— Один раз мы уже говорили... — сказала Алена, Сергей пнул трухлявое бревно подо мхом. — Но я пойду, попробую еще. Что мне сказать?
— Скажи, что на его месте сейчас только одно: пойти куда следует самому и обо всем рассказать. Обо всем; что он знает!
— Ты не представляешь, как это трудно...
— Представляю, — сказал Сергей. — Но у нас нет другого выхода, Аленка! — Он редко называл ее так, и она посмотрела на него.
— Ты иногда бываешь добрым-добрым, Сережка...
— Я с тобой всегда добрый, — огрызнулся Сергей.
— Нет, не всегда... — возразила Алена.
Остановились неподалеку от опушки, откуда еще можно было видеть и больницу, и дом Натальи внизу.
— Что между вами было, Сережка?..
— Было?.. — Сергей понял, о чем она. Посмотрел ей в лицо. — Лешка считает... что я в своих интересах копаю под него.
— Какой ужас... Какой ужас! — повторила . Алена, машинально сплетая пальцы. — Даже руки задрожали!.. Сережка, он не знает, что говорит! Ты не подумай, слышишь?! — Она подергала его за рукав.
Сергей отстранился.
— Ничего я не думаю...
— И не озлобляйся, пожалуйста! — попросила она.
— Злости на него у меня нет.
— А на меня, Сережка?
? На тебя я и злиться не умею!
Алена повторила:
— Какой ужас...
Она снова переплела гибкие пальцы и замолчала, потому что из больницы в легоньком сером сарафанчике вышла Галина. И пока она торопливыми шажками переходила через дорогу, оба молчали. Потом Алена посмотрела на Сергея. Ему было и неприятно и стыдно отправлять ее на это заранее бесполезное дело.
— Подожди меня здесь, ладно? — сказала Алена.
Сергей не ответил. А когда она ушла, он почувствовал себя жалким.
* *
*
Судя по всему, разговор между Галиной и Лешкой был нелицеприятным. Лешка сидел, прислонясь к подушкам, растерзанный, со взъерошенными волосами. Тяжело дышал. Фланелевая пижама, соскользнув со спинки, валялась, мятая, в его ногах. А на полу, у окна, поблескивал, отбрасывая в угол яркие желтые лучики, крохотный, плоский, овальной или каплеобразной формы медальон. И это было первое, что бросилось в глаза Алене, когда она вошла в палату. Она задержалась у входа, и Лешка, проследив за ее взглядом, стал тоже глядеть на медальон в углу. Потом спросил:
? Зачем пришла? — Алена шагнула к окну, чтобы подобрать красивую Лешкину игрушку, он удержал ее: — Не тронь!
Алена остановилась. Взяла пижаму с кровати, молча уложила на табурет. Потом, стараясь не помять белья, присела на уголок свободной кровати, против Лешки.
— Что тут у тебя?.. — Она не договорила.
— Пришла, как все, мотать из меня душу?
Алена моргнула, пряча в коленках сомкнутые ладони.
— Нет... Я, Лешка, не умею мотать. Пришла поговорить с тобой.
Лешка поколебался в непонятном раздумье. Поправил рубашку на груди, спросил:
— Ты вместе с Серегой шлендала по моим следам?
— Не всегда, — сказала Алена.
— Что вы разнюхали? — Поправился, чтобы смягчить вопрос: — Что вы знаете обо мне?
— Я ничего не знаю, — сказала Алена. — Только приблизительно. Сережка не посвящает меня в эти дела. Считает, что есть основания... А я не имею права сказать, что он ошибается!
Лешка не обратил внимания на ее последнюю фразу. Лицо его в разговоре с Аленой опять приобрело решительное выражение, в чуть приспущенных уголках губ залегли упрямые складки.
— Мне надо узнать, что он раскопал и откуда!
— Я не буду выпытывать, — предупредила Алена. — Я врать ему не умею.
— А что же ты умеешь? —- презрительно сощурился Лешка.
— Я пришла к тебе не за этим: не о Сережке говорить, не обо мне... — сказала Алена. — Ты, Лешка, должен пойти сейчас куда надо и рассказать все, что у тебя было. Все-все! Понимаешь?
— Мне нечего рассказывать! — резко ответил он.
— Врешь, Лешка. Ведь там, в усадьб с тобой были люди? Были?
Лешка долго молчал. Взгляд его, обращенный к окну, сначала медленно уплывал куда-то, потом медленно возвращался.
— Были... — сказал наконец он. — Но ведь и я был вместе с ними. Не сам по себе, а заодно, понимаешь?! — почти выкрикнул Лешка.
