Но сегодня Изолина бежала на два-три корпуса впереди лиса и, часто оборачиваясь, тявкала, призывая его тем самым поспешать. Изолис недовольно огрызался: оказывается, барсук так крепко хватил его за лапу, что большую часть пути лису пришлось ковылять только на трёх.
Когда показались первые дома Карвица, Изолина тихо предложила мужу на сей раз поохотиться врозь. Она уже прикинула в уме, что на трёх лапах Изолис плохой помощник и одной ей будет легче раздобыть курятинки.
Так оно и получилось: на берегу озёра, чуть ниже дома, где жили Дицены, копошилось несколько кур, каждая из которых в жухлой траве под голым орешником надеялась раздобыть что-нибудь интересненькое. Притаившись за низкой каменной оградой шенефельдского сада, Изолина некоторое время наблюдала за курами. Вдруг она ринулась вперёд — и самая жирная представительница куриной общины уже трепыхалась у неё в зубах. Чуть придавив скандалистку клыками и заставив её таким образом навсегда замолчать, Изолина, не мешкая, устремилась к барсучьей норе.
Но трёхлапому лису повезло ещё больше. Пробираясь вдоль камышовых зарослей по другому берегу озера, он увидел, что в проруби плавают утки. Изолис терпеливо подождал, покуда они неуклюже не выбрались на скользкий лёд, прыжок — и несколько мгновений спустя он уже спешил восвояси с жирным селезнем в зубах. Правда, на трёх лапах с тяжёлой добычей нелегко было бежать, однако такая закуска стоила, пожалуй, труда.
В деревне пропажа некоторое время оставалась незамеченной, хотя на улице и играло довольно много детей. Обе лисы знали, оказывается, своё разбойничье ремесло.
Покуда Изолис добирался со своей ношей домой, его более шустрая Изолина уже прибыла ко входу в барсучью нору на Острове. Она опустила курицу на землю и прислушалась: не донесётся ли каких-нибудь подозрительных звуков из-под земли. Вскоре её тонкий слух уловил далёкое похрапывание — Фридолин крепко спал. Тихо, припав на все четыре лапы, лисица стала подкрадываться к барсуку и застыла, подобравшись к нему так близко, что могла уже достать его. Но она хорошо помнила, как он укусил её за нос, а Изолиса за лапу, и потому приняла твёрдое решение не щадить более этого маленького нахального барсучка, а прикончить его на месте. Но в то же время она хорошо понимала, что для этого надо было укусить его очень сильно и точно, — на ответ у барсука не должно остаться ни сил, ни возможностей. Поэтому она сейчас застыла возле самого барсука, обдумывая и оценивая положение.
Для человеческих глаз здесь, в норе, два метра под землёй, царила кромешная тьма, но у лисы глаза светятся, как и у барсука, поэтому для них здесь стоял приятный сумрак и вблизи вполне можно было кое-что разглядеть. Изолина и разглядела: барсук лежал на брюхе, положив голову между передними лапами, и крепко спал. Как нарочно, голову он просунул в самый выход из котловины, и лиса могла его укусить только в загривок, за голову, а ей надо было схватить его за горло. Если она не сумеет перекусить ему сразу горло, то завяжется схватка, а этого-то Изолина хотела избежать.
Так размышляя, лиса в конце концов решила прибегнуть к военной хитрости, этого, собственно, и следовало от неё ожидать. Повернувшись к барсуку спиной, она стала щекотать ему нос кончиком своего пушистого хвоста. И притаилась: что будет?
Фридолин подобрался и чихнул раза три. Свежий ветерок, дувший сверху из трубы, показался ему со сна неприятным, и он невольно отодвинулся подальше вглубь, подставив лисе свой незащищённый бок. Такой возможностью Изолина решила немедленно воспользоваться — она разинула пасть…
Никогда ещё за всю свою барсучью жизнь Фридолин не находился в большей опасности… Ещё секунда, другая…
Но тут что-то загремело сверху, и прямо на Изолину скатилась дохлая утка. От неожиданности лиса подскочила; столь точно рассчитанный бросок не удался, и укус пришёлся в подбородок Фридолина. А он, после того как расчихался, уже только дремал и не раздумывая цапнул Изолину прямо в нос… Лисица, взвыв от боли, отпрянула назад. Окончательно проснувшийся Фридолин — за ней. Конечно же, у Изолины пропала всякая охота продолжать схватку. За последние двадцать четыре часа её уже второй раз цапнули за нос, и во второй раз довольно основательно. Оставив так не во время скатившегося ей на голову селезня у входа в котёл, Изолина стала выбираться из норы, облизывая сильно кровоточащий нос.
