Линейку, на которой ехали мама и Мака, везли две лошади. Они бежали, отвернувшись друг от друга, помахивая хвостами. На сбруе у них красовались голубые камешки и серебряные пряжки. Белозубый человек в темной барашковой шапке покрикивал на них и вертел тонким кнутом. Это был необыкновенный, как и все кругом, человек. Лицо у него было совсем коричневое. В барашковой шапке ему не было жарко, хотя пекло солнце. И звали его необыкновенно. Звали его Зейдулла. Но мама разговаривала с ним так, как будто она всегда была с ним знакома или как будто она очень часто встречала таких удивительных людей.
Мама разговаривала с Зейдуллой, а Мака смотрела по сторонам и видела все новые и новые чудеса.
Вот голубая жар-птица пролетела над дорогой. Сверкнула голубым огнем своих крыльев и села на телеграфную проволоку. Маленькая серая птица качалась на другой проволоке и быстро-быстро трясла хвостом.
Когда лошади остановились у ручья, чтобы напиться, Мака услыхала, как все кругом звенит. Звенели, держась друг за друга, телеграфные столбы, звенела сухая трава, звенел горячий воздух, и тысячи невидимых кузнечиков стрекотали, как маленькие скрипочки.
Мака соскочила с линейки и сорвала около самой дороги лиловый цветок. Он был блестящий и сухой, как будто бумажный.
Высоким гребнем теперь поднималась над дорогой гора с серой каменной макушкой. И дорога взбиралась на эту гору.
Зейдулла махнул рукой, лошади побежали дальше, и зеленые кусты обступили линейку со всех сторон, цепляясь за колеса, за Макины ноги.
Сколько здесь было цветов! Цветы росли на каждой ветке, белые, розовые. Цветы выглядывали из травы, желтые, лиловые. Цветы летали по воздуху, взмахивая разноцветными крыльями. Цветы выбежали на край дороги, цветы приветствовали Маку.
Зейдулла тронул кнутом правую лошадь — и дорога повернула направо, выбежала из цветов. Зейдулла подергал вожжи левой лошади — и дорога повернула налево, побежала под гору. Зейдулла положил кнут на колени — и дорога потекла ровная, мягкая, белая.
Глиняные домики выросли у дороги. Домики с плоскими крышами, с маленькими окнами, без стекол. Только деревянные прутики были вставлены в них, как решетки. Перед дверями лежали коврики. На ковриках стояли туфли.
Из дверей одного домика выбежал смуглый высокий мальчик, босой, в длинных шароварах. Увидев линейку, он замахал рукой.
— Это мой сын, — сказал Зейдулла. — Это Мустафа. Мы здесь живем. Это наш дом.
Из трубы домика поднимался вкусный, душистый дымок. Полосатый коврик лежал у порога. Мальчик что-то крикнул. Зейдулла ему ответил что-то.
— Мустафа сказал: «Учитель ждет».
Зейдулла посмотрел на Маку, улыбнулся и натянул вожжи. Лошади побежали быстрее. Мальчик стоял на дороге и, прикрыв рукой глаза от солнца, смотрел им вслед.
Над деревьями поднялась остро отточенная белая башня с балкончиком на вершине. Светлая речка перебегала дорогу, на дне ее лежали пестрые камни. Лошади вошли в речку и зашлепали подковами по воде. Дорога обогнула маленькую круглую гору. На вершине горы сидело солнце. Под горой были ворота, и у ворот стоял дедушка.
Глава XVI. Розовое дерево
Дедушка… Что такое дедушка? Дедушка — это маленький тихий старичок. Лицо у него доброе. Глаза, ласковые, приветливые, прячутся в морщинах. Волосы белые, блестящие, и сквозь них просвечивает розовая кожа. Вот таким должен быть дедушка.
Но Макин дедушка, конечно, был лучше всех дедушек на свете. Нигде, ни на какой картинке, ни в какой книжке, ни в какой сказке, Мака не видала такого дедушки. Такой дедушка мог быть только у Маки, такой дедушка мог быть только здесь, в этом чудесном краю. Правда, он был не маленький, а высокий. Правда, ходил он чуть сгорбившись, но волосы у дедушки были белые и пушистые, глаза улыбались из-под мохнатых бровей. А какие у дедушки были щеки, какой был рот, совсем не было видно. Все закрывала борода, мягкая и уютная.
