— Эх ты, — кричит Мишка, — трусиха! Не бойся, он не кусается!
И знаете, что ему ответила Вика? Прямо-таки отрезала с таким гордым, надменным выражением лица.
— У нас, — говорит, — разделение труда: один ловит, а другие трогают. И ещё болтают глупости.
Мишка тут же и прикусил язык. А что ей скажешь, если потом все по очереди ещё около часа простояли над лункой, замёрзли даже, но больше ничего не поймали?
Вика свою добычу одному постороннему мальчишке подарила, который сам поймал трёх ёршиков, а на окуня глядел жадными глазами, как кот, которого не кормили три дня.
Хороший денёк выдался! Замечательный денёк, превосходный!
17. Воспитанники
В Митькиной квартире довольно давно уже поселился ёж. Вернее, он не сам поселился — его Митька поселил.
Ежик был серый, остроносый и жутко любопытный — так и совал свой пронырливый нос во все щели, когда думал, что его никто не видит. Если до него дотрагивались, он мгновенно прятал голову, растопыривал иголки и становился похож на кожуру конского каштана, про которую говорят, что она похожа на ежа.
Митька ему построил дом в прихожей из картонной коробки, но ёжик жить там не захотел. Он предпочитал ночевать в папиных ночных туфлях.
— Ой! Ой! — кричит по утрам папа. — Ой!!!
Митька вскакивал с постели и бежал вынимать ежа из туфли.
— Это в конце концов невыносимо! — заявляет в один прекрасный день папа. — Что за вредное животное! Если ты не можешь воспитать из него приличного ежа, я сам буду с ним бороться.
И папа стал бороться. Пока что методами гуманными и человечными. Только ёжик его победил в этой борьбе. Это был удивительно упрямый и целеустремлённый зверь. Папе пришлось ходить дома в старых резиновых тапочках, а новые меховые туфли отдать ежу.
А папа ругал Митьку, будто это не ёж, а Митька спал в его туфлях.
Но это ещё было хорошо, если бы ёжик спал по ночам. Гораздо чаще именно ночью ему приходила охота погулять.
Даже удивительно, до чего громко этот маленький зверь гулял! Сначала он топал медленно-медленно, потом всё быстрее и быстрее. Пок! Пок! Пок! Будто маленький конь. И пыхтел при этом сосредоточенно и сердито. Может, он гимнастикой своей, ежиной, занимается, кто знает? Темно… Потом ёжик шёл на кухню и начинал там что-нибудь передвигать и сбрасывать. Как бабахнет чем-нибудь об пол, все просыпаются и подскакивают в кроватях. Все, кроме Митьки. Он про ночные похождения ежа знал понаслышке, потому что спал как убитый.
Утром мама глотала пирамидон и стонала.
— Нет! Это не квартира! — говорит. — Сумасшедший дом! Вот теперь этого колючего домового завели! Потом питона приволокут, потом анаконду, потом саблезубого тигра… Жизни совсем нет, хоть из дому беги!
Все эти разговоры действовали на Митьку очень угнетающе.
И маму жалко. И папу. И ёжика… Хоть разорвись на три неравные части.
Ежик вырастал в проблему.
И когда Митька узнал про Лёшкины огорчения, он даже обрадовался.
Лёшка пришёл в школу с красными глазами и, если бы это был не Лёшка — человек с железным характером и бесстрашной душой, можно было бы подумать, что он плакал.
Такая мысль промелькнула на миг в Митькиной голове, но он тут же отверг её как совершенно нелепую.
— Ты чего это такой? — спрашивает он у Лёшки.
— Какой это такой?
— А такой — малость пришибленный, печальный такой, — говорит Митька.
— А-а ну её! Приехала на мою голову! — отвечает Лёшка и в сердцах так машет рукой, что учебник математики с грохотом падает с парты.
— Кто приехал? — спрашивает Митька.
— Да бабка Люба же! Бабка моя двоюродная из Мариуполя. Приехала и сразу…
Лёшка так сжал челюсти, что зубы скрипнули. Глаза его покраснели ещё больше, и Митька вдруг ужасно перепугался. Видеть плачущим Лёшку? Нет, это было свыше его сил!
Он схватил своего командира за плечи и начал трясти.
— Ты чего? — кричит. — Ты чего это? Что случилось?
