском доме.
— Здравствуй, Светка! — тихо сказал Сергей.
— Здравствуйте, — ответила девочка. — Вы кто?
— Серёжа Лавров.
Светка задумалась, а — потом убеждённо сказала:
— Врёте!
— Почему? — опешил Сергей.
— Лавров приехать не может. Он может только письма писать.
— А вот я взял и приехал!
— У Лаврова нос другой, — объявила Света. — И подбородок.
— Честное слово, это мой нос! — поклялся Сергей.
Света выдвинула ящик стола. Здесь так, чтобы в любой момент её можно было увидеть, хранилась фотография десятиклассника Серёжки Лаврова рядом с аккуратной пачкой его писем. Девочка тщательно и в то же время стараясь, чтобы Сергей ни о чём не догадался, произвела то, что в детективных романах называется идентификацией личности.
— Может, и твой, — согласилась Света, сразу переходя на «ты».
— А где Таня?
— В больнице.
— Дежурство?
— Нет.
— А что?
— Ты не поймёшь.
— Пойму.
— Чаю хочешь?
— Это обязательно?
— Таня говорит, что да. Долг гостеприимства. Это быстро. Чай у меня в термосе.
— Наливай, — согласился Серёжа. — Так что же там стряслось? — спросил он рассеянно, потому что оглядывался по сторонам.
— Был у Тани больной, ветеринар, — вдохновенно принялась рассказывать Света. — В шестнадцатой палате лежал. Все думали — умрёт, а Таня с Машей его выходили. Ведь они постовые сёстры по уходу.
— Что значит «постовые»?
— Значит — на посту, — продолжала Света, занятая хозяйством. — Перевели больного в отделение для выздоравливающих, — Света открыла холодильник. — Больной совсем уже стал поправляться, а потом съел сырок из тумбочки. Вот такой, — Света вытащила из холодильника сырок в серебристой фольге и показала его Серёже. — Съел — и умер. Девочка начала разворачивать сырок. — С изюмом! Будешь?
— Нет, — испуганно отказался Сергей.
— А я съем, — спокойно продолжала Света. — Сегодня похороны. Люську — Танину подругу — могут выгнать из больницы, потому что должна проверять тумбочки. У профессора Корнильева обострение язвы, а Таня…
Но Серёжа уже ничего не слушал. Он уставился на злополучную бутылку «Столичной», стоявшую на полке распахнутой дверцы холодильника.
— Что это? — спросил он у Светы; девочке не понравилось, что Серёжа её не дослушал.
— «Столичная», — ответила она холодно. — Налить с дорожки?
, Сергей обалдел.
— Это у вас тоже долг гостеприимства? И часто у вас бывают гости?
— Угу, — ответила Света, прихлёбывая чай из блюдца и внимательно наблюдая за Сергеем.
На холодильнике стоял тёмный флакон с таблетками. Серёжа схватил его и стал рассматривать на свет. Флакон был без этикетки.
— Дай сюда, — сказала Света про тёмный флакон. Ей почему-то всё больше не нравилось Серёжино поведение.
— Зачем? — Сергей спрятал флакон за спину.
— Надо. Холодильник закрой.
Сергей с опаской протянул девочке флакон. Светлана вытащила из него таблетку, привычным движением бросила её в рот и запила чаем.
Сергей смотрел на девочку с ужасом.
— Что ты сделала? — спросил он её.
— Ничего. Приняла аскорбинку. А может, вы всё-таки не Лавров? — снова перешла на «вы» Света.
— Лавров, Лавров, — думая о своём, ответил Сергей и провёл пальцем по пыльной гитаре. — Так… — протянул он. — Всё равно Таньку надо спасать! Я побежал!