Можно представить себе её настроение, когда она натолкнулась на супруга, спускавшегося с её курицей в зубах. А тот остановился, словно громом поражённый: разве он мог подумать, что его маленькая шутка окажет подобное действие! Как и многие другие мужья, он хотел преподнести Изолине сюрприз и сбросил его по круто спадавшей норе прямо супруге на голову.
— Изолиночка! — взмолился он, обиженный её гневными попрёками. — Разве мог я подумать, что ты опять что-то затеваешь с барсуком? Мы же решили его не трогать. Надо же было договориться…
— Дурак ты, дураком и остался! — злобно зарычала на него Изолина. — Ой, ой, ой, мой нос! Хоть бы куда-нибудь ещё укусил! Совсем нюх из-за этого барсука потеряю! Ой как щиплет, ой как режет!
— Подумаешь, нос! Мне он лапу прокусил, и то я не хныкал, — возмутился Изолис, оскорблённый тем, что его обозвали дураком.
— Нос — это тебе не лапа, и лапа — это тебе не нос! — ответила Изолина…
И в таком вот духе перебранка супругов продолжалась без конца. Когда она всё же утихла, Изолина строго приказала мужу достать из норы селезня. Осторожно Изолис стал спускаться и сразу же отскочил назад — грозное фырканье пояснило ему лучше всяких слов, что хозяин норы не спит и злоба его на непрошеных гостей ничуть не угасла.
— Да ну его, селезня этого! — крикнул Изолис жене.
— Хватай его и тащи наверх или трусишь? — ответила сверху Изолина.
Послушный лис лязгнул зубами, но тут же подался назад — уж очень близко от его собственной морды очутились два ряда барсучьих зубов. К тому же на стороне хозяина норы были все преимущества — сам скрытый в трубе, он выставил вперёд только свои зубы. Фридолину селезень был вовсе безразличен, он никогда и не думал о такой добыче. И неповоротливость его не позволяла ему поймать такую птицу. Но он был полон решимости не подпустить лис к своему гнезду. Голод и гнев превратили миролюбивого и безобидного Фридолина в отчаянного бойца.
Супруги наверху всё ещё бранились, что, разумеется, не помогло им добраться до селезня. В конце концов им пришлось довольствоваться курочкой, причём Изолина, как поймавшая и доставившая её и к тому же тяжело раненная, потребовала себе большую часть. После столь лёгкого обеда обе лисы остались голодны, а для нового похода в деревню было уже слишком поздно. Спускался вечер, и вся домашняя птица уже сидела под замком. Так голодные лисы и легли спать. Фридолин тоже лёг, но одним ухом спал, а другим слушал.
На следующее утро лисы рано-рано отправились в новый разбойничий набег, а Фридолину не оставалось ничего другого, как убирать нору после неряшливых гостей. Куриные кости он тоже вынес из норы… Дело в том, что лисы очень неопрятны и даже едят как-то неаккуратно — рвут, цапают, потому-то в норе валялись не только косточки, но даже кусочки куриного мяса: И Фридолин, выносивший остатки лисьего обеда в зубах, почувствовал вкус курятины. Она не показалась ему неприятной, отнюдь нет, чем-то она походила на мышиное мясо, разве немного грубей. Попробовав, он подобрал и съел все оставшиеся кусочки — уж очень долго он сидел на одной моркови!
Теперь оставалось выдворить злополучного селезня из норы. И Фридолин снова прикоснулся языком к тому месту, где Изолис прокусил птице горло. Ну, а так как кусочки курятины не насытили барсука, а только разожгли его аппетит, Фридолин и принялся уплетать утку. Немного неприятно было, что при этом перья лезли в рот, но всё же, не слопав и половины утки, Фридолин насытился. Выставив морду в самый выход из котла, он улёгся поудобней и вскоре уснул.