Она съежилась под его взглядом. Потом встала — распрямляясь постепенно, как в замедленной съемке, отошла к стене и прижалась к ней, заложив руки за спину.
В общем будничном шуме стало не слышно гудения машин со стороны автопарка. Солнечный свет падал наискосок через Лешкину кровать, тумбочку. В нем вяло перемещались редкие пылинки.
— Это невозможно, Лешка!
— Значит, возможно!
Алена высвободила из-за спины руки, прижала к груди ладони.
— Как ты мог, Лешка?! Ведь мы всегда были вместе! Ведь ты писал нам! Мы одинаково думали, одинаково жили, все было одинаково на всех! Как ты мог?!
Он равнодушно посмотрел в окно. Акации давно отцвели, и на тоненьких стебельках тоненькими, гнутыми сережками свисали стручки.
— Зачем ты связался с ними, Лешка?!
— С кем? — жестко переспросил он.
— Ты знаешь, о ком я говорю...
Лешка скомкал в руках мятую простыню.
? Я не связывался... Я люблю, понимаешь?! Нет… Люблю! — Голос его зазвучал с надрывом, как это нередко случалось у Галины. Впрочем, Алена верила его боли. — И для меня нет ничего на свете, кроме нее! И никого нет! Мне плевать на остальное!
— А за что, Лешка?.. — спросила Алена. — За что ты любишь ее? Ведь неправда, что это бывает без причины... Человека обязательно за что-то любят... Что-то в нем должно быть...
— Ложь. Брех-ня! — сказал Лешка. — Люблю — и все! Понимаешь?! И пойду за нее на смерть!
Алена молчала, долго, пристально вглядываясь в него, как бы стараясь проникнуть в глубину его состояния.
А он впервые, может быть, смилостивился над ней, снизошел или посочувствовал, но голос его прозвучал мягко, когда он сказал:
— Ты должна знать, как это бывает... Ведь ты... — Он запнулся. Потом досказал: — Тоже любила. — И виновато посмотрел на нее.
— Да... — кивнула Алена. — Да. Почему любила? Люблю...
— Ну вот! — сказал Лешка. — Чего же спрашивать?
Она повторила:
— Да! Но это не должно мешать человеку быть чистым. Наоборот! Ведь это требует чистоты! Порядочности, благородства!
— Кого ты мне цитируешь? — спросил он. — Ты слышала это в кино или прочитала. В жизни, когда это случается, ни о чем не думаешь!
— Неправда, — упрямо повторила Алена. — Ничуть не правда! Сама становишься требовательней к себе. И лучше становишься!
Лешка натянуто усмехнулся.
— Ты, наверное, училась этому по моральному кодексу? У тебя другого чтива дома нет?
Алена шевельнула сведенными к переносью бровями. Помедлила у стены, подавляя естественное желание повернуться и уйти. Подошла ближе к его кровати.
? Пусть так. Пусть все — как ты говоришь... Давай не об этом. Я и пришла к тебе за другим. Ведь там, в усадьбе, случилось, Лешка, самое страшное! Страшнее чего уже не бывает: там был убит человек, Лешка... — проговорила она почти шепотом. Он глянул на дверь.
— Я никого не убивал! Я никого не трогал, поймите это!
Алена снова отошла к стене, заложила руки за спину.
— Сережка тоже говорит так... А я... Ты знаешь... Я уже вам не очень верю...
Лешка смотрел угрюмо. Но где-то в глубине его глаз мелькнул испуг.
— Я не знаю того, который появился там, и не знаю, откуда он. Я сам до сих пор ничего не понимаю. Все было бы просто, и вы бы не терзали меня, даже после того, как залезли в этот дурацкий дневник! Зачем ты сказала про него Галине?
Алена не ответила.
Он продолжал после паузы:
— Я даже не знаю... И никто толком не знает, что там произошло!.. — Колеблясь, он взглянул на Алену. — Я побежал. Это... — Лешка запнулся. — Это Серега верно заметил: меня хотели кокнуть — да! А я никого не трогал! Поняла теперь?
Нет, судя по выражению ее лица, Алена не поняла. Подошла и присела на краешек свободной кровати. Спрятала в коленках беспокойные пальцы и, какая-то опустошенная, стала глядеть в пол. До последней минуты ее не покидала надежда, что все было не совсем так, как предполагал Сергей. До последней минуты она оставляла за Лешкой возможность сыграть в никодимовских событиях какую-то, хоть относительно благородную роль. В их неизменном трио он, как правило, оставлял за собой самые благородные, самые красивые роли...