— А то! Она моего Гошу в мусоропровод спустила, — шепчет Лёшка. — «Развели, — говорит, — гадов, ядовитых, с кровати встать боязно!» Будто не знает, что ужи не ядовитые. Гоша спал себе, а она его вместе с коробкой — раз! — и спустила.
— Ой ты!.. — говорит Митька. — А Шип как же?
— А Шип в это время гулял. На своё счастье. Только она и Шипа спустит. Я её боюсь. Подстережёт и спустит. Просто не знаю, что и делать! Я сегодня утром две чашки молока в мусоропровод вылил… Гошка ведь, знаешь, как молоко любит. Да только… Как подумаю, что он там сидит одинокий, в темноте и грязи и ничего не понимает — за что его так, просто хоть самому в тот мусоропровод прыгай.
— Ну дела… — тянет Митька, — ты бы хоть объяснил ей, что ужи полезные и вообще…
— Объяснишь ей… Никого не слушает, только и делает, что шепчет целыми днями и крестится. Выпрашивает чего-то у своего бога.
— Крестится?! — изумляется Митька. — Чего ты её не перевоспитываешь?
— Ха! Ты скажешь! Старая она. Папа говорит, что её уже никак переделать невозможно. Я ей объяснил позавчера, что бога нету, что я это точно знаю, так она меня ка-ак щипанёт! У нас в доме теперь мрачно стало, не смеётся никто… Хоть и нехорошо про свою двоюродную бабку так говорить, только лучше б она поскорее уехала в свой Мариуполь!
Лёшка голову повесил и сосредоточенно ковырял носком ботинка пол.
Никогда ещё Митька не видел своего друга таким растерянным. И он понял, что необходимо сейчас вот, немедленно, что-то придумать.
— Ну вот что, — решительно говорит Митька, — надо спасать Шипа! Мои родители тоже не очень-то довольны Ежкой, папа два раза уже наступал на него босой ногой. Конечно, никуда спускать его они не собираются, но всё равно… Давай их в школу принесём, а? И будет у нас свой живой уголок.
— Я уже про это думал, только не знаю, что Таисия Петровна скажет. Вдруг не позволит?
— Таисия Петровна?! — кричит Митька. — Чего ж она не позволит? Звери, можно сказать, в смертельной опасности, а она не позволит? Никогда не поверю! Давай с ребятами поговорим.
На следующий день Таисия Петровна вошла в класс и оторопела. На её столе стояли три клетки — одна с жёлтым чижом, вторая с рыжей белочкой, третья с двумя хомячками; два аквариума с рыбками и две картонные коробки: круглая из-под шляпы — с ужом Шипом, прямоугольная из-под туфель — с ежом Ежкой. Картонные коробки были закрыты крышками, а в крышках проделаны дырки для воздуха.
— Что это? — спрашивает Таисия Петровна. — Откуда?
— Это наш живой уголок, — говорит Митька, — вторая звёздочка берёт над ним шефство.
— Это почему же вторая? — кричит Лисогонов. — Ишь какие — вторая! Другие тоже хотят!
— А что ты принёс в живой уголок? — спрашивает Вика.
— А вы мне сказали? Вот возьму съезжу в воскресенье к бабушке в Тосно и козу приведу, тогда узнаете!
— Козу?! — спрашивает Таисия Петровна и опускается на стул, вся очень бледная лицом.
— Подумаешь, козу! — фыркает Нина Королёва. — Мне папа обещал обезьянку из Сингапура привезти. Вот напишу ему, чтоб не маленькую, а гориллу, тогда узнаешь.
— Гориллу?! — шепчет Таисия Петровна.
— Ага, — говорит Мишка Хитров, — а я видел объявление, что продаётся шестимесячный крокодильчик. Вот мы накопим денег и купим — дело решённое, раз вторая звёздочка берётся.
— А я ещё и поросёнка могу! — кричит Лисогонов.
— Крокодилы, гориллы, бегемоты, бизоны, мамонты… — шепчет Таисия Петровна.
— Не, мамонта никак, — объясняет ей Мишка, — мамонты почти все вымерли.
— Мамонта никак? — спрашивает Таисия Петровна. — Ну и на этом спасибо. А где же мы, по-вашему, будем держать весь этот зоосад?
— Как где? Вот здесь! Мы уже всё придумали, — говорит Лёшка.
В углу класса, рядом с доской, была дверца. А за ней — то ли стенной шкаф, то ли маленькая каморка. А там лежали счёты, указки, мел, акварельные краски и прочие нужные вещи.