Но ему уже нечего было бояться: лисы и не думали нападать на него. Крепкую памятку он оставил по себе, и памятка эта очень мешала им при охоте. На ночь они устраивались наверху в трубе, а барсук по-прежнему зимовал глубоко под землёй, в котле. И как только злополучные квартиранты уходили на охоту, он убирал и чистил свой дом, подъедая остатки с лисьего стола. А охотились лисы в этих краях весьма успешно, так что Фридолину доставалось вдоволь, хотя так, как с селезнем, ему уже ни разу не повезло.
Но надо сказать, что от присутствия таких дурно пахнущих квартирантов он очень страдал! Надо же было убирать за ними, к тому же пришлось отказаться от крепкого зимнего сна. И Фридолин ворчал всё больше и делался всё угрюмей, а ведь на самом-то деле лисы спасли ему жизнь. Без них он умер бы с голоду.
Тем временем в окрестных деревнях парод встревожился. Не только в Карвице, но и в Канове, Томсдорфе, Гулербуше, в имении Розенгоф, даже в Ферстенхагене и Бистерфельде исчезала домашняя птица. То обнаруживали пропажу несушек, то гусака, бесследно пропадали индейки, утки вывелись почти все, и даже в крольчатниках побывали какие-то неизвестные разбойники и грабители.
Конечно же, долго они не могли оставаться неузнанными. И первыми их заприметили дети, потом рыбаки, ходившие на подлёдный лов, затем дровосеки. Рассказывали, что один из разбойников был крупный лис, часто бегавший на трёх ногах, а другой — лиса со странно вздутой мордой. Вскоре крик о помощи достиг ушей охотничьего инспектора Фризике, который почему-то почти всегда жил в городе. Через несколько дней он прибыл в Карвиц со своей двустволкой и охотничьим псом.
Первым попался Изолис. Собака безо всякого труда нагнала его, и хозяин её не успел даже выстрелить, как она уже загрызла колченогого лиса. А хитроумную Изолину пристрелили, когда она волочила к норе жирного гусака.
Приметив, что лисы уже дней семь не показываются в норе, Фридолин решил возобновить свою прерванную зимнюю спячку. В кладовке лежало вдоволь моркови, а наверху уже дули пахнувшие весной февральские ветры…
Глава восьмая. Второй поход на барсука. Мушка и инспектор Фризике. Пальба, какой ещё не было, но Фридолин начеку
Очень скоро, после того как застрелили Изолиса и Изолину, по деревне прошёл слух, будто инспектор нашёл и разбойничье логово, куда обе лисы таскали свою воровскую добычу, — брошенное жильё выдры на южном берегу Острова. Все следы вели именно туда, а у входа валялись куриные косточки. Узнав об этом, Дицены побывали на Острове и ходили туда прямо по льду.
— Должно быть, твоему барсуку Фридолину, Мушка, лисы основательно досадили, — сказал папа, поднимая у входа в нору обглоданную гусиную грудку.
Мушка грустно кивнула, но грусть её была, скорей всего, не очень велика. Тот августовский день, когда она любовалась таким маленьким и забавным зверьком, смотрела, как он нежился на солнышке, был уже далёк! За это время произошло так много интересного, и Фридолин стал уже только воспоминанием, а не чем-то живым и необходимым.
Наступил февраль, подул тёплый ветер, лёд на озере посерел, стал ноздреватым. Мумми наказывала быть осторожными и не бегать по льду. В одно прекрасное утро льда и вовсе не стало, и даже непонятно было, куда это могло так много льда сразу деваться? Папа сказал, что лёд потяжелел от воды и погрузился на дно.
День за днём, набирая силу, близилась весна.
Вчера ещё мы прислушивались к первым птичьим голосам и дивились распустившимся крокусам, а сегодня всё уже зеленеет вокруг! И вот уже и деревья в саду отцвели! В доме на террасе стоит сирень в вазе.
В поле, на огороде да и в птичнике в это время работы по горло! Недавно вывелись гусята, Мумми высеяла первую морковь, а папа с Маттесом разбросали навоз по пашне. Работали все, в том числе и Мушка, а она ведь приезжала домой только на воскресенье — в будни она бегала в школу в городе. И Мушка очень старалась, она помогала не только Мумми, но и папе, и Маттесу в поле, когда они сеяли кукурузу, а сеяли её на озёрной полоске, сперва, конечно, перепахав всё как следует.