Хорошо выспавшись, Мака рано утром выбежала в сад. Дедушка встретил ее на дорожке. Мака остановилась, дедушка, наклонившись, взял ее голову своими большими руками и поцеловал в лоб. Мака даже закрыла глаза на минуточку, а когда открыла их, засмеялась и увидала близко-близко перед собой рябенькие зеленоватые глаза дедушки. Из середины каждого глаза, из черного кружочка, на Маку смотрела маленькая Мака.
— Дедушка, почему я у тебя в глазках? — удивленно спросила Мака.
Дедушка поднял Маку, крепко прижал ее к себе и ответил тихонечко, в самое ушко:
— Потому что я тебя люблю, потому что ты живешь у меня в сердце. Вот ты и выглядываешь из моих глазок! — И Мака на самом деле услыхала, как она прыгает и стучится в дедушкином сердце, в дедушкиной груди.
Здесь все было хорошо. В комнатах было тепло, и не нужно было топить печи, чтобы согреться. Все согревало солнышко.
А на столе лежал белый хлеб, стояло молоко, на сковородке шипела яичница. И все это было на самом деле, и все это можно было есть.
По двору, следом за рыжей толстой курицей, катились желтые мягкие шарики цыплят, под самой крышей ласточки мастерили свои глиняные гнездышки.
Около белого дома стояли розовые деревья. По перилам террасы взбирались зеленые цепкие ветки. Сад вбегал прямо в дом, заглядывал в окна, склонялся над кроватью, на которой сегодня ночью спала Мака.
Невидимое и близкое, тяжело вздыхало море. Дом со всех сторон сторожили большие, строгие горы.
Мака тихонечко подошла к розовому дереву. Даже в сказках она не встречала розовых деревьев. Оно дышало душистым теплом. На нем не было ни одного листика. Вместо листьев на нем были светлые розовые цветы. Они покрывали тонкие ветви, лепились на коричневых ветках, тесно-тесно прижимаясь друг к другу. Бутоны раскрывались прямо на глазах, цветы шевелились, шелковые лепестки легко слетали на землю. Трава под деревом тоже была розовая.
Мака протянула к дереву ладошки, и слабенькие крылышки осыпающихся цветов опустились на них. Мака поднялась на цыпочки, вытянула вверх руки, прикоснулась к ветке. И розовая стая лепестков посыпалась на ее ладошки. Лепестки усыпали Макино платье, ноги, насыпались за рукава, легли на плечи, запрятались в волосах…
Дедушка смотрел на Маку и улыбался, а у Маки в голове уже кружились розовые, светлые слова:
И Мака сама тоже закружилась, запрыгала, и вокруг нее взвились миндальные цветы.
— Пойдем к морю, — сказал дедушка, взял Маку за руку, и Макина рука совсем утонула в мягкой дедушкиной руке. А море сегодня было сердитое. Оно было темное и страшное. Большие волны поднимались из глубины, шли к берегу, вырастая и поднимаясь на дыбы. Потом они нагибали седые головы и ударялись о берег… Шипя и шурша, волны подползали почти к Макиным ногам.
На берегу лежала старая рассохшаяся лодка, ребрами упираясь в песок.
— А это краб, — сказал дедушка, и Мака увидала около камня удивительного зверя, не больше ее руки.
У него была коричневая темная спина и много ног. А головы не было совсем. Глаза у него были на спине. Он удивленно посмотрел на Маку, испугался и полез под лодку. Он быстро шевелил ногами, но почему-то двигался только вбок. Шелестя камешками, он забрался далеко под лодку, в самое укромное местечко.
Темные скалы, поросшие рыжим мхом, громоздились около берега. Между ними, облизывая черные камни, извивались сердитые языки воды.
На большом камне над водой сидел мальчик. Он сидел так тихо, что дедушка и Мака сначала его не заметили. Но тонкая удочка рванулась вверх, в воздухе сверкнула рыбка, и дедушка помахал мальчику рукой.
— Здравствуй, Мустафа! Это мой ученик, — сказал дедушка Маке, когда мальчик подбежал к ним.
— А я тебя вчера видела! — сказала мальчику Мака.
Мальчик улыбнулся и поставил прямо перед Макой на песок свое ведерко.
— Смотри, какие бычки!