— Только мужчина, парень может что-то чувствовать по-настоящему! — неожиданно выкрикнул Лешка. Он раскаивался в своем откровении и хотел теперь уязвить ее. — А вы — вы играете! Вам все для развлечения: на недельку, на день! Потом забываете!
Алена качнула головой.
— Нет, Лешка... Это ты так. Меня это не трогает.
Отстранясь от подушек, Лешка громко, с надрывом захохотал.
К черту! Я сегодня же выберусь отсюда!.. — Но вдруг умолк и посмотрел на Алену с издевкой. Хотел, очевидно, съязвить, но быстро потух и с лицом загнанным, виноватым потребовал, указывая в угол: — Дай!..
Алена медленно поднялась, прошла к окну и за кончик тоненькой золотой цепочки двумя пальцами подняла с полу попранный Лешкин амулет. Медальон скрылся вместе с цепочкой в Лешкином кулаке. Он спрятал его под одеяло.
— Вот и все, — подытожил он для самого себя. — Почему я жив?.. Как врезали по башке, надо было не прочухиваться — и все дела...
Алена не приселана кровать, а, заложив руки за спину, вплотную прижалась к стене, как бы намереваясь отодвинуться от Лешки насколько возможно. И в глазах ее не было сочувствия. А голос, когда она спросила, звучал требовательно:
— Что ты наговорил утром Сережке?
Сжимая в кулакепод одеялом свой драгоценный медальон, Лешка не поглядел на нее.
— Я сказал: он хочет угробить меня, чтобы потом крутиться вокруг тебя одному, без помех...
— Какой ужас... — прошептала Алена. — Ты извинишься?
Лешка повернулся к ней.
— За что?! Я сказал правду! Я не чувствую себя виноватым! Мне не в чем каяться!
— Перед Сережкой, передо мной ты можешь ни в чем не каяться... — сказала Алена после паузы. — Можешь считать себя чистым. Твое дело! Но за то, что случилось, ты в ответе! И должен все рассказать не ему, не мне — ты знаешь, где это рассказывают...
Лешка долго думал, глядя в белую, ровную стену перед собой.
— А ты хоть представляешь, что после этого будет?.. — тихо спросил он — Ты знаешь, чем это грозит мне?! — Его начало лихорадить. Как-то сразу, без подготовки: сначала руки, потом всего.
— Но ведь другого выхода нет, Лешка...
Опершись на локтях, он потянулся к ней от подушек.
— Да!.. А это выход?! Я пойду, распущу слюни — меня сгребут и засадят! А вы... вы все! Все! — подчеркнул он. — Побежите от меня, как от чумы какой-нибудь! Хоть ты, например: ты останешься около меня?! Останешься?!
Секунды отскакивали ударами пульса в Алениных висках.
— Я бы давно должна сегодня уйти от тебя...
— Нет, ты не увиливай! Если я пойду, раскаюсь, выложу все — ты останешься около меня?!
— Ты пойди, Лешка...
— Я спрашиваю: останешься? — с болью и яростью повторил он.
Белая как полотно она кивнула. Потом, словно манекен, кивнула еще и еще раз. А невидящие глаза ее стали мокрыми.
Лешка откинулся на подушки, передохнул.
— Нет! Я все равно вижу, что нет! Лешку упекут, а вы побежите от него, как крысы с тонущего корабля!
— Леш-ка! — крикнула ему Алена. — Лешка-а!..
— Ты первой побежишь, — сказал он ей. — И тогда ни дружбы, ничего — вы все забудете, что так расписывали мне здесь! Вы будете гулять, веселиться, а о Лешке даже не вспомните... Иди скажи Сереге, пусть не сует нос не в свое дело! Пусть не продает, гад... Скажи ему— он послушается тебя!
Трогая ладошкой виски, Алена смотрела на него давно сухими глазами. Молчала, пока его лихорадило, и вздрагивал кончик простыни, свесившийся через край. Потом, когда Лешка успокоился, подошла к нему.
— Покажи, что там у тебя, — кивнула на его правый кулак. Он высвободил руку из-под одеяла, разжал пальцы. Она потянулась было к его ладони, но помедлила, выпрямилась и убрала руки за спину. — Открой...
Лешка прижал ногтем крохотную кнопку рядом с петелькой, куда вдевалась цепочка. Медальон бесшумно распахнулся.
Ничего неожиданного в нем не было. Была маленькая, хорошо сделанная фотография Галины. Точнее, одна головка с обнаженными ключицами в обрез. Губы и ласковые, с чуточку расширенными зрачками глаза Галины смеялись. А прижатый к лицу указательный палец сделал кокетливую ямочку на щеке.