Насыпая зёрна в фартук, Мушка задумчиво проговорила:
— А вдруг осенью Фридолин опять заберётся в нашу кукурузу?
— Типун тебе на язык! — прикрикнул папа, не на шутку встревожившись. — Нет больше твоего барсука. Его лисы сожрали. Ты разве забыла?
— Ну конечно же, папа! — поспешила его успокоить послушная дочь.
Больше речь о барсуке не заходила.
Папа Дицен так встревожился потому, что теперь кукуруза была ему особенно дорога. И не только недостаток кормов был тому причиной, дело в том, что этой весной папа сам перепахал полоску, сам и сеял кукурузу, и от всей этой непривычной работы у него безбожно ныла спина. Так уж устроено на белом свете: тем, что ты нажил своим трудом, ты особенно дорожишь.
Ну, а в последующие недели кукурузная полоска стала папе ещё дороже — он сам её четыре раза пропалывал и окучивал! С сорняками не было никакого сладу! Папина спина ныла от возмущения. Зато побеги кукурузы развивались великолепно — ни один не завял, не погиб, — стройными рядами поднимались они, будто стремясь вознаградить затраченные на них труды.
У папы сердце радовалось, когда он обозревал свою любимую полоску, и делал он это теперь гораздо чаще, чем прежде.
И вдруг — опять барсук на усадьбе! Первыми это обнаружили куры: под забором появились ходы, по которым они преспокойно перебирались в огород. Но в этом году папа Дицен не собрал военного совета, не было и торжественного объявления войны. Однако про себя глава семьи Диценов сурово пригрозил: «Только тронь мою кукурузу, я тебе покажу!»
Об огороде папа так не заботился, в огороде он спину не гнул, в огороде работала мама. Но всё же, достав с чердака старый, заржавевший капкан, папа ставил его каждый вечер в новых лазах под забором. Утром, снимая капкан, он обходил усадьбу и закладывал камнями новые дыры, так что погоня за курами в этом году случалась редко.
Управившись с капканом, папа уходил на кукурузную полоску — по одной стороне её он спускался, а по другой поднимался, и глаза его внимательно и в то же время озабоченно осматривали каждый ряд. После осмотра лицо папы прояснялось — барсук не приходил, стебли кукурузы росли и развивались без помех, кое-где кукуруза уже зацветала.
Странно получалось как-то: неужели барсук узнал что-нибудь о папиной угрозе? В этом году он гораздо реже навещал огород, и вред, причинённый, барсуком, был незначителен, да его почти и не заметно было. Изредка хозяевам попадали покусанные или просто сбитые ягоды клубники. Ни морковь, ни горошек не пострадали, а в кукурузу, как уже было сказано, барсук вообще не заглядывал.
«Должно быть, это другой барсук, — подумал папа Дицен, — молодой наверное, не такой нахальный, как в прошлом году…»
На самом деле всё обстояло как раз наоборот. К Диценам забирался всё тот же барсук, всё тот же Фридолин, но за зиму он повзрослел, да и то сказать: зима эта была не из лёгких. Таким, как до неё, Фридолину уже никогда не быть — столько он всего перенёс! И всегда-то он был склонен к ворчливости, брюзжанию, часто бывал угрюм, но по сравнению с тем, каким он стал теперь, раньше его можно было назвать беззаботным, резвым барсучком! Нельзя себе даже представить, каким недоверчивым и подозрительным он стал. Нору он покидал только в новолуние, когда бывало особенно темно, за кормом он никогда не ходил по одной и той же тропе. Питался он то тут, то там, в полной уверенности, что весь мир подкарауливает его — его, такого честного, скромного и миролюбивого барсука!
Если бы теперь Мушка решила поглядеть, как барсук принимает солнечные ванны, ей пришлось бы много-много раз ходить на Остров: уж очень редко позволял он себе это удовольствие и ни разу при этом не заснул.
И всё же как ни был осторожен Фридолин, а час настал, и папа Дицен обнаружил его следы на кукурузном поле. И получилось так, как будто Фридолин нарочно дожидался, когда из женского соцветия вырастет молодой початок, на котором зёрнышки ещё только-только намечаются: нежнее и аппетитнее вообще ведь ничего не бывает! И тут-то барсук Фридолин, должно быть, не устоял — чересчур велик был соблазн.