Но в ведерке были не бычки, а рыбки! Мака смотрела на их круглые глаза, на острые плавники и ждала, что они заговорят человечьим голосом. Ведь кругом оживали сказки, ведь кругом были чудеса… Но рыбы молчали.
Зато когда из-за моря приплыла мягкая ночь и посыпала все небо яркими звездами, в саду кто-то несколько раз повторил:
— Сплю, сплю…
Это маленькая сова перед сном заговорила человечьим голосом. Она сказала: «Сплю, сплю!» — и Маке тоже захотелось спать.
Глава XVII. Дедушкины соседи
У соседей был большой дом. Широкая лестница поднималась из сада на террасу. Соломенные кресла стояли вокруг стола, важные, строгие. Когда Мака первый раз увидела хозяйку, Анну Ивановну, она подумала, что это ей показалось. Что такого не может быть…
Анна Ивановна вышла на террасу. Доски пола тихо загудели и как будто бы прогнулись под ней. На столе задребезжали чашки, чайник чуть-чуть нагнулся, и из носика капнул чай.
— Здравствуй, детонька, — сказала Анна Ивановна и протянула к Маке руки. — Подойди, детонька, к тете.
Большая и розовая стояла Анна Ивановна. Не видно было, где у нее начинается шея, где плечи, где ноги. Вместо лица у Анны Ивановны была круглая розовая булка. На ней виден был яркий рот и глаза, маленькие, как изюминки. Волосы у Анны Ивановны были черные и гладкие. Маленькая кучка волос приклеилась к ее затылку.
— Садитесь, дорогие, садитесь. Попьем чайку с пирожком. Наконец-то я вас дождалась! Наконец-то пришли! — запела Анна Ивановна сладким голосом.
Все задвигали соломенные кресла и сели.
Под Анной Ивановной кресло запищало, скрипнуло, и ножки у него подкосились. Муж Анны Ивановны, худенький, желтенький, лысенький, нагнулся, посмотрел на ножки кресла.
— Анечка, — сказал он, сложив руки. — Анечка, нужно тебе другое креслице.
— Садись, пей чай, — сердито обернулась к нему Анна Ивановна, а дедушке улыбнулась опять сладко-сладко.
— Дорогой мой, какого же вам вареньица?
За столом все сидели тихо и прислушивались, как скрипит кресло Анны Ивановны. Анна Ивановна пила и пила чай, вытирала пот с лица белым шелковым платком, кушала пирог, кушала ватрушки. Мака поглядывала на Анну Ивановну со страхом. Мака боялась, что Анна Ивановна вот-вот лопнет.
Напротив Маки сидел сын Анны Ивановны, курносый толстый Боря. Он был совсем взрослый. У него даже росли маленькие усики. Он важно поглаживал их пальцем.
— Боренька, что ты, деточка, ничего не кушаешь? — пропела Анна Ивановна.
— Я не хочу больше. Я пойду на море, мы на баркасе поедем с мальчишками камбалу ловить, — басом сказал Боря, запихнул за щеку целую ватрушку и выскочил из-за стола. Стуча каблуками, он скатился с лестницы.
— Детонька, возьми себе ложечкой вареньица. Пирожочка, ватрушечку… — сказала Маке Анна Ивановна. Но Маке почему-то ничего не хотелось, хотя на столе было так много вкусной еды. Вот если бы это все было дома! И Мака молча ковыряла ложкой варенье.
— А катаетесь верхом, Анна Ивановна? — спросил дедушка, и Мака представила себе, как садится Анна Ивановна на лошадь, как у лошади скрипят и подгибаются ноги.
— Катаюсь, катаюсь. И дрова пилю, и грядки копаю… У меня уже весь сад рабочие вскопали… Как вам кажется, господа, похудела я? — И Анна Ивановна закатила изюминки под лоб.
— Ах, Анечка так себя мучает! Так себя мучает! — с умилением простонал муж Анны Ивановны и всплеснул руками. — Как только встанет, позавтракает и идет смотреть, как люди дрова пилят. Потом отдохнет часа два и обедать садится. А потом поспит немножко и едет кататься верхом… Возвращается, вся лошадь в мыле, прямо спотыкается. Анечка утомлена совершенно. И нет ведь, чтобы отдохнуть. Полежит немножко, чаю попьет и идет в сад, наблюдает, как люди грядки копают. Потом уж только часов в девять спать ложится, — рассказывал, захлебываясь, муж Анны Ивановны. — И все ей мало. Уж так себя изнуряет! Ну, люди копают, уж зачем бы ей там стоять?.. Нет ведь, смотрит, все проверяет, наблюдает!