Алена отошла к стене, на свое прежнее место. Лешка щелкнул медальоном и, снова спрятав его под одеяло, выжидающе посмотрел на нее, словно бы она должна еще сказать свое мнение.
— Ты пойдешь признаваться, Лешка?.. — спросила она.
И он заторопился, заспешил, опять поддаваясь лихорадке:
— Ты пойми, Алена! Пойми меня, что нельзя! Никто не знает, что там произошло! Не может никто знать! И я не знаю! Нам не объяснить этого, что там было! (Он уже не говорил «мне» — говорил, «нам».) Нам припишут и это! Убийство припишут, понимаешь?! Все припишут нам! И что тогда?! — Он задохнулся. — Где буду я?!
Она могла бы сказать ему, что об этом думают раньше, но стояла и молчала. А он продолжал:
— Вы даже письма мне не напишете, я знаю: и ты, и Серега! Кто просил его лезть не в свои дела?! И ты помогаешь ему! Зачем?! Я всегда считал тебя умнее, лучше его! Я тебя, если бы не это, — я считал тебя самой лучшей девчонкой!.. Я подумаю, Алена, но я еще ничего не решил! Понимаешь?! И не смей, не смейте выдавать меня! — Лешку трясло с головы до ног. (Алена никогда не видела, чтобы так трясло человека. Глаза его блуждали, лицо горело.) Я... Я прокляну вас, если вы загубите мою жизнь! Вы будете извергами!..
* *
*
Сергей видел, как прошла к дому Лешкина мать, и волновался. Его раскаянье, что возложил на Алену самую тяжкую часть своих обязанностей, усугубилось, когда она вышла из больницы. К этому времени он оставил кедровник и ждал ее на углу. Вид у Алены был потерянный. Глаза строгие, а губы припухли, как это бывает у детей, когда они собираются плакать.
Алена задержалась и постояла на крыльце, глядя через дорогу на дом Галины, из окон которого, возможно, смотрели на нее.
— Пойдем, — сказал Сергей. — Нас уже ждут...
Алена пошла рядом с ним и, чтобы предупредить ненужные вопросы, сообщила:
— Я сделала, как ты велел, я сказала ему...
А Сергей вовсе не хотел расспрашивать ее. Он и так знал, что все бесполезно. Надо было только убедиться, что с этой стороны он сделал все зависящее от него... Ради проформы спросил:
— И что?..
— Он пойдет скажет, — ответила Алена.
Сергей посмотрел в сторону, через чьи-то ограды.
— Я верю тебе. Хотя знаю, что ты врешь.
Алена сдвинула брови.
— Он пойдет не сейчас. Но когда-нибудь-то он пойдет ведь!
— Ладно, — сказал Сергей, — это уже неважно...
Вишневая «Волга» около дома тетки Натальи свидетельствовала, что хозяин ее еще здесь. А когда они приблизились к калитке, навстречу вышел он сам.
— Вас ищут и поминают, кажется, не очень ласково, — сказал Андрей Борисович, дружеской улыбкой смягчая невеселое предупреждение.
— Нас всегда ищут, — буркнул в ответ Сергей.
Стоматолог обратился к Алене:
— Поездка в деревню опять откладывается?
— Но вы же не бывали в Южном? Погуляйте! — сказала Алена.
— Там симпатичная бабка в гостинице, с ней не соскучитесь, — вставил Сергей. Андрей Борисович одобрил его шутку:
— С бабкой я уже познакомился. — И обратился опять к Алене: — Надеюсь, вы мне покажете окрестности Никодимовки? Анастасия Владимировна говорила: красивые места! И обещала ваше содействие.
— Я не очень знаю места, я домоседка, — безбожно завралась Алена. — А Сережа там каждый куст знает. Если он пригласит нас...
? Как, Сережа? — спросил стоматолог..
— Там на машине не развернешься, — деловито прикинул Сергей. — Придется пешком.
— Вот и отлично! — одобрил стоматолог. — Желаю вам умиротворить Валентину Макаровну! — Он подошел к «Волге». Усаживаясь, привычно хлопнул дверцей, кивнул на прощанье и тронул, с места разворачиваясь в обратном направлении, к центру.
Тетка Валентина Макаровна, используя современные средства связи, выхлопотала и оформила себе недельный отпуск — уговаривала сменщицу, потому задержалась. Анастасия Владимировна, увидев дочь, обрадовалась, она тоже робела перед Лешкиной матерью и старалась — от греха подальше — не расстраивать ее лишний раз.