— Вот сюда лампочку ввернём, видите — патрон, — говорит Митька, — а эту полку уберём. Сюда поставим клетки, а сюда аквариумы. Здесь будет гнездо для ужа, а для белочки мы колесо сделаем — пусть бегает.
— Колесо? — спрашивает Таисия Петровна. — Да, колесо… Только я должна посоветоваться с директором.
Она ушла, и её не было очень долго. Вернулась она раскрасневшаяся, у неё даже причёска чуть растрепалась.
— Ну вот что, — говорит, — даёте слово, что живой уголок не будет мешать занятиям?
— Даём! — кричат все.
— А даёте слово, что сами будете ухаживать за зверушками, убирать за ними и не отвлекаться на уроках?
— Даём!
— Ну, глядите! Нам даётся испытательный срок. Если сдержите слово, живой уголок останется, а если подведёте меня…
— Не подведём! — кричат. — Ура!
— Козу привезу! — орёт Лисогонов.
— Крокодила! — кричит Мишка Хитров.
— Никаких коз! Никаких крокодилов, — пугается Таисия Петровна. — У нас нет для этого подходящих условий! А всех лесных птиц и зверушек мы возьмём с собой в поход, в лес. И там выпустим на волю. Согласны?
— Ура! Согласны!
— Тогда вот что: эти зверята теперь ваши воспитанники. Ухаживать за ними будут все звёздочки по очереди. Начнут «Светлячки», потому что инициатива принадлежит им, — говорит Таисия Петровна. — А теперь все по местам, начинается урок.
18. Внуки и внучки
Весна вдруг хлынула в город. В парках над влажной землёй поднимался пар, и казалось, что травинки и всяческая прочая зелень прямо на глазах лезли из этой земли поближе к солнышку.
А солнце пекло всерьёз.
С улиц исчезли шубы, меховые шапки, варежки и зарябило в глазах от ярких плащей, платочков, шляп, лысин и причёсок самой разнообразной формы и цвета. Лужи высохли, во дворы пришёл футбол.
— У меня просто ноги чешутся, так поиграть охота, — говорит Митька Нине Королёвой.
— Так нельзя сказать — «ноги чешутся», — говорит Нина.
— Почему это нельзя? Могу я сказать: руки чешутся дать, допустим, Лисогонову по шее?
— Можешь.
— А почему «ноги чешутся» нельзя? — спрашивает Митька.
— Потому что некрасиво! — твёрдо отвечает Нина. — Будто у тебя чесотка.
— Слушай, — изумляется Митька, — ты, по-моему, сумасшедшая! При чём здесь чесотка, если мне охота в футбол сыграть?!
— Ну и играй себе! Только не чешись.
— Ах так! Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты смеёшься?!
— Скандал в благородном семействе, — встревает ехидный Лисогонов. — Слышал, слышал, на кого у тебя руки чешутся!
— Так я же сказал «допустим». К примеру сказал, — смущается Митька.
— Знаю, знаю, — говорит Лисогонов и делает оскорблённое лицо, — сначала к примеру, а потом не к примеру. Почему-то про Лёшку ты не сказал «допустим». Не-ет, видно, зря я вас всех спас от того дылды, который голубя пинал!
От такого нахальства Митька даже поперхнулся.
— Что-о? — спрашивает. — Ты нас всех спас?
— А то нет! От вас бы пух и перья полетели, как от того голубя, если бы не я!
— Ну знаешь, Гошка, — говорит Нина, — ты просто хвастун!
— Да мы без тебя ещё и лучше бы справились. Только под ногами путался, — кричит Митька.
— Ах так?! Путался, значит, — зловещим шёпотом говорит Лисогонов и даже бледнеет от обиды. — Ну погодите, погодите! Пусть только на вас кто-нибудь нападёт ещё! Путался, а?!
— Да будет вам! — говорит Лёшка. — Ты это, Митька, зря. Несправедливо.
— А чего ж он хвастает?! — кричит Митька.
Но в это время в класс вошла Таисия Петровна и старшая пионервожатая. Все встали, поздоровались, и спор сам собой прекратился, чему Митька был очень рад, потому что чувствовал себя не очень-то правым.
Лицо у пионервожатой было серьёзным, даже, можно сказать, торжественным.
— Дорогие ребята, — говорит старшая пионервожатая, — всё ближе и ближе один из самых главных праздников нашей страны. И наступит он ровно через две недели. Какой это праздник?