— Я хозяйка! — громко сказала Анна Ивановна, хлопнув обеими руками по столу. — За всем должна наблюдать.
После чая все спустились в сад, а Анна Ивановна осталась на террасе. Мака посмотрела на нее. Анна Ивановна возвышалась за столом, как розовая гора. Она, наверное, растеклась бы по террасе, если бы не сдерживало ее с трех сторон широкое соломенное кресло на покосившихся ножках.
Глава XVIII. Первое мая
Дедушка отмерял татарам участки земли. Весь большой сад Анны Ивановны разделили поровну нескольким крестьянам. Анна Ивановна, в старом платье, топталась возле дедушки и шипела на него. Мягкая земля проваливалась под ее ногами. Дедушка взглядывал на нее добрыми глазами, слушал минуточку, а потом опять шагал по участку, и справедливая серая ленточка, шурша, выползала из рулетки и снова отмеряла сажени хорошей плодородной земли.
— Такой порядок теперь. Нет частной земли. Общественная земля, — в сотый раз убеждал он Анну Ивановну, но она ничего не хотела слушать.
— Чай у меня пили? — твердила она. — Пироги мои ели? А теперь мою землю раздавать? — Она трясла непричесанной головой и топала ногами.
У сельсовета под красным флагом собиралось много народу. Дедушка читал газеты, рассказывал о том, что делается на свете.
А в школе, в чисто выбеленном классе, дедушка повесил портрет Ленина.
Чуть-чуть наклонив голову, пристально смотрел Ленин на обмазанные белой глиной стены класса. Смотрел на мальчиков и девочек так же ласково и внимательно, как смотрел когда-то на Маку и на Павлика.
И Мака улыбалась Ленину, как старому доброму знакомому, узнавая его большой высокий лоб, его добрую улыбку.
Цвели все фруктовые деревья, цвела и благоухала вся долина, жужжали круглые пчелы над белыми садами, майские жуки влетали в открытые окна.
Пришел май, большой праздник Первого мая.
По узким улицам деревни загромыхали широкие повозки-мажары. В них сидели нарядные женщины, веселые ребятишки. Из одной деревни в другую ехали на мажарах гости. На одной улице две мажары встретились, зацепились колесами и не смогли разъехаться.
Гости так и остались здесь на праздник.
Из труб валил дым. Всюду пахло жареной бараниной и терпким вином.
Где-то за домами притоптывал барабан. Глухо тарахтел бубен. Взвизгивали тонкие дудки и скрипки. Музыканты-чалгиджи собрались на поляне, и на зеленой траве, усыпанной цветами, как на ковре, танцевала молодежь и старики.
Учитель татарской школы — мехтебе — и дедушка вместе со своими учениками украшали школу. Уже целые охапки цветов стояли в кувшинах на окнах и на столах. Уже пышные венки и гирлянды спускались с потолка на белые стены. На эти гирлянды ушли все собранные цветы. А нужны были еще цветы, чтобы украсить портрет Ленина.
Маленькая Айша, с двенадцатью рыжими косичками, в круглой шапочке с монетками, потянула Маку за платье.
— Пойдем в старый сад, я знаю, где растут пионы. — За большими ореховыми деревьями, за старым виноградником, в густых кустах притаились розовые пионы. Они были такие большие, что стебли сгибались под тяжестью цветов; они были такие душистые, что пчелы со всего сада прилетали к ним.
Мака и Айша сорвали все пионы.
— Давай сложим их покрасивее, — сказала Мака, и они положили на траву тяжелые прохладные цветы.
Вдруг шорох раздался за кустами. Девочки насторожились.
Чей-то голос пробасил:
— Ну, так как же, Мустафа? Пойдем?
— Это Борька, — шепнула Мака.
— Тише, — дернула ее Айша. — Мустафа и Борька. Давай послушаем, куда они пойдут.
Мака затаила дыхание. У Айши глаза стали совсем круглые.
— А я-то что там буду делать? — сказал Мустафа.