Ну тут, конечно, весь класс закричал:
— День рождения Владимира Ильича!
— Правильно! — говорит пионервожатая. — Но для вас этот день будет особенно торжественным. Пожалуй, в вашей жизни такого дня ещё не было, потому что двадцать второго апреля большинству из вас повяжут на шею вот такой галстук, цвета алой крови, пролитой за свободу лучшими людьми нашей Родины. Повяжут достойным. Но нам, мне и вашей учительнице Таисии Петровне, очень хочется, чтобы все вы оказались достойными чести стать в ряды юных ленинцев. Я знаю, что вы стараетесь, я вижу этот лист бумаги на стене и на нём итоги соревнования ваших звёздочек. Итоги, прямо скажу, неплохие, мы довольны вашим классом. Вам всё предстоит впервые — первый сбор, первая пионерская линейка, первый пионерский костёр. Но для того чтобы стать настоящим пионером и на призыв «Будьте готовы!» от всего сердца ответить «Всегда готовы!», мало просто хорошо учиться и достойно вести себя. Надо ещё быть политически грамотными людьми. Скоро среди октябрят нашей школы будет проведён конкурс на лучшее знание истории пионерского движения. Готовьтесь к нему, не ударьте лицом в грязь.
— А какие вопросы будут? — спрашивает Вика.
— Вопросов будет много. Ну например, такой: когда день рождения пионерской организации?
— Кто ж этого не знает, — говорит Вика, — девятнадцатого мая тысяча девятьсот двадцать второго года.
— Молодец! А когда ей присвоено имя Ленина?
— В тысяча девятьсот двадцать четвёртом году, — говорит Вика.
— А когда основана газета «Пионерская правда»?
Вика задумалась, подёргала себя за косичку, покраснела так, что капельки пота на носу выступили, и прошептала:
— Я не знаю.
— А кто знает? — спрашивает пионервожатая.
— По-моему, в тысяча девятьсот двадцать шестом году, — говорит Мишка Хитров.
— Нет, не в двадцать шестом, а в двадцать пятом, — тихо говорит крохотная, незаметная девочка Лиза Морохина из лисогоновской звёздочки.
— Съели? — шепчет Лисогонов.
— Просто молодцы! — говорит вожатая. — Буду очень рада, если ваш класс победит в конкурсе.
— А как же! Конечно, победим, — снова встревает Лисогонов, — только я себе другой галстук повяжу, не такой, как у вас.
Тут весь класс просто ошалел от изумления. Тихо-тихо стало. А вожатая так растерялась, что слова вымолвить не могла. Лицо её покрылось красными пятнами, брови нахмурились.
— Что ты сказал? — спрашивает. — Другой галстук повяжешь? Как же это?
— Не такой, — упрямо говорит Лисогонов, — не шёлковый. Я ситцевый повяжу, бабушкин. Первые пионеры шёлковые не носили, они ситцевые носили. Бабушка свой до сих пор хранит. Она мне обещала его передать. Она сказала — это будет как… как эстафета.
— Ну что ж, — улыбается вожатая, — дело в конце концов не в материале. Тогда и вправду ситцевые носили. Время было трудное, не до шелков. А это здорово, что у тебя бабушка из первых пионеров! Она в каком году вступала?
— В двадцать втором. Я же говорю: первая.
— Вот это да! — восклицает вожатая. — А ты не можешь пригласить свою бабушку в школу, на торжественную линейку?
— Отчего ж не могу, — говорит Лисогонов и весь раздувается от важности. — Конечно, могу! Моя она бабушка или чья?
— Ну что ж, — говорит вожатая, — не забудь! До свидания, ребята. Готовьтесь.
И она ушла.
Весь класс Гошку Лисогонова окружил, все его расспрашивают о знаменитой бабушке, а он грудь колесом выгнул, ходит гордый и всё на Митьку поглядывает.
— Ну что, — спрашивает, — чешутся у тебя руки или уже не чешутся?
— Не чешутся, — говорит Митька, — только ты не больно-то задавайся. Ты ведь ещё не твоя бабушка.
— Неважно, — говорит Лисогонов, — я её внук. Такие внуки, как я, на дороге не валяются.
— Ну ладно, уважаемые внуки и внучки, — смеётся Таисия Петровна, — садитесь по местам. Просклоняем существительное «внук», а потом проспрягаем глагол «валяться».